Время барса - Петр Катериничев

Поплутав несколько минут между загородок и закутков и даже больно стукнувшись коленкой о какую-то трубу, Аля наконец отворила входную дверь, поднялась по ступенькам и оказалась на улице, за решетчатой загородкой, словно зверушка. На волшебной Лировой связке ключа от этой загородки не было; да ее и сварили совсем недавно, даже покрасить не успели.

Что делать? Орать? И чего она добьется? Ее услышат, и кто-нибудь из бдительных жильцов непременно вызовет милицию. Аля обессиленно опустилась на ступеньки, подложив грязную дощечку. Сидела и тупо смотрела на горелую спичку под ногами. Где-то она читала или слышала… Люди похожи на спички. Только одни, сгорая, зажигают костры, у которых можно согреться, другие — пожары, а от третьих, — от третьих просто прикуривают.

Как уснула, Аля не заметила. Ей снились какие-то глумливые рыла, а прямо над ней нависло морщинистое личико уродца карлика; от него пахло картофельной гнилью, Аля пыталась отстраниться, но гнусный старикашка сам придвигался все ближе и шептал шепеляво, с присвистом:

"Скоро мы все исчезнем… в маленькую железную дверь в стене… Уйдем в мир мещан и уродцев, и станем ими, и будем развлекаться мелкой склочкой и копеечной игрой… Но мы вернемся! Такие, как мы, нужны всякой власти… — Уродец захохотал меленько, прошелестел:

— Замков без призраков не бывает, ты поняла? Ты поняла?! Поняла?!" — Черты Лира исказила странная гримаска, за мгновение превратившая морщинистое личико фиглярствующего старикана в жесткую маску с застывшими, будто кусочки мутного льда, зрачками, рот его ощерился в беззубой улыбке, и из этого рта донеслось скрежетанье железа, а следом — надрывный свиной визг!

Аля вскинулась, и первое, что она увидела прямо перед собой, — морщинистое беззубое лицо старика, заросшего неопрятной бородой, в шляпе с обвисшими полями, скрывавшими глаза. Открытая дверь подвальной клети продолжала жалко повизгивать на ржавых петлях, а Аля закричала так, что могла бы разбудить полквартала.

Старик отскочил как ошпаренный, не удержался на ногах, рухнул и зашелся длиннющей матерной тирадой, в которой Аля различила два приличных слова — «шалашовка» и «бикса вокзальная».

Решетчатая дверь оказалась открытой, Аля мгновенно взлетела на четыре ступеньки и побежала сквозь спящие дворы. Потом был какой-то забор, Аля проскочила туда, побежала, перепрыгивая через присыпанный снегом строительный хлам, пока не споткнулась и не упала с маху в рыхлый и мягкий снег… Судорога свела живот, перед глазами стояло перепуганное, грязное лицо подвального бомжа, а Аля хохотала и не могла остановиться… Хохот перешел в истерику, девушка каталась, по земле, колотила кулачками жесткий наст под только что выпавшим снежком, выла, ревела, кричала, пока не забилась в какую-то щель между бетонными плитами и не замерла там, всхлипывая и подвывая тихонечко… Голова была пустой и ясной. Лишь обрывки фраз плавали, тихо покачиваясь, словно в стоялой луже:

«…Ты никто… ты нигде… ты никому не нужна… не нужна… не нужна…»

Аля лежала так, пока совсем не окоченела. Ночь была морозной и звездной, а сами звезды бесконечно далекими и тусклыми. Девушка огляделась: даже в дальних домах погасли огоньки. Люди легли спать, завтра им на работу… Они — дома. Ей тоже нужно домой. Домой.

Аля встала, умылась снегом, выбралась со стройки. Словно в награду за все мучения почти сразу рядом с ней остановилась машина такси — настоящая, с зеленым огоньком и с шашечками. Аля закемарила в теплом салоне, на вокзале быстро расплатилась, в одной из палаточек купила простенький баул и несколько пакетов с едой, деньги вынула из-за пазухи, завернула в пергаментную бумагу из-под колбасы да так и кинула на дно сумки вместе с бутербродами, пошла в кассы, взяла билет на ближайший поезд до Княжинска — в спальный, других не было, и через полчаса оказалась в отдельном купе. Вагон был полупустой, Але казалось, что стоит ей коснуться подушки, и она сразу заснет, но нет: она сидела, смотрела на проносящиеся за окном огоньки, и на душе было так пусто, что хоть воем вой…

Она и тихо подвывала, но глаза были сухие: то ли слезы все уже выплакала, то ли устала так, что сил на жалость к себе просто не осталось.

А сон все не шел. Стоило ей закрыть глаза, как мерещилось искаженное лицо Лира и шуршал в ушах его шепоток… Жаль, что не купила коньяка: сейчас бы напиться и уснуть, и пусть все летит в тартарары… Вместо этого она вышла в коридор и так и осталась стоять у окна.

Поезд мчался сквозь ночь. Аля смотрела в черное стекло, и ее отражение было таким, что сквозь него она видела и медленно проплывающие во тьме деревья, похожие на проволочные бутафорские каркасы, и спящие крохотные деревеньки, занесенные снегом по самые крыши — редко-редко где мелькнет огонек, да так и исчезнет в смутной ночи, будто случайная печная искорка, так и не успевшая никого согреть.

— Не спится? — Рядом с Алей остановился совсем пожилой господин. От него попахивало хорошим коньяком, а щеки были сплошь в тоненьких склеротических жилках. — Не помешаю?

Аля только плечами пожала: ни на что у нее не было сил.

— Меня зовут Станислав Алексеевич.

— Елена Владимировна, — устало произнесла Аля.

— Может быть, просто Елена?

— Тогда лучше — просто Аля.

— Вы не подумайте, Аля, я вовсе не собираюсь приставать или навязываться с дурацкими излияниями… Просто вы стоите так одиноко, что я подумал… Это очень плохо, когда ночью человеку одиноко. Даже в дороге. Хотите коньяку?

— Хочу.

Станислав Алексеевич на минуту скрылся в купе и вернулся с квадратным хрустальным графином и двумя стаканчиками. Налил Але, поднес:

— Прошу.

— Спасибо.

Коньяк был хороший. Очень хороший. Аля почувствовала, как все тело словно налилось ртутью, голова стала тяжелой и сонной.

Попутчик тоже выпил. Потом он что-то говорил, Аля слушала, но слышала едва-едва, словно сквозь плотную завесу.

— Вы меня не слушаете?

— Почему же…

— Хм. Пожалуй, вы правы, девочка. Слушать стариков — не большое удовольствие… Вот и мой сын… А, ладно… Смешно. Когда тебе двадцать, ты готов тратить время, нервы, здоровье на развлечения, когда за тридцать — ты гробишь все ради карьеры, признания, самореализации. Когда за сорок — заботишься о семье, строишь какие-то планы уже на детей, хочешь и ими утвердиться в этом мире… А когда минует седьмой десяток… Выясняется, что толком ты так ничего и не сделал… Не совершил ни прекрасных безрассудств, ни великих деяний… И любовь удержать не смог… — Станислав Алексеевич вздохнул горько. — И тебе уже ничего не нужно, но хуже другое… Ты никому не нужен, а у тебя уже нет ни молодости, на здоровья, ни честолюбия. И уж подавно — любви и счастья. Твое время прошло.

Короткий зуммер крохотного мобильника прервал разговор. Станислав Алексеевич поднял трубку к уху, нахмурился сосредоточенно, заговорил по-английски. Даже голос у него изменился: стал властным и четким. Наконец, он завершил разговор, повернулся к Але, вздохнул:

— Вот и получается, что к жизни стариков привязывают привычки И — обязательства.

— Лучше, чем ничего, — произнесла Аля устало, лишь затем, чтобы что-то сказать.

«Ничего… ничего… ничего…» — механически запульсировало в мозгу; голос был похож на тот, что звучал из аппарата связи там, в кабинете Лира.

— Что с вами, Аля?

— Что?

— Вы так побледнели…

— Ничего… Обычное недомогание.

— Может быть, чем-то помочь?

— Помочь?.. Нет… Нечем… — тихо произнесла она и тут — выпалила неожиданно для себя самой:

— А можно мне позвонить?

— Конечно, — Станислав Алексеевич протянул ей аппарат.

Лихорадочно, почти ни о чем не думая, Аля набрала номер. Трубку сняли после первого же гудка.

— Да!

Аля почувствовала, как перехватило горло.

— Алька, это ты?! Не молчи! Говори! Я ничего не слышу! Кое-как сглотнув соленый комок, Аля выдохнула в трубку:

— Оле-е-ег…

— Алька! Ты где?

— Олег… Ты — дома…

— Алька! Ну не молчи! Где ты? Я был в Германии, были неприятности, сейчас все нормально… Где ты?

— Я… я в поезде… Еду домой… домой…

— Откуда едешь?

— Я… я… из Москвы… Не беспокойся… У меня все хорошо… У меня все очень хорошо… Я буду завтра утром… — Аля почувствовала, что не может больше говорить, спазмы перехватывают горло… — Я… завтра… буду… дома… Дома. Я тебя люблю.

Поезд влетел на мост, за окном замелькали металлические перекрытия, громадные, словно ребра дракона, в трубке что-то щелкнуло, связь прервалась. Аля опустилась прямо на ковровую дорожку… Слезы были горячими, и от них становилось легче.

— У вас все хорошо, Аля? — наклонился к ней Станислав Алексеевич.

— Да. Спасибо. У меня все хорошо. Теперь у меня все хорошо.

— Вы счастливая, Аля… Простите старика… Я уж было подумал… Нет, сам я для любовных ристалищ совсем стар… Но у меня сын… И я подумал было… Вы вот стояли у окна, такая несчастная, а глаза… Никогда: я не видел таких глаз… Он бы не смог в вас не влюбиться… Простите уж старика. В сватовстве я был бы совсем неуклюжий посредник… Так, фантазии… Это все коньяк. Хотите еще коньяку?