В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) - Евгения Марлитт

Она безмолвно опустилась на стулъ и до крови закусила губы.

– Правда, мой отецъ очень желалъ нашего союза, – продолжалъ онъ, заложивъ руки за спину и большими шагами ходя взадъ и впередъ по мастерской. – Твоя кротость и безпрекословная преданность, выражавшіяся въ прекрасно составленныхъ письмахъ, и представили тебя въ его глазахъ настоящей мадонной. Онъ тогда былъ близокъ къ смерти и думалъ, что такимъ образомъ устраиваетъ своему сыну спокойную пріятную жизнь. А сынъ въ тѣ тяжелыя минуты не думалъ вовсе о своей будущности, онъ только со страхомъ смотрѣлъ въ помутившіеся глаза больного и утѣшался, видя въ нихъ лучъ радости – ты знаешь это; я говорилъ тогда съ тобой откровенно безо всякой утайки…

– Такъ это должно означать – неизвѣстно, почему – что ты меня никогда не любилъ?

– А развѣ я когда нибудь говорилъ тебѣ лицемѣрно о любви? – вскричалъ онъ съ гнѣвомъ. – Конечно, вначалѣ я добросовѣстно старался сдѣлать нашу совмѣстную жизнь насколько возможно гармоничнѣе.

– Я также! – Она встала съ намѣреніемъ пустить въ ходъ послѣднее средство. – Я никогда не забуду, какъ я пріѣзжала передъ свадьбой на нѣсколько часовъ въ домъ Шиллинга, чтобы осмотрѣться. Зачѣмъ я буду отрицать, что я была испугана, испугана главнымъ образомъ за тебя, что тебѣ придется привести молодую жену въ прокопченный табачнымъ дымомъ домъ стараго солдата… Все, что можно было тогда сдѣлать, чтобы избавить тебя отъ этого стыда было сдѣлано мной охотно и съ полнымъ самоотверженіемъ, домъ Шиллинга черезъ нѣсколько недѣль сталъ приличнымъ пріютомъ для насъ. Ты къ сожалѣнію очень скоро забылъ это…

– Никогда! ты объ этомъ позаботилась. – Онъ насмѣшливо разсмѣялся. – Иначе какъ же бы я могъ безпрестанно вздыхать: „помилуй Господи бѣднаго человѣка отъ богатой жены“.

Она провела нѣсколько разъ носовымъ платкомъ по лбу, точно у нея отъ страха выступилъ холодный потъ; но упрямство и безпримѣрная самоувѣренность, что она поставитъ на своемъ, если захочетъ, одержали верхъ и теперь.

– Такъ вѣдь можно стряхнуть съ себя ненавистное иго, – сказала она дерзко и вызывающе.

– При всякомъ другомъ бракѣ, совершенномъ по католическому обряду трудно; намъ же это будетъ легко сдѣлать, – я знаю! Черная дама тамъ въ бель-этажѣ, твоя дорогая самоотверженная подруга, уже давно имѣетъ въ карманѣ разрѣшеніе изъ Рима.

– Ты зналъ это и не пошевелилъ пальцемъ, чтобы ускорить желанное освобожденіе? – торжествовала она.

– Потому что я не хотѣлъ участвовать въ этихъ монастырскихъ интригахъ; но прежде всего я долженъ былъ въ постоянной борьбѣ съ собственным желаніями – я нисколько этого не скрываю – сохранить свою совѣсть чистой отъ внутренняго укора, что я содѣйствовалъ твоему заключенію въ монастырь.

– Арнольдъ!

Онъ отступилъ на нѣсколько шаговъ, какъ бы испуганный ея измѣнившимся голосомъ.

Это совсѣмъ недвусмысленное движеніе привело ее въ ярость.

– Ты, можетъ быть, также представилъ себѣ, что тогда монастырь поглотитъ все, что придавало блескъ барону Шиллингъ? – дерзко сказала она. – Неужели ты серьезно думаешь, что, когда ты выступишь въ свѣтъ безъ меня, тебѣ, человѣку безъ всякаго состоянія, будутъ оказывать такой же почетъ, какъ до сихъ поръ!

– А ты думаешь, что я придавалъ когда нибудь хоть малѣйшее значеніе этому сомнительному почету? – прервалъ онъ ее гнѣвнымъ голосомъ. – Я спрашиваю тебя, что это за люди, которые оказываютъ уваженіе только богатому помѣщику – nota bene [42] въ данномъ случаѣ „мужу своей жены?“ Кучка чиновниковъ, которые, въ нашъ не отличающійся богатствомъ вѣкъ, рады, что могутъ считать однимъ богачемъ больше въ своихъ рядахъ. Они не составляютъ свѣта, который произноситъ мое имя съ уваженіемъ, и если я теперь отправлюсь безъ тебя…

– Ты не будешь имѣть родного очага, куда бы ты могъ возвратиться…

– Ты думаешь? Старый милый домъ съ колоннами и садъ мои! Эта картина, – онъ указалъ на мольбертъ, – погашаетъ послѣдній долгъ, бывшій на этомъ имѣніи! Больше мнѣ ничего и не надо! Сюда не попало ни одного штейнбрюковскаго гроша, и въ силу своихъ законныхъ неограниченныхъ правъ я попросилъ бы тебя вывезти, какъ можно скорѣе, все принадлежащее тебѣ, все до послѣдняго гвоздя.

Теперь она сдалась.

– Арнольдъ, прости! – вскричала она, бросаясь къ нему съ протянутыми руками.

– Прочь! – вскричалъ онъ внѣ себя; несмотря на умѣнье владѣть собой онъ дрожалъ, какъ въ лихорадкѣ. – Послѣ всего, что наговорилъ мнѣ твой ядовитый языкъ, ничто въ мірѣ не можетъ помирить насъ… Ступай къ тѣмъ, „которые ждутъ тебя съ распростертыми объятіями!“ Ступай къ своимъ воспитательницамъ! Пусть онѣ пожинаютъ плоды своей воспитательной системы и борются съ злыми демонами, отравившими мнѣ жизнь… Онѣ проклинаютъ театръ съ его „дьявольскимъ навожденіемъ“ и не думаютъ о томъ, что своимъ лицемѣрнымъ воспитаніемъ дѣвушекъ вносятъ комедію въ супружество, въ домъ ничего не подозрѣвающаго мужа.

Онъ быстро направился къ витой лѣстницѣ, между тѣмъ какъ пораженная баронесса опустилась на колѣни подлѣ кресла.

– А ты не думаешь о томъ, что поступая такъ, скомпрометтируешь тѣхъ, которые такъ гордо и высокомѣрно смотрятъ со стѣнъ большого салона? – вскричала она и подняла голову. – До сихъ поръ очень немногіе знаютъ, въ какомъ бѣдственномъ положеніи были Шиллинги, но въ ту минуту, когда мы разстанемся, и церковь, съ моего согласія, овладѣетъ всѣмъ, что принадлежитъ мнѣ, всѣ узнаютъ, что старый баронъ Крафтъ фонъ Шиллингъ на склонѣ дней своихъ не владѣлъ ни однимъ стеблемъ въ лугахъ, ни однимъ деревомъ въ лѣсу.

– Пускай знаютъ! Отъ этого страдаемъ лишь мы сами; никто не терялъ при этомъ ни одного пфеннига, – наше имя совершенно чисто отъ обмана!

– Ho по меньшей мѣрѣ всѣ будутъ смѣяться, что величественные владѣльцы дома съ колоннами были бѣдны, какъ церковныя мыши, и, что называется, „пускали пыль въ глаза“, – сказала она поднимаясь. Ей показалось, что голосъ ея на минуту ослабѣлъ, осанка потеряла внушающую уваженіе величественность, теперь она какъ будто снова почувствовала почву подъ ногами.

– Арнольдъ, пусть этимъ кончится наша ссора! – вскричала она и, протянувъ руки, пошла къ нему. – Я обѣщаю тебѣ, что никогда не коснусь этого предмета, – помиримся!

– Никогда! Я не хочу больше влачить подлѣ тебя лишенную свѣта и радости жизнь!

– Но я не освобождаю тебя! Я не удалюсь, – мое мѣсто подлѣ тебя! – вскричала она съ отчаяніемъ. – Арнольдъ, я готова передъ всѣмъ свѣтомъ объявить, что я хочу остаться твоей женой, что я просила тебя оставить меня при себѣ – неужели тебѣ мало этого?