Молот и наковальня - Гарри Тёртлдав

— Попытка понять, чем вызваны действия того или иного человека, всегда очень мудреная и довольно ненадежная штука, величайший, — сказал Багдасар. — Иногда он сам этого не знает, а иногда причины поступка, выдвигаемые им самим, не совпадают с подлинными, в коих он не отдает себе отчета. Пытаться обнаружить истинные причины все равно что ловить слабое дуновение вчерашнего ветра.

— Ты прав, — окончательно успокоившись, согласился Маниакис. — Но можешь ли ты теперь уловить слабые звуки вчерашнего ветра и заставить их прозвучать в наших ушах?

— Во всяком случае, я могу попытаться, — ответил Багдасар. — Я пытался и раньше, но всегда неудачно. Потом я понял причину своих неудач: я исходил из того, что вопрос Абиварда проистекает из его разговоров с Сабрацем, с каким-нибудь магом из Машиза или связан и с тем, и с другим. Теперь я решил испробовать другой путь.

Не ошибается ли Багдасар? — подумал Маниакис. А может, колдуну недостает искусства или магической силы, чтобы проверить свою правоту? Но высказывать эти соображения вслух он не стал. Задавать подобные вопросы значит посеять в душе мага сомнения в его возможностях. Вместо вертевшегося у него на языке вопроса Маниакис задал другой:

— На какое же предположение ты решил опереться теперь?

— Я решил исходить из того, что заботы, тревожащие Абиварда, вообще никак не связаны с Царем Царей. Возможно, они уходят корнями в те времена, когда Абивард даже еще не был знаком с Сабрацем.

— Н-да. Может, оно и так, — согласился Маниакис. — Но если ты прав, то как же ты собираешься нырнуть столь глубоко на дно времен?

— Ты очень точно уловил суть моих затруднений, величайший, — поклонился Багдасар. — Перехватить нечто явно нематериальное, тем более относящееся к дням, давно минувшим, неимоверно сложно. Не в последнюю очередь потому, что законы подобия и проникновения кажутся неприложимыми к подобным эфемерным материям.

— Говоришь, кажутся? — переспросил Маниакис. За год пребывания на троне его слух сделался чрезвычайно чувствительным к тончайшим смысловым оттенкам. — Ты нашел способ обойти все трудности?

— Во всяком случае, мне так кажется, — ответил Багдасар. — Но я еще не проверял; мне подумалось, может быть, тебе захочется присутствовать при этом.

— Чтобы я смог лишний раз убедиться, сколь ты умен? — Багдасар принял обиженный вид, хотя в словах Автократора не было ни злости, ни особой насмешки. — Тогда за дело, — продолжил Маниакис. — Я уже давно сгораю от нетерпения быть ослепленным новыми сверкающими гранями твоего таланта.

— Если я сумею угодить величайшему, этого будет вполне достаточно, — ответил Багдасар. Подобная скромность раньше для него была совсем нехарактерна, но ведь никогда прежде он не заставлял Автократора ожидать ответа целых два месяца. Теперь маг и сам горел от нетерпения. — Могу ли я начинать, величайший? — спросил он.

Багдасар извлек из своей сумы светильник, плотно закупоренный глиняный кувшин и серебряный диск, шириной примерно с мужскую ладонь. Диск пересекал ремешок из сыромятной кожи, символизировавший настоящий ремень, за который в бою держал свой щит воин.

Багдасар извлек из кувшина пробку и налил узкую длинную лужицу на поверхность стола.

— Это морская вода, взятая из Бычьего Брода, — пояснил он.

Затем с одной стороны от лужицы он установил серебряный диск, а с другой светильник, над которым сделал несколько быстрых пассов. Светильник вспыхнул, причем его свет был куда ярче, чем обычно.

— Ты словно внес в резиденцию кусочек летнего солнца! — воскликнул Маниакис, прищурившись и прикрыв глаза ладонью.

— Это будет очень полезно, хотя и не продлится долго, — ответил Багдасар. Он повернул диск так, чтобы тот отражал усиленный магией ослепительный свет прямо в лицо Автократора. Тот заморгал и еще больше прищурился; маг удовлетворенно кивнул:

— Теперь мы имеем серебряный щит, отбрасывающий лучи солнца через узкий морской пролив, не так ли?

— В точности так, — согласился Маниакис.

— А теперь попытаемся добраться до первоисточника того вопроса, который задал тебе Абивард. — И маг напевно заговорил на гортанном васпураканском языке. Спустя мгновение Маниакис понял, о чем идет речь. То была древняя легенда о том, как Фос создал Васпура, первого из людей. Закончив одну песнь, Багдасар пробормотал:

— Чтобы приблизиться к истокам интересующей нас истории, следует говорить об истории наших истоков. Именно так сочетают магические законы подобия и проникновения… — Он снова принялся напевать песни из легенды, которую Агатий, окажись он рядом, немедленно проклял бы как еретическую. Но Агатия тут не было, а Маниакис вырос, внимая песням этой легенды, и его они никак не могли смутить.

Внезапно прямо из воздуха раздался глубокий, гулкий, торжественный голос. Маниакис привык не только говорить, но и мыслить по-видессийски. Несколько минут назад ему пришлось переключиться на васпураканский, чтобы понять, о чем поет Багдасар. Теперь же возникла надобность перейти на новый, совершенно чуждый ему язык. Ибо слова, медленно падавшие из ниоткуда, были макуранскими.

— О сын дихгана! Зрю широкое поле, но оно не есть поле, зрю башню на холме, где обретется и утратится честь, и щит серебряный, сияющий над узким морем…

Маниакис наклонил голову в надежде услышать еще хоть что-нибудь. Но в резиденции воцарилась мертвая тишина. Несмотря на весьма прохладный воздух, широкий лоб Багдасара покрылся крупными каплями пота. Маг сделал несколько шагов, пошатнулся и чуть не упал. Он выглядел беспредельно усталым; таким же оказался и его голос, когда он спросил:

— Ты понял хоть что-нибудь, величайший? Мне этот язык совершенно незнаком.

— Понять-то понял, но… — Маниакис постарался как можно точнее перевести услышанное на видессийский. — По-моему, тебе удалось извлечь из глубины времен предсказание, сделанное кем-то много лет назад.

— Ты совершенно правы, величайший. Очень на то похоже. — Неуверенной походкой Багдасар кое-как добрел до ближайшего кресла и буквально рухнул в него. — Могу ли я попросить, чтобы мне принесли немного вина? — спросил он. — Я совершенно обессилен.

Маниакис звонком позвал слугу; отклик последовал не сразу — почти все дворцовые служители, подобно большинству горожан, сейчас отмечали Праздник Зимы где-то вне стен резиденции. Однако вскоре появилась одна из служанок с кувшином вина и двумя кубками. В знак отвращения к Скотосу Багдасар сплюнул на пол, после чего залпом выпил вино. Маниакис сделал пару неторопливых глотков и задумчиво произнес:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});