Сердце огненного острова - Николь Фосселер

– Вот я и говорю. Я почти вдвое старше тебя. – Он испытующе посмотрел на нее. – Это твой сутенер?

Флортье покачала головой.

– Нет. То есть… – Она отвернулась и сделала глоток. Слеза закапали из ее глаз при мысли о том, что теперь Киан Джай будет продавать ее другим мужчинам. – До сегодняшнего вечера такого не было. – Она вытерла ладонью мокрые щеки и ощутила на своей спине голубые глаза Джона Холтума.

– Как такая девушка, как ты, попала к этому мерзавцу?

Флортье устало пожала плечами.

– Это долгая история.

– Расскажешь ее мне? Кстати, ты голодная?

Флортье озадаченно взглянула на него и сначала помотала головой, но тут же кивнула и еще раз беспомощно пожала плечами.

– Я давно не ела яичницу, – прошептала она. В детстве, когда она болела, ее кормили яичницей, поэтому для нее яичница была связана с чем-то успокаивающим, домашним.

Холтум понимающе кивнул, опустив уголки губ.

– Значит, яичница. И к ней, пожалуй, ломтик хлеба со сливочным маслом. – Он поставил бокал, встал и дернул за шнур, висевший возле кровати. За дверью зазвенел колокольчик, вызывавший кого-то из слуг, всегда сидевших во дворе.

Тяжелыми шагами босых ног Холтум направился к двери, но вдруг остановился, словно что-то забыл, и спросил:

– Как тебя звать?

– Флёр. – Щеки Флортье запылали под его острым взглядом. – Флортье, – еле слышно поправилась она.

– Флортье, – повторил он с нежностью, от которой у нее что-то затрепетало в груди. – Я очень плохо понимаю по-голландски, но, кажется, это означает «маленький цветочек». Тебе очень подходит твое имя. – В дверь номера постучали. – Сейчас мы с тобой поедим, – крикнул он через плечо, – и потом ты расскажешь мне о себе. Цветочек.

Но Флортье молчала, когда сидела за столом в передней комнате, зацепившись босыми ногами за ножки стула и опустив голову, как провинившаяся девчушка. Опасаясь, что ей кусок не полезет в горло или что она разразится потоком слез, она лишь в нескольких словах описала лежавший на ней груз позора и отвращения. Словно могла еще отмыться от грязи и унижений, от пота и семени чужих мужчин, прилипших к ней в вихре ее неразумной жизни. Ее язык сковывало еще и то, что он разговаривал с ней по-немецки, а она не очень уверенно владела этим языком. Поэтому она лишь молча подцепляла вилкой нежные кусочки яичницы-болтуньи и подолгу держала их во рту, пока они не таяли. Еще она откусывала намасленные тосты с копченым лососем, которые Холтум заказал вместе с холодным ростбифом, кусочками рыбы под острым фруктовым соусом и пестрым карри из овощей. Пока он сам основательно навалился на еду, все время поглядывая на Флортье, она тоже украдкой смотрела на него.

По его словам, она годилась ему в дочки, но при этом в нем не было ничего отцовского. Он выглядел как один из тех мужчин, которые повсюду чувствуют себя дома (или не чувствуют себя нигде), потому что носят с собой все, что им требуется для жизни. Он казался несокрушимым и уверенным в себе, словно утес на морском берегу, стоящий отдельно от всего, но не одинокий, а самодостаточный. И одновременно он двигался с избыточной, элегантной силой дикого мустанга, который хоть и позволил надеть на себя уздечку, но готов был в любой момент вырваться на волю. Он излучал неподдельную, могучую жизненную силу, и это притягивало к нему публику.

– Сама-то ты откуда? – спросил он, пережевывая остатки ростбифа.

– Из Фрисландии, – ответила Флортье и откусила кусочек тоста.

– Из Фрисландии? – медленно повторил он, и в его голубых глазах что-то мелькнуло. – А точнее?

Флортье закрыла глаза и молча жевала хлеб.

– Можешь не говорить, – спокойно сказал он. – А я из Халдерслева. Или Хальдерслебена. Город датский, прусский, шлезвигский – все там перемешано. – Он отложил в сторону нож с вилкой, вытер губы салфеткой и откинулся на спинку стула, широко расставив колени. – Ну, и что мне с тобой делать всю остальную ночь?

Под его вопросительным взглядом Флортье беспокойно заерзала на стуле, а он поскреб лоб и встал.

Пройдя в спальню, он порылся в одном из чемоданов и, вернувшись с пестрыми резиновыми мячиками, подбросил их один за другим в воздух и начал жонглировать: отсутствие пальцев, казалось, ему не мешало. Флортье с удивлением смотрела, как он пластично переносил вес тела с ноги на ногу и с поразительной точностью балансировал на своих огромных, сильных ногах. Как его глаза смотрели то на летающие мячики, то на нее, Флортье, и как напрягались и расслаблялись под рубашкой и брюками его мышцы.

Ее ноги сами собой отцепились от ножек стула; она заерзала на сиденье и повернулась к нему.

– Вот с этого я начинал, – рассказывал он своим звучным басом. – В семнадцать лет, в Калифорнии и Неваде. Вечерами, ради развлечения, после того как целыми днями рыл золото. Жонглировал, боролся на руках, поднимал тяжести. К тому времени я уже три года как ушел из дома. На меня напала жажда странствий, и я решил поискать счастья. Сначала подался в моряки, побывал в Бразилии, Сингапуре, Гонконге и Шанхае, а на сушу сошел в Сан-Франциско. – Мячики взлетали то столбиками, словно подвешенные на резиновых нитках, то метались зигзагами, иногда ударялись о его высокий лоб или крепкий нос. – Большого золота я не нарыл, зато нашел свою судьбу – попал в цирк. Прошел с ним все западное побережье, а через Мексику отправился на восток. – Он стал бросать мяч за мячом в фарфоровый тазик умывальника. Шлеп-шлеп. – В двадцать пять лет я ехал домой на похороны моей матушки, но добрался только до Гамбурга. – Шлеп-шлеп. – У меня хоть и был американский паспорт, но слишком пугал риск, что пруссаки загребут меня и пошлют на свою чертову… – Шлеп-шлеп. – …войну с Францией, как только я перешагну через порог родного дома. Отец приехал ко мне в Гамбург, и мы с ним вместе побывали в цирке Ренца. – Шлеп. – И там у меня появилась идея с пушечными ядрами. – Последний мячик он оставил себе и перекидывал с руки на руку. – Все инженеры, с которыми я советовался, называли меня сумасшедшим. Утверждали, что это невозможно. – Он начал подкидывать мячик почти до потолка и ловить то правой, то левой рукой. – Тогда я поехал в Англию, дешево купил в Бирмингеме старую пушку и начал тренироваться. – Мячик он поймал правой рукой, а левую поднял кверху. – Тренировался я два года, потерял два пальца. Но мои труды стоили того. – Он подбросил мячик в воздух, отбил его лбом и поймал левой рукой. – С тех пор я знаю, что для человека нет ничего невозможного. Надо лишь хорошенько захотеть. – Он подошел к столу и встал рядом с Флортье; она невольно съежилась на своем стуле. – Ты тоже хотела поискать здесь счастья?