И даже небо было нашим - Паоло Джордано

нет. Я ее разобрала.

На его лице отразилось нескрываемое разочарование. Берн отреагировал бы так же, подумала я.

– Вечерами он читал нам книгу Фукуоки, – сказал Даниэле.

– Данко прямо одержим этой книгой, – сказала я.

– Данко? При чем тут Данко? Я говорю о Берне. Это Берн читал нам «Революцию одной соломинки». Это он знал все эти вещи. А Данко сидел и слушал вместе с нами.

Он склонил голову, как будто устыдившись.

– Я никогда не встречал таких людей. Для меня это стало глотком свежего воздуха.

С самого начала я хотела, но не позволяла себе задать ему этот вопрос, и вот наконец уступила искушению:

– А обо мне он говорил?

Даниэле покачал головой:

– Я не слышал. Я только из газеты узнал, что он женат.

Наступила пауза. Потом он сказал:

– Поедешь со мной в лагерь? Ребята будут рады с тобой познакомиться.

– Но ведь лагерь ликвидировали.

Даниэле улыбнулся:

– Лагерь нельзя ликвидировать. Он существует в виртуальном пространстве. Нас можно согнать с одного места, с другого, но мы не перестанем существовать. Это Берн нам объяснил.

– Где же сейчас ваш лагерь?

– Возле Триказе. В туфовом карьере.

– Туда ехать больше двух часов.

Он огляделся вокруг.

– У тебя есть занятие получше?

Его машина была покрыта пылью не только снаружи, но и внутри, на лобовом стекле – налипшая земля, так что дорогу сквозь него было почти не видно. Даниэле, наклонившись вперед, нервно сжимал руль левой рукой, а правой – переключатель скоростей.

– В этот раз нам пришлось повозиться, чтобы восстановить нашу группу, – сказал он. – Выжидали, пока суматоха не уляжется. За многими из нас следили. Однажды я обнаружил у нас в университете полицейского в штатском. Преподаватель химии спросила одного из сидящих в аудитории: «Вы новенький?» – а затем написала на доске формулу и поинтересовалась, понимает ли он то, что написано. Тот стал лиловый от стыда и практически сбежал из аудитории. Он даже тетрадку с собой принес для камуфляжа.

Машину сильно тряхануло, когда Даниэле переключил скорость. Он откашлялся.

– С каждым из нас приключилась как минимум одна такая история. Но мы ведь на юге, здесь никакая система не может нормально функционировать слишком долгое время. Ты представляешь, какая это огромная работа – шпионить за всеми нами? Мы выждали какое-то время – и полицейские в штатском исчезли. И тогда мы начали мало-помалу восстанавливать контакты. Но не перезванивались, не переписывались по электронной почте или в социальных сетях, это было слишком рискованно. Мы использовали для связи только пароли. Да, пришлось повозиться. Ребята сказали, что месяц просидели в карьере без дела, их там было меньше десяти человек. Но к тому времени, когда у меня кончился испытательный срок и я вернулся к ним, группа была уже почти в полном составе. Жаль, что Берн не видит место, где мы сейчас обосновались. Ему бы там понравилось. Наверняка он навел бы нас на какие-нибудь гениальные идеи: пока что нам ничего такого в голову не приходит. Обидно, черт возьми. Я хотел бы, чтобы у меня тоже бывали такие озарения, как у него, ну, хотя бы одно-единственное, чтобы понять, что при этом чувствуешь.

Взглянув на часы, он добавил:

– Может, мы еще успеем вовремя.

– В смысле?

– Успеем к началу чтения тетради. Мы читаем ее по очереди, главу за главой, каждый вечер в шесть часов, по одному отрывку.

– Что за тетрадь?

По авторадио звучала музыка в стиле метал. Время от времени Даниэле вдруг словно бы начинал к ней прислушиваться, покачивая в такт головой. Вот и сейчас он беззвучно артикулировал слова песни.

– Мы тогда еще были в лагере в Ории, – начал он объяснять. – Десяток олив уже срубили, еще сотню пометили красными крестами. Нас тогда было не так много, как сейчас, всего человек сорок. Мы несли вахту днем и ночью, разделившись на небольшие отряды, это здорово нас выматывало. И все равно территория была слишком обширная, чтобы можно было патрулировать ее всю целиком. Данко составлял расписания дежурств, прорабатывал графики, маршруты. Если один из наших патрулей сталкивался с бригадой, нанятой для вырубки деревьев, кому-то надо было бежать за подкреплением, а оставшихся было слишком мало, чтобы защитить деревья. Поэтому бригада без проблем приступала к работе и к моменту, когда прибывало подкрепление, успевала срубить три или четыре дерева. Не говоря уже о том, что рубщики нередко объединялись в цепочку. Пока одна бригада работала, другая оставалась на подхвате в нескольких километрах от первой, в неохраняемой зоне. В общем, нам не давали выступить единым фронтом.

– Ты говоришь об этом, как о войне.

Даниэле возмущенно обернулся:

– А, по-твоему, это не война?

Я посмотрела в окно. Кайма из отбросов, тянущаяся вдоль обочины, равнина, бегущая параллельно автостраде, за ней бесконечные поля помидоров и оливковые рощи, а на горизонте – лиловатая мгла, под которой скрывалось море.

– Стратегия Данко была обречена на провал. Он считал, что сможет победить их с помощью математических формул. Планы, которые он разрабатывал, становились все изощреннее и сложнее. Он посылал самых молодых участников группы измерять расстояние между оливами, говорил, что, если у него будет точная карта местности, он сможет установить над ней полный контроль. И становился все более нервозным. Тем временем регион распространения эпидемии расширялся, другие деревья шли под нож. Если бы дело и дальше продвигалось такими же темпами, все оливы вокруг Ории были бы уничтожены. А мы всё не могли сдвинуться с мертвой точки.

До этого момента Берн редко высказывался. Он предпочитал оставаться в тени Данко, был при нем кем-то вроде оруженосца. Я его почти не замечал. Это кажется невозможным, но так было. Я даже не помню, когда он приехал. Знаю только, что в какой-то момент он оказался в лагере. Вначале он не жил у нас постоянно, только приезжал и уезжал, и всегда был в черном, как ворон.

Однажды, когда мы собрались, нас охватило такое отчаяние, над нами нависла гнетущая тишина и мы сидели, поджав под себя ноги, кто-то взял щепку и чертил ею узоры по земле. И тут Берн встал. Он стал ходить от одной оливы к другой, поглощенный своими мыслями, как будто прислушиваясь к какому-то внутреннему голосу, который говорил ему: сюда, а теперь в другую сторону, развернись, пройди еще десять шагов. Что-то в этом роде. Он подходил к оливе, клал руку на ствол и несколько секунд стоял неподвижно, затем направлялся к другому дереву.

Он отдалился от нас настолько, что казался маленьким, словно черный росчерк на фоне красно-зеленых полей, и с этого