Приключения сионского мудреца - Саша Саин

С одним «обидчивым» таджиком сумел около 10 минут продержаться на таком языке, повторяя бессвязно: барои шумо, дар мекунад, кор мекунад… Он мне: «Чи?!» — т. е. «Что?!». Я ему: «Чи! Чи!». Таджик глубоко задумался… Тогда я решил говорить что-то более связно: «Шумо, барои, мешхона, дашхона, кормекунат, шумо барои сартарошхона, кормекунад» и т. д., что примерно означало: «вы работаете в столовой, работаете в парикмахерской». Он опять, дурак, не понял и заладил свое дурацкое «Чи?!». Пришлось его малость, как умел, обругать: «Шумо калаварам аст! (У тебя голова — капуста!), Шумо дивона аст! (Ты сумасшедший!)». Таджик не на шутку обиделся, стал ругаться и даже угрожать. Пришлось мне перейти на родную русскую брань, и тогда пошло намного складнее и легче! Таджикский учил в институте два года, поэтому и мог «переговорить» с таджиками по телефону. А вот узбекский знал только благодаря химику в институте: укисис, закисис и окисис. Ещё слышал, что-то вроде «Якши ме сис?» — при встрече узбеков, что примерно означает «Хорошо ли тебе?» — все это пронеслось сейчас в голове. Поэтому сообщение врачей, что в отделении в основном узбеки, меня мало обрадовало. То, что врачи разбегаются, меня не огорчило, а наоборот обрадовало, можно будет спокойно работать и так, как я считаю нужным. Была ещё одна медсестра в отделении, таджичка. Поговорив с ней, понял, что доверять можно только «Раичике». «У нас минога тижёли бальной», — сказал зав. отделением, и остальные его два сотрудника согласно кивнули «кала варамами», отправляя плов руками в рот. Они набирали плов с блюда правой рукой, а затем с помощью левой утрамбовывали на правой ладони, и уже в утрамбованном виде отправляли его в рот! Вдогонку плову отправляли еще ломоть лепёшки. Они неутомимо трудились — каждый в своей «борозде» блюда. Шли, как по грядке, собирая хлопок. Закончив одну «грядку плова», переходили на следующую, как при сборе хлопка. Но эти «грядки» явно были им приятнее. Они неутомимо работали, пока блюдо не очистилось.

Я тоже «проделал» одну борозду. Когда впервые приехал в Душанбе, то, по своей неопытности, гулял по разным «бороздам», где больше мяса, пока мне не объяснили, что так не принято. Необходимо идти только по своей «грядке». Также некрасиво наливать гостю полную пиалу чая, что означает у таджиков: «Выпей и иди!», а надо понемногу наливать. Из сумбурного доклада зав. отделением понял, что у них здесь есть старик с опухолью, другие с инфарктом, ещё с пневмониями и с язвенной болезнью желудка, есть больные и с ревматическими пороками сердца, аритмиями, ревматоидным артритом, гипертонической болезнью, а одна пациентка — с тяжёлой формой бронхиальной астмы. В последнее время много больных стало поступать с пневмонией, антибиотики не помогают, а лихорадка до 40 и выше! Лекарства есть в отделении, но они, как я понял, не помогают. Виноваты как бы лекарства. Отъев плов и отпив чай, коллеги ушли в отпуск. Как я понял, отпуск у них продлится до тех пор, пока я здесь буду — два месяца. Это и есть помощь хлопкоробам, понял я: «Пока они будут в отпуске, и хлопкоробы от них отдохнут». Через час врачи совсем удалились, а я поковырялся в историях болезни, в которых было написано много, но ничего. Диагнозы звучали так: сердечни недостатосис; гипертонисиськи болезнисис; язвени болезнисис; инфарти миокардисис; брахиални асмисис. Решил осмотреть всех больных, взяв с собой медсестру Раичику — Раечку. Пусть несёт истории болезней и мне называет фамилии больных, подаёт их листки назначений. «Раичкис-ападжон (уважительно: женщина) тут гулят», — указали больные на двор. Выйдя на крыльцо отделения, наткнулся на пожилого больного, несущего большой арбуз, видать, родственники только что принесли. Я на него внимательно посмотрел, и он, как загипнотизированный кролик, не отрывая от меня глаз, «оторвав» от себя арбуз, с видом проигравшего в карты, протянул его мне. Сказав ему: «Рахмат» (спасибо), — отклонил его подарок, чем, чувствовалось, удивил старика и одновременно обрадовал. «Рахмат, рахмат», — забормотал он и юркнул мимо меня в отделение. «Здесь нравы царят крутые! — понял я. — Добыча сильному достаётся!». Больные оказались не из лёгких. «Сюда попадают только умирать, но я должен всё сделать, чтобы моё пребывание здесь ознаменовалось отсутствием смертности», — проносилось у меня в голове. Но как это осуществить, если уже в первой палате лежал практически труп — старик 70-ти лет: рак поджелудочной железы с метастазами. Уже больше месяца не встаёт с постели. Около него находится лет 30-ти сын и отмахивает от отца мух. Старик весь высохший, жёлтый — скелет с приоткрытым ртом, полузакрытыми глазами лежит на спине и тяжело дышит. В общих анализах крови нарастающая анемия, а кроме анализа крови никаких других в лаборатории не делают. Даже электрокардиограмма — проблема, а рентгенолог вообще отсутствует, и попробуй разберись, что это за пневмония с такой лихорадкой и без эффекта от антибиотиков. «А бактериологическая лаборатория есть в районе?» — спросил я медсестру. «Есть, вроде, — сказала медсестра, — только мы ею никогда не пользуемся. У нас нет инфекционного отделения в больнице». — «Но это не значит, что нет инфекционных болезней, — резонно сказал я. — Возьмите у этих больных с пневмонией кровь на гемокультуру», — запало у меня подозрение по поводу пневмонии. «А что такое гемокультура?» — переспросила непонимающая мой язык медсестра, как будто я инопланетянин. «Ах, да! — понял я, где нахожусь, ведь не на кафедре инфекционных болезней. — На брюшной тиф», — по-простому уточнил я. «А вы думаете?..». — «Всё равно возьмите и отправьте уже сегодня». Больная с бронхиальной астмой — молодая русская женщина, с выражением страха сидела в постели, упёршись руками о кровать. У неё внутри всё свистит, тяжело дышит, глаза с расширенными зрачками смотрят на меня с надеждой. Кроме таблеток эуфиллина ничего больше не получает. Поговорив с ней, понял, что в основе болезни лежит истерический невроз. «Надо посмотреть, какие лекарства есть в наличии, — решил я. — Покажите все наши лекарства», — попросил я медсестру. Лекарства в изобилии, некоторые с просроченной датой. Чего здесь только нет! Любая клиника в Душанбе позавидовала бы! Чувствуется — местные врачи лекарствами практически не пользуются. Или не знают, что с ними делать, или за каждую таблетку больным надо расплачиваться? Но мне стало легче оттого, что столько лекарств. «Буду назначать столько лекарств, сколько надо будет, не экономя, — решил я. — Раковому больному перелейте 200 мл. плазмы и 500 гемодеза и закажите 500 мл. крови на завтра, — объявил я медсестре. — Кроме того, назначу ему преднизолон 30 мг., ретаболил один мл. внутримышечно, чтобы улучшить процессы синтеза, а не распада белка», — решил я. Назначил витамины группы В и аскорбиновую кислоту в капельницу на основе 25 % глюкозы. Больная с бронхиальной астмой будет получать у меня седуксен — успокаивающее средство утром и на ночь, внутривенные инъекции эуфиллина, эфедрин днём, тоже, как и эуфиллин, снимающий спазм бронхов, и еще отхаркивающее средство. До 10 вечера осмотрел всех больных и до часа ночи исправил, вернее, назначил всем лечение. Одному больному с сердечной астмой назначил капельницу с 1,0 мл. корглюкона — сердечный гликозид, усиливающий сокращения миокарда, но при передозировке ведущий к остановке сердца. «Зулихо, поставь капельницу!» — скомандовала Раечка своей подчинённой таджичке. «Пойду посмотрю, как там капельница», — решил я примерно через 10 минут. Зайдя в палату, увидел, что из капельницы капает, но в блюдце что-то очень много пустых ампул. Стал рассматривать эти ампулы, содержимое которых было уже в капельнице. Читаю: на одной — «корглюкон 1,0», на второй — «корглюкон 1,0», на третьей — «корглюкон 1,0» и т. д. — 10 ампул с корглюконом! Выдернул из вены иглу и позвал медсестру Зулихо. «Ты что сделала?!» — спросил я её. «Ви же назначали корликон!» — перепугалась она. — «Сколько я назначил?». — «10 ампули», — ответила Зулийхо, глазами заморгав. «Один, запятая, ноль! 1,0 — это не десять!» — «А скольки? Вот ище нол». — «Да, но впереди запятая», — пытался я ей объяснить правила арифметики, которые она не знала, когда её завезли в медучилище списывать лабораторные работы у кого-то по указанию педагога. Затем отвезут в мединститут учиться, и она так же не будет знать арифметики, но уже как врач!

«Что-то тебя, „дарагой“, не слышно! — позвонил Мансуров вечером. — Я сегодня прилетел вечером, к тебе заедем с друзьями, поедем на Чили Чор Чашма». — «А что это такое?». — «Ты не знаешь что такой Чили Чор Чашма?! Это известний на весь мир святая озера в горах, 44 родника витикает ви эта озера! В 7 часов будем у тебя, дорогой!». Мансуров приехал ещё с двумя местными врачами-узбеками на их машине — Жигули-«пятёрке». Здесь все врачи имели машины. «Вот где надо жить! — сказал по дороге Мансуров. — Давай поедем сюда после ординатуры работать!». — «Приезжайте, — гостеприимно согласились местные, — получите участки под бахчу и будете арбузы выращивать». — «А когда же работать?» — удивился я такой перспективе. «Э-э-э, дарагой! — рассмеялся Мансуров. — Ты что, не знаешь, как это делается? На плантациях работают колхозники и продают арбузы в Душанбе. А они, — кивнул он в сторону врачей, — деньги за это получают». — «За что?!» — опять проявил я свою бестолковость. «За то, что это их плантации», — резонно объяснил Мансуров. «А-а-а-а», — наконец понял и я.