Что знает ночь? - Дин Кунц

С сердцем, бьющимся у самого горла, с дыханием, вырывающимся изо рта паром, словно из дыры в бойлере, Джон бегал взад-вперед у беседки, стараясь понять, что там происходит, а остатки света быстро растворялись в полнейшей тьме. Вроде бы он увидел, что Зах вырвался из рук Синявского, всунул ствол помповика в дыру, два на два дюйма, в решетке, но дыра не допускала бокового смещения, он мог стрелять только прямо перед собой. И не попал в Синявского, если бы тот не оказался напротив ствола. И где Зах? Мрак, движущиеся тени, хаос, слишком велик риск попасть в Заха.

— Он уже мертв! — закричала Минни. — Его нельзя убить дважды!

— Он неуклюжий, папа, — добавил Зах. — Мертвец неуклюжий. Но места здесь очень мало.

— Используй эту штуковину! — требовала Минни.

Стоя на коленях на снегу, лицом к лицу с Минни, Никки и Наоми держались за маленькие пальчики, которые девочка просунула сквозь решетку. Наоми плакала.

— Какую штуковину, детка? — спросила Никки. — Какую?

— Это колесо.

— Что это такое, Минни? — молил Джон. — Как мне ее использовать?

— Это идея.

— Идея? Какая идея?

— Идея, идея есть за всем, папочка, это стакан для воды с чернотой внутри, дворовый пес, который излечил человека.

Потрясенный тем, что она ссылается на Питера Эйбларда, цитирует разговор, при котором не присутствовала, Джон спросил: «Как ты можешь это знать?»

— Папа, нож снова у меня! — прокричал Зах.

— Держись от него подальше. Где он?

— Снова на коленях и пытается подняться.

— Откуда ты знаешь насчет стакана и собаки? — спросил Джон Минни.

— Откуда — не знаю, но знаю.

Джон услышал, как в голове у него заговорил Питер Эйблард: «Я думаю, божественное отступило на несколько шагов от человечества, может, в отвращении, может, потому, что мы больше не заслуживаем того, чтобы напрямую смотреть на святое… если божественное входит в этот мир из своего мира, находящегося вне времени, то проявляет себя скрытно, через детей и животных».

Что бы это ни было, огромное колесо точно ни от кого не скрывалось.

— Что это, Минни? — спросил Джон. — Скажи мне, если сможешь, что это за колесо?

— Это говорит, что оно сила, которая прокладывает дорогу сквозь море.

— Что значит «это говорит»?

— Теперь я это слышу, — объявила Минни. — Это сила, которая прокладывает дорогу сквозь море и будит мертвых. Это становится тем, в чем ты нуждаешься, когда тебе это нужно, а что тебе нужно, так это дверь. Тебе ведь нужна дверь, так, папа?

Джон выдал приглашение, позволил злу вернуться в этот мир. И только он мог изгнать его. Церковь не пришлет экзорциста. Церковь раздражает старомодная идея абсолютного зла или зла персонифицированного, но ответ на это зло — не банк продовольствия, он не спасет семью и себя, бросая продовольствие в эту тварь, или предоставив ей койку в ночлежке для бездомных, или какими-то деяниями на благо общества. Что ему нужно здесь и сейчас, так это действительно эффективное антисоциальное действо или нечто такое, что когда-то называлось чудом, и в наши дни способен на это только ребенок, как Минни, только ему достанет воображения, чтобы замыслить такое и поверить в замысленное. Значит, надо стать ребенком. Отбросить гордость и тщеславие. Обрести кротость ребенка, который слаб и знает о своей слабости. Признать страх перед лицом бездны. Признать невежество в присутствии неведомого. Ребенок верит в тайны внутри тайн и ищет чуда, и это должно быть легко, учитывая, что здесь, в этот самый момент, во дворе собственного дома, Джона носило в море тайн штормом чудес. Сердце знает то, что забыл разум, а что знает сердце — и есть истина.

— Мне нужна дверь, — сказал Джон, становясь ребенком. — Мне нужна дверь, я знаю, что должна быть дверь, я верю в дверь, пожалуйста, дай мне дверь. Господи, пожалуйста, я хочу дверь, пожалуйста. Господи, пожалуйста, дай мне эту чертову дверь.

— Папа! — закричат Зах. — Он на ногах! Он идет!

* * *

И когда остатки сумерек уплывали на запад сквозь ледяное небо, свет разгорался внутри огромного золотистого колеса, а Зах закричал, Джон прислонил помповик к решетке и схватился за нее обеими руками.

Никки уже видела, как он пытался оторвать решетку. Тогда у него не получилось, и она знала, что не получится и теперь.

Она знала, что пользы от помповика нет, но все равно хотела им воспользоваться, сделать хоть что-нибудь, что угодно. Но что?

В темной беседке Зах дразнил Синявского, пытаясь отвлечь его, удержать подальше от Минни.

— Иди сюда, чурбан. Здесь я, здесь, трехнутый урод.

Колесо стало полупрозрачным, и Никки увидела другие кольца внутри этого колеса, кольца золотистого света, и каждое бесшумно вращалось, как гироскоп, тогда как самое большое колесо оставалось неподвижным.

Дрожащими пальчиками касаясь пальцев Никки, отделенная решеткой, Минни в отчаянии прошептала:

— Он собирается убить Заха.

Джон что-то прокричал в решетку, и Никки не сразу поняла, о чем он:

— Возьми меня. Возьми меня. Возьми МЕНЯ!

Тут же колесо вспыхнуло ярче, отбрасывая множество вращающихся теней на беседку, на двор, на снег, который повалил так сильно, что отсек ночь.

* * *

— Возьми МЕНЯ! — кричат Джон, выламывая кусок решетки, достаточно большой для того, чтобы просунуть в беседку руку. — Я здесь, черт бы тебя побрал, я здесь, возьми МЕНЯ!

Он думал, будто знает, что нужно сделать, и, если он этого не сделает, эта угроза так и останется висеть над ними. Могла быть только одна причина, по которой какая-то сила, добрая сила, использовала Минни, чтобы построить колесо, дверь, идея есть за всем, что бы это ни было.

В беседке из теней, освещенный сиянием колеса, появился Синявский, ходячий мертвец, труп в черном костюме. Лицо показалось Джону знакомым, но такого лица у профессора он никогда не видел: перекошенного злобой, деформировавшегося от ярости. Глаза превратились в озера чистой ненависти, поблескивали неприязнью.

— Тебе ведь нужен я, — продолжил Джон. — Единственный, кто ушел от тебя живым.

Никки поднялась с колен.

— Нет, Джон, только не это.

— Ты мне доверяешь? — спросил он ее.

— Не делай этого, — в голосе звучало страдание. — Ох, не делай, не делай, не делай.

И сквозь дыру в решетке Джон обратился к твари, использующей тело Синявского:

— Возьми меня. Разорви изнутри. А может, ты сумеешь установить надо мной полный контроль? Разве тебе это не понравится — использовать меня, чтобы убить их всех? Использовать меня и помучить их, и убить? Неужто тебе это не понравится, Олтон? Погибель? Кто бы ты ни был, чем бы ты ни был?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});