Даль - Владимир Порудоминский

Не станем приводить всего сказанного против Даля: первым откликнулся на размышления его о грамотности и разобрал их подробно в «Современнике» педагог и публицист Евгений Карнович; Чернышевский и Добролюбов неизменно отсылают читателей к статье Карновича.

Вот — коротко — ответ Карновича (по объему ответ впятеро превышает размышления Даля).

Грамотность — «главная и единственная основа всеобщего просвещения». Без грамоты народ не просветишь: «одна толково и честно написанная книга несомненно может, сама по себе, бросить множество добрых семян в течение длинного ряда поколений». Грамотность предшествует просвещению, «как заря предшествует солнцу», — кроме нее, нет «никаких способов к распространению в народе добрых начал и верных понятий о чем бы то ни было».

«Что перо легче сохи, это правда», но «вкусивший без толку грамоту норовит в указчики, а не в пахари… не вследствие грамоты, а вследствие своего понятия о том, что указчиком быть лучше, чем пахарем». Даль утверждает, будто крестьянину, обученному грамоте, кроме «ябеднических просьб», и писать-то нечего. «А что писать нашим боярыням и боярышням? — спрашивает в ответ Карнович. — А если исключить служебную переписку, то что же писать нашим барам? Разве подписывать заемные письма и счеты из разных магазинов?» Да и «ябеды» кто-нибудь должен сочинять: безграмотность помогает произволу: легче «держать темный народ в черном теле, легче зажать обиженному рот и донести, что все благополучно».

Сам разговор, затеянный Далем, — надо ли распространять в народе грамотность, — как бы отрицает всеобщее право на грамотность, которое дано любому человеку от рождения: «Надобно слишком не уважать нравственные силы русского народа и надобно слишком не доверять ему, чтоб бояться его, если он сделается грамотным, и считать грамоту каким-то запрещенным плодом, который он не может вкусить в сыром виде, но который должны для него приготовить избранные мудрецы». А как же гласность, наконец, — гласность, за которую ратует Даль? Для кого произносить вслух истину? Для «избранных мудрецов»?

7

Кажется, что ясно: Даль не прав, прав Карнович, прав «Современник». «Один говорит: «ты пьян», другой говорит: «ты пьян», а коли третий скажет — ступай да ложись»; но Даль «не ложится», твердит в письмах к знакомым — «не поняли», «не поняли»: «Спор, очевидно, завязался по недоразумению, в котором я вину охотно принимаю на себя. Но нельзя же не допустить, что в словах моих, кроме преувеличения, есть и истина».

«Несмотря на оговорку мою, что я не восстаю собственно против грамотности, а только против злоупотреблений ее, тесно связанных с нынешним бытом народа и с обстановкою его, меня все-таки упрекают в том, чего я не говорил… У нас есть заботы и обязанности относительно народа гораздо важнейшие и полезнейшие, чем указка и перо»… Даль просит прислушаться к убеждению его «хотя во уважение того», что у него «под рукою 37 тысяч крестьян в девяти уездах».

Именно в эти годы — нижегородские — Даль как никогда приблизился к крестьянскому быту и крестьянским нуждам. Его служебные письма — бесконечная и самоотверженная борьба с произволом властей. Там, где кончались служебные донесения управляющего удельной конторой, начинались рассказы писателя В. Даля, и в них снова — крестьянское бесправие, чиновничья взятка, неправедность судей, полицейский разбой. Даль наивно убежден («пределы воззрений»), будто достаточно согласиться с ним в том, что «относительно народа» есть заботы и обязанности «гораздо важнейшие», чем распространение грамотности, как ошибочные его взгляды на сей счет и ошибочные выводы сами по себе обернутся всего лишь «недоразумением». Но спор шел не о чем другом, а именно о грамотности; в распространении ее те, кто спорил с Далем, видели также обязанность «важнейшую и полезнейшую». Публицист Карнович в резком и страстном ответе Далю говорил, между прочим, и об иных «сторонних» его замечаниях; «Такие замечания весьма важны, но они слишком общи… Другое дело, если они будут более развиты и будут подкреплены какими-нибудь доводами, тогда они могут составить особый предмет прения».

Декабрист Пущин писал из Нижнего: «С Далем я ратоборствую о грамотности. Непременно хотелось уяснить себе, почему он написал статью, которая всех неприятно поразила. Вышло недоразумение, но все-таки лучше бы он ее не писал, если не мог, по некоторым обстоятельствам, написать, как хотел и как следовало. Это длинная история…»

Видимо, и Добролюбову сказал Даль что-то о «нынешнем быте народа и обстановке его», что хотел сказать и не сказал в «Письме».

Добролюбов, не склонный к любезной снисходительности, летом 1857 года (через полгода после «Письма» Даля в «Русской беседе») сообщал, также из Нижнего: «Самое отрадное впечатление оставил во мне час беседы с Далем. Один из первых визитов моих был к нему, и я был приятно поражен, нашедши в Дале более чистый взгляд на вещи и более благородное направление, нежели ожидал. Странности, замашки, бросающиеся в глаза в его статьях, почти совершенно не существуют в разговоре, и, таким образом, общему приятному впечатлению решительно ничто не мешает. Он приглашает меня бывать у него, и сегодня я отправляюсь к нему…» И все же «упорным врагом крестьянской грамотности» Добролюбов назвал Даля после встреч в Нижнем!..

Можно прислушаться к Далю «во уважение того», что у него 37 тысяч крестьян «под рукою», и «во уважение того», что в беседах взгляд его был более «чистый» и «благородный» по «направлению», чем виделся в его статьях критикам «Современника», но при всех оговорках и частностях, которые обнаруживаются при скрупулезном исследовании и в высказываниях Даля, и в возражениях его противников, Далев взгляд на внедрение народной грамотности, в конечном счете, не «недоразумение», а ошибка, «опасное заблуждение».

Известный педагог Ушинский писал: «Правдивые факты, приводимые г. Далем, свидетельствующие о том, как быстро и в каком множестве портятся наши бедные грамотеи, показывают не то, как вредна грамота для русского человека, но то, до какой страшной степени заражена та среда, в какую вводит их грамота, и как беззащитен и безоружен остается в ней простой и, может быть, прекрасный человек».

Даль в заметке, написанной для «Нижегородских губернских ведомостей», привел расчет: из пятисот человек, обучавшихся в течение десяти лет в девяти сельских училищах, двести стали «негодяями». Но мы на этот расчет с иной, не с Далевой, стороны глянем: получается — из 37 тысяч крестьян оказывалось в каждом училище лишь пять человек в год! Ну как тут вновь не возвратиться к Ушинскому: «Уже одно простое увеличение числа грамотеев уменьшит зло. Чем больше будет людей грамотных, тем менее будет для них соблазна пользоваться неграмотностью других»…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});