Душа бессмертна (сборник) - Василий Иванович Белов

села на сухое место во ржи, Киюшка начала ее поднимать.

— Не вались, Фая, не вались! Повалимся, дак тут и погинем. Да отступитесь вы от колосьев-то! Уж лучше в избу зайти да попросить милостинку.

— Стыд, Господи.

— Стыд не дым, глаза-ти не выест! — сказала Киюшка. — За волоком-то. Километров двадцать, рядом считай. Божатка в деревне. Попросим ради Христа, дойдем до божатки-то. А уж там-то и дом близко, за день дойдем.

— А ну как на волоку-то умрем?

— Давай, Фаинка, ты первая! Зайди в избу, перекрестись. И скажи: «Дайте милостинку, ради Христа!».

Фаинка замахала руками:

— Ой, нет! Мне ни за что не сказать! Маня, иди ты.

— А вот, — распорядилась Киюшка. — Мы по жеребью. Завязывай, Маня, три узла на платке!

— Не буду и тянуть, к лешему, к водяному, — запротестовала Фаинка.

Маруся тоже заотказывалась.

Нет, упряма была и Киюшка. Начала считалку на троих, как играли, когда были маленькими: на кого выпадет, тот идет первый просить милостинку. И выпало как раз на Марусю.

Фаинка обрадовалась, а Киюшка виду не подала:

— Иди, Маня, иди не бойся! Дома не скажем.

Легко сказать «иди»! Никогда в жизни в чужих людях Маруся не попрошайничала, не христарадничала и большая Марусина родня. Даже на погорелое место не ходили просить, когда лет сорок назад случился пожар. А тут.

Пришлось Марусе идти.

Деревня была невдалеке от дороги. Фаинка и Киюшка остались во ржи. Спрятались, затаились.

Маруся оставила поклажу с ними, пересилила себя и пошла. Тропа, обросшая подорожником и мать-и-мачехой, вывела ее к первым амбарам. Куда идти? В какие ворота? «Господи, подсоби. Господи, прости, спаси и помилуй, стыд-то какой.».

Она не осмелилась заходить в ближний обшитой и крашеный дом, она ступила к воротцам старых, с обросшим въездом хором. Ворота были открыты. Ноги едва не подкосились, когда Маруся поднялась в сени и взялась за скобу. Ступила за порог, остановилась у двери, молча перекрестилась. Щеки горели как в кипятке. За столом, под святыми, сидела семья, то ли чай пили, то ли была паужна. Человек шесть, с мужиками. Девка и молодой парень с любопытством глядели. Кошка подошла, потерлась о Марусину ногу. Хотелось Марусе убежать либо хоть провалиться от стыда в землю, но тут хозяйка догадалась, кто пришел и что надо делать. Она отрезала от каравая большой урезок, посолила и позвала светлоголовую девчушку, которая играла на лавке в кумушки:

— Катюшка, бери-ко да подай милостинку.

Девочка взяла хлеб и несмело подошла к Марусе, издали протягивая ручонку с куском.

— Чево, девушка, ты пройди да присядь! — сказал мужик, бритый, но с усами. — Вроде ты не похожа на нищую-то.

— Да тибе-то, Михаиле, што? — заругалась хозяйка. — Похожа ли не похожа. Просят, дак надо дать. Ну-ко вон отщипни ей сахарку.

Маруся даже не помнила, как оказалась на улице. «Сказала ли хоть спасибо-то? Вроде сказала. — Лихорадка трясла Марусю. — Нет, хватит одного куска, больше она не зайдет ни в один дом».

Маруся вернулась в рожь. Кусок хлеба Киюшка разделила на три части, но Маруся не хотела жевать. Сидела во ржи, глотала слезы.

Фаинка с Киюшкой в одну минуту ополовинили милостыню. Они вышли из ржи и попили из дождевой лужи.

— Пойдем, Маня, пойдем. Не плачь.

Поле оказалось широким, дорога до следующей деревни очень долгой. В той деревне очередь просить милостыню была Фаинкина, и Фаинка не постыдилась зайти в два или три дома.

В третьей деревне просить пошла сама Киюшка.

Фаинка с Марусей подождали ее за околицей. Она прибежала как нахлестанная:

— Девушки, матушки, гли-ко, чево мне дали-то! И хлеб, и пирог, да еще и пареница. Весь чугунок высыпали!

Она развернула передник, в нем красовалась целая куча пареной брюквы.

Похохотали за торопливой едой, да надо было идти. Солнце опять клонилось к лесу. День снова заканчивался, но силы в ногах как будто прибыло и надо было идти. В последней перед большим волоком деревне снова призадумались, не остаться ли ночевать? Опять все дело поворотила Киюшка: «Пойдем да пойдем, чево нам в Терехове ночевать? Семь верст не шибко и много. Неужто в Ульянинскую к ночи не выйти? А после Ульянинской и до родни-то рукой подать, и всего-то верст десять-двенадцать.».

Забежала Киюшка в крайний дом, не за милостыней, а чтоб расспросить поточнее дорогу. Забежала — и дальше, дальше к лесу. Фаинка с Марусей не успевали за нею.

— Вишь как бежит! — ворчала Фаинка. — Все к своему Колюшке. Маня, чево скажу-то, послушай-ко.

— Чево?

— Да остановись, чево-то на ушко скажу.

Маруся остановилась. Киюшка уходила вперед, не оглядываясь. Фаинка заговорила на ухо шепотком:

— Колюшка-то у ее до цево стыдлив. После-то свадьбы ведь врозь и в баню ходили. Больше нидили жили, а она все в девках. Так и на окопы ушла.

«Ты-то, Фая, откуда все знаешь?» — рассердившись, хотела спросить Маруся. Но не стала грешить, да и Киюшка как раз оглянулась.

Колесная дорога пересекла осек. В поскотине сосновое мелколесье росло по горушкам. Дальше одна за другой пошли сенокосные пожни. Фаинка вдруг взвыла чуть не на весь лес. Подружки остановились, кинулись к ней. «Что да чего, проколола ногу, что ли, сучком? Чево стряслось?».

— А ничево.

— Товды чево ревишь-то?

— Да как. Он. он, сотона. голую видел. может, снял на картоцьку. В Германию свезет да и будет показывать. У-у-у!

Фаинка остановила свой рев потому, что кто-то заухал в лесу, слева и спереди. Девки в молчании переглянулись. Пошли потише. За полянкой начался густой хвойный лес, дорога пошла под уклон к болоту. Перешли вброд небольшую, но холодную и быструю струю лесного ручья. Вода после грозы еще не скатилась в болото. Снова послышался крик из дали.

— Ухают. Наверно, по ягоды ходят, — догадалась Киюшка.

И правда, когда прошли небольшое болотце и дорога совсем сузилась, человек пять до нитки промокших старух и подростков впритык встретились с девками.

— Здравствуйте! — основилась Киюшка.

— Здравствуйте. Это вы