И один в поле воин - Юрий Дольд-Михайлик

– Знаете, Генрих, с сегодняшнего дня я буду считать, что вы владеете даром гипноза, – улыбнулась девушка, когда на пороге её комнаты появился Генрих.

– Почему вам пришла в голову такая мысль?

– Только что я думала именно о вас.

– И я о вас.

– Выходит, вас ко мне привела передача мыслей на расстоянии.

– Я бы очень хотел, чтобы вы могли прочесть мои мысли, – невольно вырвалось у Генриха. Он спохватился, испугавшись того, что чуть не сорвалось с его губ, и уже другим тоном прибавил: – У меня есть дело, Моника, и дело не очень приятное.

Глаза девушки померкли, с губ сбежала улыбка.

– Вы так хорошо начали и… так плохо кончили! – печально произнесла она. – А я думала, что вы просто пришли ко мне посидеть, чуточку соскучились… Дело, неприятности… Я так устала от них! Словно на мою долю не осталось никаких радостей. Знаете, давайте о всём неприятном поговорим завтра. Хотя нет, тогда я всю ночь не буду спать. Говорите лучше сейчас, только без длинных предисловий.

– Ладно! Без предисловий, так без предисловий. Только сначала один вопрос. Вы могли бы куда-нибудь исчезнуть, хотя бы на некоторое время?

Моника побледнела.

– Как быстро это нужно сделать?

– Пока я здесь – опасность не так уж велика, но я могу уехать, уехать на долгое время, а может быть, и навсегда, и тогда!..

Генрих не сказал, что будет тогда, а Моника не спросила. Низко склонив голову, она заплетала кисти скатерти в мелкие косички. Только по дрожанию пальцев можно было понять, что она волнуется.

– Вы не ответили мне на мой вопрос, – мягко сказал Генрих, чувствуя непреодолимое желание прижаться губами к этим тонким, дрожащим пальцам, поднять эту низко склонённую голову. Но Моника подняла её сама.

– Вы… вы действительно можете уехать?.. Совсем? – спросила она тихо.

– Я – военный, а военных не спрашивают, где они хотят быть, их посылают туда, где они нужны. Когда я уеду отсюда или со мной что-либо случится, Миллер арестует вас. Я сегодня узнал, что ваши письма проверяются, что…

– О Генрих! – Моника вскочила с места. Но не испуг, не страх были в её широко открытых глазах, а тоска и растерянность перед иной опасностью – потерей того, кого она любила.

И Генрих без слов понял, что происходит сейчас в душе девушки. Ведь и его сердце разрывалось от жалости, боли, тревоги за неё. Они глядели друг другу в глаза, и все условности, стоявшие между ними, вдруг куда-то исчезли, казалось, во всём мире их осталось только двое – две пары глаз, два сердца.

– Генрих! Мы убежим отсюда вместе, – сказала Моника просто, так просто, словно они не раз говорили об этом. – Мы убежим в горы, там нам никто не страшен! Убежим завтра же! Ведь и вас могут раскрыть, вы же не фашист, вы наш друг!

Моника положила руки на плечи Генриха. В этом доверчивом жесте, сияющих глазах была вся она, волнующая, юная в чистая, мужественная в любви, как и в борьбе, и в то же время такая беззащитная и перед своей любовью, и перед опасностью, нависшей над ней. Генрих чуть приподнял плечо, повернув голову, он поцеловал одну руку девушки, потом другую. Моника улыбнулась ему глазами и продолжала говорить серьёзно и горячо:

– Если б вы знали, Генрих, как я испугалась, когда впервые поняла, что полюбила вас! Я чуть не умерла от горя. Это так страшно, прятаться от самой себя со своей любовью, чувствовать, что она унижает тебя. Зато потом, когда я поняла, что вы нарочно положили письмо Левека так, чтобы я прочла, после Бонвиля, после того, как вы спасли Людвину… И когда я поняла, что и вы меня любите… Ведь это так, Генрих?

– Да, так, Моника.

– Я знала, давно знала! И всё же я счастлива услышать это от вас! Мы убежим с вами в горы, и никогда, никогда не будем разлучаться! Правда?

Как она верила в это, как она ждала одного коротенького слова «да».

Генрих осторожно снял руки девушки со своих плеч, подвёл её к кушетке, усадил, а сам примостился на маленькой скамеечке у её ног.

– Я не могу сделать этого, Моника, – он смотрел на неё с огромной нежностью и грустью.

– Почему? – этот вопрос, тихий, чуть слышный, прозвучал, как громкий крик, кричали глаза Моники, вся её напряжённая фигура. Она рывком подалась вперёд, застыла, умоляя и ожидая.

– Я не имею права этого сделать! Понимаете, Моника, не имею права!

– Но они обязательно схватят вас, Генрих. О, если бы вы знали, как я боюсь за вас! Я каждый день молюсь о вас, я не могу заснуть, пока не услышу, что вы вернулись. Дрожу от страха, когда вы куда-то уезжаете! Иногда я согласна бежать в гестапо, пусть меня пытают, как пытали Людвину, пусть расстреляют, лишь бы знать, что вас не схватили, что вам ничто не угрожает.

– Я тоже боюсь за вас, Моника, я отдал бы всего себя, последнюю каплю крови, чтобы защитить вас. И всё же я не могу пойти с вами к маки́, хотя уверен, что они меня примут.

– Но почему? Почему? Ведь вы же не с ними, не с теми, кто надел на вас этот мундир, вы же с нами!

– У меня есть обязанности.

– О, вы не любите меня, Генрих! – с отчаянием воскликнула девушка.

– Моника! – Генрих сжал её руку. – Если бы я мог объяснить вам всё, вы бы поняли и не делали мне так больно, как делаете сейчас. Но я не могу ничего объяснить. Не имею права! Даже вам, хотя верю и люблю вас.

– Как я была счастлива только что и как быстро это прошло. Что ж, я не могу просить у вашего сердца больше, чем оно может дать… Немного влюблённости, немного жалости и… много осторожности.

– Но я же не себя берегу, Моника! И даже не вас, хотя нет для меня человека дороже, чем вы.

– Боже мой, Генрих, вы говорите какими-то загадками, вы весь для меня загадка. Я даже не знаю, кто вы, и чего вы хотите.

– Того же, что и вы. Я хочу видеть свою родину свободной. У меня, как и у вас, есть своя цель, ради которой я согласен умереть, вытерпеть самые страшные мучения.

– Почему же вы не хотите бороться рядом со мной?

– Есть разная борьба, и, может быть, мне на долю выпала самая трудная.

– Вы не скажете мне, Генрих, ничего, чтобы я поняла?..

– Моника, вы не должны спрашивать, я не смогу вам сейчас ответить. Как бы ни хотел! Я и так сказал больше, чем имел право сказать… Но обещаю вам одно: когда кончится война, я приду к вам и вы узнаете всё. Если верите мне, если хотите ждать!

– Я буду ждать, Генрих! И мы больше не расстанемся никогда! – в глазах девушки снова засияло счастье. – Вы правда не забудете меня, Генрих, даже если уедете отсюда?

– Я найду вас везде, где бы вы ни были, но сейчас вам надо уехать отсюда! Для меня и вашего счастья, для того, чтобы мы встретились. Вы можете куда-нибудь уехать?