Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам

его нельзя. Нельзя его тронуть и мольбами, когда он запустит когти в свою добычу.

Прогулка охладила меня, и мне самому стало смешно при мысли о том, что я так много уделяю ей внимания. Я пренебрежительно пожал плечами. Уж, конечно, не с дамскими настроениями будут сообразовываться мои действия.

Я не совсем ещё успокоился, когда подошёл к высокому готическому зданию, в котором, очевидно, делалась история этого города. Но какие маленькие решения принимались здесь.

В «комнате принца», названной в честь принца Оранского, к владениям которого принадлежал прежде этот город, я нашёл дона Рюнца де Пертенья. Он сидел в уединении на чём-то вроде трона и еле сдерживал зевоту, когда я вошёл. По-видимому, пост вице-короля в Гертруденберге оказался не из весёлых. Правда, сливки вчера снял я, и дону Рюнцу осталось немного.

Он встал и сделал мне краткий доклад. Все пустяки и ничего серьёзного.

— Сегодня утром судили капитана Родригеца, — сказал он под конец.

— А какой приговор вынес суд?

— При том обороте, какой вы дали этому делу, другого приговора быть не могло, как смертная казнь. Бумага лежит здесь в ожидании вашей подписи.

— Отлично. Дайте мне перо и чернила, и я её подпишу. Вот. Покончите со всем этим сегодня после обеда где-нибудь за городскими воротами. Добрые горожане не должны ничего видеть.

— Я тоже так думаю. Здесь есть подходящее для этого место — там, где река делает поворот. Вчера я случайно был там, осматривая местоположение города.

— Отлично. Поручаю это дело вам. Это наделает вам хлопот. Да и тут вам, кажется, нет особого удовольствия сидеть.

— Почему же, дон Хаим?

— Судя по выражению вашего лица, которое я видел, когда вошёл сюда.

— Да, конечно, ведь подвиг-то совершили вы. Не я, а вы спасли эту даму от эшафота, — сухо заметил дон Рюнц. — Караиба! Что это за прелесть! Как я завидую вам.

— Что вы хотели этим сказать? — спросил я сердито.

— Эта дама не захочет остаться неблагодарной! Никто не поверит, что вы решились так открыто бросить вызов святой церкви, да ещё в царствование короля Филиппа, и даже рискнуть своей жизнью, не рассчитывая на кое-что.

— И вы также, дон Рюнц? А что если я действительно ни на что не рассчитывал?

— Тогда это было бы чересчур глупо, извините за выражение. Это было смелым делом и ловким ударом, но я боюсь, что когда-нибудь вы за это дорого поплатитесь. И было бы странно, если б вы, холодная расчётливость которого действует даже на герцога Альбу, отказались бы вдруг от требований своей натуры.

— Итак, вы также не считаете меня способным совершить благородное дело ради него самого?

— Ну, благородные дела такого рода нейдут к нашему положению и к такому времени. И, конечно, она испытала бы лучшую жизнь, пользуясь вашей мимолётной страстью, чем выйдя замуж за какого-нибудь голландского чурбана и народив ему дюжину таких же чурбанов, как и он сам.

— А если она всё-таки любит не меня, а этого чурбана?

— Это невозможно, если она умеет выбирать. Вы сами этому не верите, дон Хаим.

— А если я считаю её слишком хорошей для того, чтобы сделать из неё игрушку для себя? Она благородного происхождения. После всего того, что случилось, я не могу сделать её своей женой, а чем-нибудь другим она для меня никогда не будет. Скорее она умерла бы. Вы не знаете этот тип женщин. Я спас её — бесполезно рассуждать теперь почему. Может быть, потому, что мне не понравилось лицо отца Бернардо. Как бы то ни было, дело сделано. За последствия отвечаю я.

— Вы здесь владыка и всячески можете проявлять свою волю. Я не буду спорить об этом, — прибавил он, едва заметно пожимая плечами. — Я тоже не люблю доминиканцев. Но это преопасная порода. Берегитесь отца Бернардо теперь, когда он очутился на свободе.

— Вчера вечером я застал его в великом сокрушении. И он просил меня переслать его духовному начальству полное исповедание в своих грехах, которое должно повлечь за собой и соответствующее наказание.

Дон Рюнц засмеялся.

— Вы меня сейчас заставили было забыть, что немного найдётся людей, способных оказать сопротивление вашим мягким приёмам. Надеюсь, что его покаяние будет длиться долго.

— Надеюсь, что так. Он кое-что мне порассказал, и его прежняя жизнь оказалась очень интересной.

Дон Рюнц снова рассмеялся. Потом, сделавшись опять серьёзным, он сказал:

— Будут ли, однако, довольны всем этим в главной квартире? Этот монах — обманщик, и он, конечно, будет выслан отсюда. Но что если они возымеют ошибочную мысль, будто вы воспротивились этому сожжению из-за своих личных целей? Надо же считаться и с тем, какое это произвело впечатление на народ.

— Обо всём этом я уже подумал, — весело отвечал я. — Если они захотят устроить пожар, то для этого готово всё, стоит только поджечь.

Дон Рюнц взглянул на меня в изумлении.

— Однако вы не теряли времени даром. Неудивительно, что вы провели его нескучно. Временами вы бываете наполовину демоном. Помните, как когда-то в замке Ларивардер вы обещали графине безопасность от ваших войск и ночью проложили себе путь в её комнату. Сегодня утром я едва узнал вас. Но теперь я спокоен за вас.

Я нахмурился. Я не люблю, когда мне напоминают об этой истории.

— Не подумайте, что это упрёк, дон Хаим, — быстро сказал дон Рюнц. — Это не подобало бы мне, вы ведь мой начальник, да, кроме того, вы дважды спасли мне жизнь. Да и будь я сам на вашем месте, я сделал бы то же самое: графиня была так хороша, что и святого ввела бы в искушение. Кто мог предполагать, что она отнесётся к этом так трагически?

Я, впрочем, знал, что дон Рюнц никогда бы не сделал того же самого: он не нарушил бы своего слова.

— Я видел её только мёртвой, — продолжал — он. — Но вчера мадемуазель де Бреголль напомнила мне о ней. Это очень странно, потому что они не похожи друг на друга. Впрочем, я говорю, не думая. Прошу вас извинить меня.

— Ничего, дон Рюнц. Только, пожалуйста, не вспоминайте больше об этом.

Это воспоминание было тёмным пятном моей жизни, но мой лейтенант не вполне знает, как было дело. Это произошло много лет тому назад, но я стараюсь не вспоминать