Эрос за китайской стеной - Артём Кобзев

— Да, во время болезни я видел его собственными глазами, но он сумел меня обмануть. Если бы ты мне не рассказала, я так бы ничего и не узнал, — промолвил Те Жун.

— Только не говори жене, а то она рассердится на меня, — сказала Мэнь.

— Ты стала моею, и никакой злобы против них у меня нет. Вдобавок дни твоего мужа сочтены. Стоит ли заводить дома свару?

Он вернулся к себе и ничего не сказал жене. Не прошло и двух дней, как Ху Хуань умер. Красавица Ди плакала, не в силах скрыть своего горя, но теперь Те Жуну были понятны ее слезы.

— Отчего ты так горько плачешь? — усмехнулся он.

Госпожа Ди не ответила.

— Тебе нечего скрывать, я все знаю, — продолжал он.

— Что ты знаешь? Что скрывать? — воскликнула жена и покраснела — Ведь умер твой друг, вот я и прослезилась.

— Как бы не так! Может быть, ты еще скажешь, что спала одна, когда меня не бывало дома? Или станешь утверждать, что Ху ночевал у себя? А когда я болел, кого я увидел? Оборотня? Он был твоим любовником. Сейчас он умер — вполне понятно, что ты проливаешь слезы.

Все это было чистой правдой, и госпожа Ди не могла возразить ни единым словом.

Госпожа Ди непрестанно думала о Ху Хуане, и он все время стоял у нее перед глазами как живой. От скорби и тоски она захворала, не могла ни есть, ни пить и вскорости умерла. Через полгода после ее смерти Те Жун заслал сватов к Мэнь и взял ее в жены — как говорится, продолжил нить жизни. Супруги жили в большом согласии. Те Жун часто вспоминал слова Ляо Во о воздании за добро и зло и прозрении, которое проистекает от праведной жизни.

— Я видел только твою красивую наружность, и во мне родилось нечистое чувство, — говорил он Мэнь. — Но вот Ху спутался с моей женою, и это было карою за мои блудливые вожделения. Но кара постигла и их обоих. Они обманывали меня за моей спиной, и вот они мертвы, а ты стала моею. Это должно послужить нам предупреждением против дурных помыслов и греховных побуждений. Так наставлял меня монах после того, как возвратился к жизни из глубин созерцания. Теперь я прозрел душою. Пусть я разорился кое-что еще можно вернуть. Мы будем жить честно и безмятежно.

Те Жун назвал Ляо Во своим наставником и дал обет не нарушать пяти запретов[240]. Прежде всего, он решил положить конец распущенности и не пускал свою супругу Мэнь гулять одну.

И там, где эта история случилась, все узнали, что возмездие за грехи неминуемо. Монах Ляо Во повсюду рассказывал о том, что он увидел, погрузившись в созерцание, и убеждал людей исправиться. А вот стихи, сложенные в память об этом:

Так повелось когда-то в Хань и в Цзян:С мужьями шли прогуливаться жены,И всякий ветреник, от страсти пьян,Глазел на них, их прелестью прельщенный.Красивых и нарядных жен своихМужья с собою в город выводили;А сами домогались жен чужих,Не ведая, что их опередили.Хуань над другом посмеялся всласть.За это и его постигла кара:Внезапно жизнь его оборвалась,Он умер от любовного угара.Был грешен сам, других сбивал с путиИ под конец не избежал мучений.От справедливой кары не уйтиЛюбителям веселых приключений.

КОММЕНТАРИИ Перевод и комментарии Д. Н. Воскресенского. Стихи в переводе Л. Е. Черкасского.

Пу Сунлин (1640–1715 гг.)

НЕЖНЫЙ КРАСАВЕЦ ХУАН ДЕВЯТЫЙ

Хэ Шицань, по прозвищу Цзысяо, имел свою студию в восточном Тяоси. Ее двери выходили в совершенно открытое поле. Как-то к вечеру он вышел и увидел женщину, приближавшуюся к нему на осле. За ней следом ехал юноша. Женщине было за пятьдесят. В ней было что-то чистое, взлетающее[241]. С нее он перевел глаза на юношу. Тому было лет пятнадцать-шестнадцать. Яркой красотой своей он превосходил любую прекрасную женщину.

Студент Хэ отличался пристрастием к так называемому «отрыванью рукава»[242]. И вот, как только он стал смотреть на юношу, душа его вышла из своего, так сказать, жилища, и он, поднявшись на цыпочки, провожал юношу глазами до тех пор, пока не исчез его силуэт. Только тогда он вернулся к себе.

На следующий день он уже спозаранку принялся поджидать юношу. Солнце зашло, в темноте полил дождь. Наконец он проехал. Студент, всячески выдумывая, бросился любезно ему навстречу и с улыбкой спросил, откуда он едет. Тот отвечал, что едет из дома деда по матери. Студент пригласил зайти к нему в студию слегка отдохнуть. Юноша отказался, сказав, что ему недосуг. Студент стал настойчиво тащить, и тот наконец зашел. Посидев немного, он встал и откланялся, причем был очень тверд: удержать его не удалось. Студент взял его за руку и проводил, усердно напоминая, чтобы он по дороге заезжал. Юноша, кое-как соглашаясь, уехал.

С этих пор студент весь застыл в думе: у него словно появилась жажда. Он все время ходил взад и вперед, усердно всматривался, и ноги его не знали ни остановки, ни отдыха.

Однажды, когда солнце уже охватило землю полушаром, юноша вдруг появился. Студент сильно обрадовался и настоял на том, чтобы юноша вошел в дом. Слуге подворья было приказано подать вино. Студент спросил, как его фамилия и прозвание. Он отвечал, что его фамилия Хуан, он девятый по счету, прозвания, как отрок, еще не имеет.

— Наша милостивица[243] живет у дедушки и временами сильно прихварывает. Поэтому я часто навещаю ее.

Вино обошло по нескольку раз. Юноша хотел проститься и уехать, но студент схватил его за руку и задержал. Затем закрыл дверь на ключ. Юноша не знал, что делать, и с раскрасневшимся лицом снова сел.

Студент заправил огонь и стал с ним беседовать. Юноша был нежен, словно теремная девушка. Как только речь переходила на вольные шутки, его сейчас же охватывал стыд, и он отворачивался лицом к стене.

Не прошло и нескольких минут, как студент потащил его с собой под одеяло. Юноша не соглашался под предлогом дурноты во сне. Дважды, трижды заставлял его студент. Наконец он снял верхнее и нижнее платье, надел штаны и лег на постель.

Студент загасил огонь и вскоре подвинулся к нему; лег на одну с ним подушку, согнул руку, положил ее на бедра и стал его похотливо обнимать, усердно прося об интимном сближении. Юноша вскипел гневом.

— Я считал вас, — сказал он, — тонким, просвещенным ученым. Вот отчего я так к вам и льну… А это делать — значит считать меня скотиной и по-скотски любить меня.

Через некоторое весьма малое время, утренние звезды уже еле мерцали, юноша решительным шагом вышел.