Держава (том второй) - Валерий Кормилицын

— Охота в те времена составляла особую статью дипломатического этикета, ваше величество, — следовал за царём обер–егермейстер. — А что сейчас за служба? Взять мою Охотничью часть в Гатчине. В Егерской слободе в Охотничьей команде девятнадцать человек егерей, десять стремянных, двое доезжачих, восемь выжлятников, пятнадцать тенетников, тринадцать конюшенных. Наварщиков — всего один человек остался. Корытничих двое. Кучеров два человека и два лесника. В качестве загонщиков — крестьяне из соседних деревень.

— Вот ты, Димка, и мечтаешь о повышении своего статуса, — с улыбкой вышел из вагона царь. — А тенетников — многовато… Вон, наши кареты стоят, — со смехом указал на вереницу простых крестьянских саней.

Встав на место согласно номеру, Максим Акимович, зевая от свежего воздуха, наслаждался солнышком и лёгким морозцем. Стрелять не хотелось и он прислонил ружьё к стволу дерева.

По шуму вдали понял, что загонщики гонят лосей.

Никто из «номеров» не стрелял.

«Ну почему я не испытываю азарта от охоты?» — услышав неподалёку выстрелы, поднял ружьё, нацелив его в шею огромному лосю, вышедшему на него.

Зверь был необычайно красив. Замерев в напряжении и подрагивая мускулами, он медленно повёл по сторонам благородной головой с ветвистыми рогами и заметил охотника.

Рубанову даже показалось, что из глаза лося скатилась крупная слеза, запутавшись и исчезнув в бархате кожи.

Подняв повыше ружьё, Максим Акимович выстрелил над головой животного, пожалев и пощадив его.

Раздался треск веток, хруст снега и лось исчез, будто привиделся в лесном сне.

Через минуту послышались голоса и из кустарника, обивая с веток примёрзший снег, показался давешний егерь, что разливал в вагоне водку.

— Ваше благородие, какого вы быка упустили, — весело ужаснулся он.

Николаю повезло больше. Он убил двух лосей.

— Даже на душе полегчало, — произнёс государь, когда егерь после охоты наполнил водкой его стопочку. — А то ведь с тринадцатого ноября японцы предприняли третий штурм Порт—Артура. В сентябре и октябре у них ничего не вышло, надеюсь, что и на этот раз успеха не будет. — За славных защитников Порт—Артура, господа, — предложил он тост.

____________________________________________

Георгий Акимович Рубанов на царских охотах не присутствовал. Что там за общество? Несколько тенетников, выжлятников, да наварщик с двумя корытничими… Брат…И ещё этот узурпатор…

А ту–у–у-т…

20 ноября, на торжественном банкете в одном из ресторанов Петербурга, собралось 666 человек…

— Кого здесь только нет, — делился своей радостью с Георгием Акимовичем Шамизон. — Из «Бюго защиты» евгеев, господа Винавег-г, Слиозбег-г, Бг–гамсон, Дубнов, Кулишег-г, Познег-г, Кг–голь и адвокат Заг–гудный, доказавший, что инициатогом Кишинёвской бойни был Плеве и его агенты.

— Мне только не нгавится, что из Москвы пгиехал мой конкуг–гент, упгавляющий Никольской мануфактугой, Савка Могозов… Если бы не его хитгоумная маменька, он бы давно пустил своё дело по мигу, — с сожалением констатировал Шпеер, рассыпав дробный горох по противню. — Почти полмильона золотых гублей на МХАТ издегжал, — попытался поймать выпавший из расширевшегося от ужаса глаза золотой монокль. — Пгямо в коньяк оккуляг угодил, — обрадовался он, вытаскивая ложечкой монокль. — А то бы вдг–гебезги. Из–за Саввы Тимофеевича всё. Говогю же — конкуг–гент. Зато на геволюцию мильон отдал…

Названная сумма вновь расширила око и стала катализатором второго падения, слава Иегове, снова в коньяк, несчастного монокля. — Завидуешь, поди, Абгам Самуилович, что он большевицкие газеты копеечкой немалой подпитывает, а не твою, — щедро сыпанул горохом по противню Шпеер, радостно растрепав свои рыжеватые курчавые волосы.

— Папа,′- капризно произнёс, сидящий за соседним столом в компании Аси Клипович, Лизы Рубановой и Муева, Шамизон–младший. — Председателя собрания выбирают, а вы… — хотел произнести «ржёте», но выбрал нейтральный вариант: — регочите…

Георгий Акимович, вытаращив глаза — был он в очках, поэтому в коньяк ничего не упало, поглядел прежде на Яшу Шамизона, затем на дочь: «Как молодёжь выражается», — стал критически размышлять по поводу подрастающего поколения, но отвлёкся, ибо вокруг загалдели: «Короленко-о Владимира Галактионовича-а», — и он поддержал своим голосом собрание.

Председателем банкета единогласно избрали писателя–демократа.

— Хогоший человек, — захлопал в ладоши, делясь впечатлением о председателе, Шамизон. — Шесть лет в сибигской ссылке пговёл, но…

«Пгежним дугаком остался», — хотел продолжить мысль товарища Шпеер, но воздержался, с лицемерным согласием покивав головой на слова: «… но от своих возгений не отказался… И является последовательным и активным защитником евг–геев, обгащая внимание общества на их угнетённое состояние…».

«Ну да, конечно, — на этот раз мысленно, а не явно, рассыпал по противню горох Шпеер. — Я в ресторане свою еврейскую печень угнетаю, а мои русские работники ведут здоровый двенадцатичасовой трезвый образ жизни на моей бумажной фабрике… Явный геноцид…», — прислушался к речи наивного писателя–демократа.

— Я призываю всех присутствующих здесь, — поднял тот рюмку с коньяком, — и вне этих стен, открыто говорить о своих убеждениях… Переживаемая нами минута чрезвычайно важна. На горизонте русской жизни появились облака…

Глянув наверх, Шпеер выронил монокль на этот раз в пустую рюмку, подумав: «Чёрт взял бы этого хохла с его облаками».

— … Они могут пролиться над иссохшей землёй благодатным дождём, — вещал тот, не догадываясь, что предназначен чёрту, — но могут обратиться и в грозовые тучи… Перед русской общественностью вырисовываются контуры будущего, а каково оно будет — это зависит от степени сознания общества, — торжествующе раскланивался, наслаждаясь аплодисментами.

«Не каково′, а ка′ково, с ударением на первом слоге, — горестно рассматривал трещинку на стекле Шпеер. — Успеть бы капиталы из России вывезти, когда облака в грозовые тучи с летающими буревестниками обратятся…».

— Геог–гий Акимович, обязательно статью напишите, связав воедино Коголенко и начавшуюся согок лет назад гадикальную судебную гефогму. А я эту статью, вместе с гезолюцией о свегжении самодегжавия, завтга опубликую.

В большевистской газете «Вперёд» щедро субсидируемой больным на голову меценатом Морозовым, рубящим сук на котором сидит, вышла статья Ленина, опередившая статью Рубанова. Хотя Ильич и не присутствовал на банкете в Петербурге, прозябая в гниющей, буржуазной Швейцарии. И не пил в ресторане аристократический коньяк, употребляя демократическое пивко, но осведомлен обо всём был не хуже Шамизона.

Оценивая банкетную компанию, Ульянов—Ленин-Бланк писал: «Россия переживает новую волну конституционного движения. Современное поколение не видело ещё ничего подобного теперешнему политическому оживлению. Легальные газеты громят бюрократию, требуют участия представителей народа в государственном управлении, настойчиво заявляют о необходимости либеральных реформ. Всевозможные собрания земцев, врачей, юристов, инженеров, сельских хозяев, городских гласных и пр. и пр. выносят резолюции более или менее ясно высказывающиеся за конституцию.

В широких кругах пролетариата, среди городской и деревенской бедноты, явно усиливается глухое брожение… По всему видно, что рабочие рвутся на открытые уличные демонстрации».

Владимир Ильич был большой прозорливец и теоретик, но на данном этапе слабый ещё практик, в отличие социалистов–революционеров.

Те уже год с беспокойством, впрочем, как и социал–демократы, наблюдали за организованными Зубатовым рабочими обществами.

Владимир Ильич, ночью разбуди, помнил крылатую зубатовскую фразу: «Мы набьём тюрьмы эсдеками, и пусть они там устраивают свою революцию».

А в одном из номеров газеты «Московский листок», под портретом Гапона прочёл: «Я поведу вас в будущую Россию Божьей Благодати».

«И поп и жандарм, убеждены, что призваны стать провозвестниками благоденствующей державной России. И повести за собой рабочих. Опасные глупцы. Мне–то лучше известно, кто поведёт рабочих в будущую Россию без царя, жандармов и попов», — тут же выпустил статью, а за ней и другую, в которых написал: «Мы обязаны неуклонно разоблачать всякое участие Зубатовых… жандармов и попов в этом течении и разъяснять рабочим истинные намерения этих участников…».

Через некоторое время, обладающий безусловным перспективным мышлением, Ленин написал, что «в конце концов, легализация рабочего движения принесёт пользу именно нам, а отнюдь не Зубатовым», и отправил в Москву Николая Баумана, дабы развенчать перед рабочими зубатовщину, и повести их к красной заре коммунизма.

Эсеры «красную зарю» создавали своими руками.