Шевалье д’Арманталь - Александр Дюма

— Но, монсеньер, — сказал Бюва в полном отчаянии, — как же я могу одновременно работать в библиотеке и приходить сюда?

— Что ж, вы не будете ходить в библиотеку. Велика беда!

— Как я не буду ходить в библиотеку? Вот уже пятнадцать лет, как я служу там, и за это время не пропустил ни одного рабочего дня.

— Что ж, я предоставляю вам месячный отпуск.

— Но меня же уволят, монсеньер.

— Какая вам разница, раз вам все равно ничего не платят?

— Но это же честь, монсеньер, быть государственным чиновником! А кроме того, я люблю мои книги, мой стол, мое кожаное кресло! — воскликнул Бюва, готовый заплакать при мысли, что он может все это потерять.

— Если вам жалко расставаться с вашими книгами, столом и креслом, вы должны во всем меня слушаться.

— Я ведь вам уже сказал, что весь в вашем распоряжении, монсеньер.

— Итак, вы будете выполнять все, что я вам прикажу?

— Все.

— И вы будете держать язык за зубами?

— Я буду нем как рыба.

— Вы никому не скажете ни слова, даже мадемуазель Батильде?

— Ну уж ей-то меньше, чем кому бы то ни было.

— Хорошо, на этих условиях я вас прощаю.

— О монсеньер!

— Я забуду вашу вину.

— Монсеньер, вы слишком добры.

— И даже… быть может, я вас вознагражу.

— Монсеньер, какое великодушие!

— Ладно, ладно. Беритесь-ка лучше за дело!

— Я уже начал, монсеньер.

И Бюва принялся писать для быстроты скорописью, ничем не отвлекаясь, переводя взгляд лишь от оригинала к копии и от копии к оригиналу. Время от времени он останавливался лишь для того, чтобы вытереть со лба крупные капли пота.

Дюбуа воспользовался сосредоточенностью Бюва, чтобы незаметно выпустить из соседней комнаты Фийон. Знаком приказав ей молчать, он повел ее к двери.

— Ну что, кум, — прошептала Фийон, ибо, несмотря на запрещение разговаривать, она была не в силах сдержать своего любопытства, — где же твой писец?

— Вот он, — сказал Дюбуа, указывая на Бюва, который, склонившись над бумагой, усердно скрипел пером.

— Что он делает?

— Ты спрашиваешь, что он делает?

— Ну да.

— Что он делает? Угадай-ка!

— Как же я могу угадать, черт возьми?

— Значит, ты хочешь, чтобы я тебе сказал, что он делает?

— Ну да!

— Ну что ж, он изготовляет копию…

— … копию чего?

— Копию послания папы о назначении меня кардиналом. Ну, теперь ты довольна?

Тут у Фийон вырвался такой громкий возглас удивления, что Бюва вздрогнул и невольно обернулся.

Но Дюбуа успел уже вытолкнуть Фийон из кабинета, еще раз приказав ей ежедневно докладывать ему все, что она узнает относительно капитана.

Может быть, читатель спросит, что делали в это время Батильда и д’Арманталь?

Ничего. Они просто были счастливы.

XII

ГЛАВА, ПОСВЯЩЕННАЯ СЕН-СИМОНУ

Прошло четыре дня, в течение которых Бюва, ссылаясь на нездоровье, не ходил в библиотеку и делал ежедневно по две копии с секретных документов: одну — для принца де Листне, другую — для Дюбуа. Все эти четыре дня, бесспорно самые тревожные в жизни бедняги-писца, он был столь мрачен и молчалив, что Батильда, хотя все мысли ее были заняты д’Арманталем, неоднократно одолевала его расспросами. Но всякий раз Бюва, собрав все свои душевные силы, отвечал, что решительно ничего не произошло, и, так как он вслед за тем начинал насвистывать свою любимую песенку, ему удавалось обмануть Батильду. Сделать это было тем легче, что каждый день в обычный час он уходил из дому, словно направляясь в библиотеку, и девушка, таким образом, не могла заметить никаких изменений в его распорядке дня.

А к д’Арманталю каждое утро приходил аббат Бриго и рассказывал, что их дела идут вполне успешно. А поскольку отношения шевалье с Батильдой развивались тоже как нельзя лучше, д’Арманталь пришел к заключению, что участвовать в заговоре — самое приятное занятие на свете.

Что касается герцога Орлеанского, то он, ни о чем не подозревая, ни в чем не отступая от своих привычек, как всегда, пригласил на воскресный ужин своих приятелей и своих фавориток, как вдруг — это было в два часа пополудни — в его кабинет вошел Дюбуа.

— А, это ты, аббат? Я как раз посылал к тебе узнать, будешь ли ты сегодня ужинать с нами, — сказал регент.

— Вы, значит, позвали к себе на вечер гостей, монсеньер? — спросил Дюбуа.

— Ты что, с луны свалился? И почему у тебя такая постная физиономия? Уж не забыл ли ты, что сегодня воскресенье?

— Нет, не забыл, монсеньер.

— Тогда приходи нынче вечером. Гляди, вот список гостей: Носе, Лафар, Фаржи, Раван, Брольи. Я не приглашаю Бранкаса, он невыносимо скучен в последнее время. Наверное, он стал заговорщиком, честное слово! А кроме того, я позвал фалари и Аверн. Они не переносят друг друга и уж, наверное, вцепятся друг другу в волосы. Вот будет забавная картина! Кроме них, придет Мышка и, возможно, мадам де Сабран, если только у нее не назначено свидание с Ришелье.

— Это ваш список, монсеньер?

— Да.

— Быть может, теперь вы, ваше высочество, соблаговолите взглянуть на мой?

— Значит, вы тоже составили список?

— Нет, мне его принесли.

— Что это такое? — спросил регент, бегло взглянув на бумагу, которую ему подал Дюбуа.

«Поименный список офицеров, желающих поступить на службу к испанскому королю: Клод Франсуа де Феррет, кавалер ордена Людовика Святого, генерал-майор и полковник французской кавалерии; Боше, кавалер ордена Людовика Святого, полковник пехоты; де Сабран, де Ларошфуко-Гондраль, де Вильнев, де Лескюр, де Лаваль».

— Ну и что же?

— А вот вам еще один список. — И Дюбуа подал герцогу другой документ — «Протест дворянства». — Что ж, монсеньер, продолжайте составлять списки, продолжайте, не вы один этим занимаетесь. Вот, например, принц де Селламаре тоже составляет свои списки:

«Подписи следуют без различия титулов и рангов: де Вье-Пон, де Ла Пайетри, де Бофремон, де Латур-дю-Пен, де Монтобан, Луи де Комон, Клод де Полиньяк, Шарль де Лаваль, Антуан де Кастеллю, Арман де Ришелье».

— И где ты, хитрый черт, все это добыл?

— Терпение, монсеньер, это только начало. Извольте взглянуть сюда.

«План заговора. Завладеть пограничными постами близ Пиренеев. Привлечь на свою сторону гарнизон в Байонне».

— Сдать наши города, вручить испанскому королю ключи от Франции! Кто хочет это сделать, Дюбуа?

— Терпение, монсеньер, у меня припасено для вас кое-что почище. Вот извольте: письмо, написанное собственной рукой его величества Филиппа Пятого.