Долгий сон - А-Викинг

Оба — в парилку. Еще раз уууух-как поддайте! Раскалитесь сами как каменка — и из парилки, на лавку. Легла, причем не по-модному, выставляя чего не надо, (рано!) а классически — стрункой, руки вперед, ножки ровно. Верхний ушатиком ледяной — сзади, от бедер к спине, чтобы волной подняло волосы, и пока ты мычишь или визжишь в кайфе от контраста, он успеет взять розги, и…

И дальше ты будешь мычать или визжать от порки. Не от боли, я не оговорилась — розги короткие, не соленые, но тело распарено докрасна, ледяная вода еще капельками между ягодиц, по грудям, по ногам, вдоль спины, а прутики уже поддают жару, ты понимаешь, что ты не в секс-салоне, а в настоящей бане, что сейчас «игра» в порку превратилась в память ста сот поколений, что тебя сечет твой любимый Мужчина, и никакая боль тут не важна — ты будешь отдаваться розгам так, как не сможешь в самом бешеном экстазе принять мужчину…

А дальше тело само подскажет, когда призывно пригласить его. Впрочем, это уже не к теме поста…

Уф…

Хочу-у-у домоооооой!

Ноябрь 2006 г.

Подстава

Рассказ без отрицательных героев

…В этот вечер Он стегал ее особенно долго. Нет, не так уж чтобы сильно или жестко, но именно долго. Обычно он давал ей два раза по тридцать ремней, ну почти что без перерыва, разве что выкуривал сигарету, не позволяя вставать с лавки. Бывало пару-тройку раз и подольше и побольше, но в этот вечер он был необычно мрачен, неразговорчив и сходу предупредил, что «берет двойную норму». На деле она вышла, наверное, куда больше «двойной» — с первого же захода Олька отлежала ровно пятьдесят хлестких ударов. Пришлось даже потискаться и повертеться — стегал размашисто, словно сноп молотил, а не выхлестывал узкий ремень по голому девичьему заду.

На очередном полузамахе остановился, словно очнулся, неловко пробормотал «Пятьдесят. Отдохни», и отошел к окну — тыкать сигаретой в банку из-под кофе. Она ничего не спрашивала — не ее дело, его дела. Команды «Лежать» не было, поэтому она осторожно приподнялась на руках, потом осмелела и вовсе встала с деревянной узкой скамейки.

Стараясь не шлепать босыми ногами по облезлому дощатому полу, сбегала в совмещенный «санузел», привела себя в порядок, заглянула в комнату — еще не докурил. Из маленькой кухоньки спросила:

— Вам кофе как обычно?

— Да, конечно.

Это значило без сахара, но крепкий. Сделала, осторожно принесла горячую чашку, поставила на расшатанный столик, когда-то называвший журнальным. Сейчас на нем и вправду лежал толстый порножурнал на каком-то незнакомом языке, свешивала хвосты черная (хлестучая, зараза!) плетка и уткнувшийся в ее рукоятку тюбик с кремом. Ремень, которым сейчас порол, так и остался у него в руке.

Повернулся, близоруко осмотрел послушную, опустившую голову девушку, твердые груди с темными сосками, крепкие бедра и решительно ткнул окурок в банку:

— Кофе потом. Ложись. Подними-ка повыше… выше… Сама считай!

x x x

…Новенькая оказалась в классе как-то неожиданно — буквально посреди четверти. И так же быстро стала центром внимания: у девчонок клевыми нарядами, у пацанов — снисходительным «секси»-общением, у учителей — легкой успеваемости и умением полчаса без запинки говорить с англичанкой по-английски. И завали ее необычно — Христина, причем именно с буквой «Х», о чем она свысока заметила — мол, последствия «папашкиного дипломатства», Но и без того было ясно, что она с другого поля ягода и довольно обычный десятый «б» довольно обычной школы для нее был временем пунктиком в череде каких-то неведомых тут подготовительных курсов и спец-школ: пока «дом наконец эти уродики не отстроят».

Что за «уродики», понять было трудно — может строители, может еще кто, а может даже и предки — Христа особо в выражениям не стеснялась и никакого даже заочного почтения ни к кому не выказывала. Ну и правильно — весь мир должен был крутиться вокруг красивой, модно упакованной, длинноногой оси по имени Христина.

Олю она почти и не замечала — хотя многие сразу заметили, как они похожи. Что фигура, что волосы, что пухлые щечки и задорно вздернутые носы. Только одна ходила в аккуратном неброском платье и делала вид, что ей по фигу, ну вовсе не хочется, идти в буфет купить булочку, а другая могла небрежно сунуть очередному пацану новенький стольник и повелительно взмахнуть пальцем: «ну, сам знаешь, кент-восьмерку… и не перепутай, как в прошлый раз!».

x x x

И снова пятьдесят. Или привыкать стала, или стегал полегче — но даже не охрипла, выводя протяжными стонами цифры ударов. Неровно, то медленно, с расстановкой, то быстрой серией, стегал и стегал бедра — как-то торопливо переходя на другую сторону узкой скрипучки, снова давал десяток, снова переходил. Олька послушно лежала, послушно считала, горячо дергалась, сочно потискивала половинками и почти совсем по-настоящему стонала — хотя доводилось терпеть и куда больней. Просто он како-то не такой был сегодня…

Но это его дела. А ее — вот снова пауза, вот снова можно встать, сполоснуть холодной водой все-таки горящий от ремня зад. Он редко говорил, что собирается делать, но и не усердствовал — давал и в себя прийти, и вон даже кремы приносил импортные, растереть тело после «воспитания»,

Почему «воспитания»? Да потому, что встречала она его всегда в форме. Той самой, что когда-то положено было носить в школе — причем обязательно в передничке, белых гольфиках и бантиком в волосах. Бантик был просто на заколке, форма почти сразу аккуратно повисала на спинке стула — ну разве что передничек и гольфики оставались на Ольке еще некоторое время под обязательное ворчание:

— Ну что ты с ней будешь делать… Опять без трусиков!

Послушно ойкнув от шлепка, уходила на кухню ставить чайник. Хотя он был давно горячий — но надо было дождаться, пока не позовет из комнаты:

— Иди-ка сюда, негодница!

Негодница, ни в коем случае не снимая передничка, брала в руки заранее припасенный ремень и на вытянутых руках, покаянно опустив голову, проходила в зал.

— Какие мы послушные, какие мы виноватые! Раньше надо было думать. Ложись. Попку повыше… Считай!

x x x

Осточертевший, в печенках сидевший, денежный напряг пригнал ее к Ефимовне. Даже подвыпив, дворовые авторитеты остерегались задевать эту густо накрашенную тетку: о ней шепотом ходили слухи, что она самая настоящая бандерша и ходит под Крыжем, ну, который в законе, а он ее девок от всех передряг и даже от ментов одним махом отмазывает, ну крыша, сам знаешь…

Та сначала даже слушать не стала, хлестко обматерив «в тридцать три этажа с присвистом и переворотами»: