ТРЕБУЕТСЯ ЧУДО. Сказки большого города - Сергей Абрамов

— Не скажу.

— И правильно. Это я от взрослости. А цирк — ты, Саша, знаешь, — взрослости не приемлет. И мне и Наташе от тебя одно требуется — чудо. А у тебя этого добра — полны закрома.

— Полны, говоришь? — усмехнулся Александр Павлович. — Если бы… — Вот и не согласился он с Грантом, да ведь они разные вещи в виду имели: Грант — одно, Александр Павлович — совсем другое. Он похлопал в ладоши: — Закончили репетицию. Все — по местам, укрыть, как от врага. Завтра — в то же время, без опозданий…

И домой ушел, Валерии звонить не стал.

А утром во двор вышел — к Олегу собрался, посмотреть, как ремонт «Жигуля» идет, — а на лавочке перед подъездом Наташа сидит.

— Вот тебе и раз, — только и сказал. — Ты что здесь делаешь?

— Вас жду, — Наташа вежливо встала, портфель на скамейке оставила.

Была она в школьной форме, в коричневом платьице со стоечкой, в легком черном фартучке. Поверх платья, поверх кружевного крахмального белого воротничка, подшитого к стоечке, — пионерский галстук; узел вывязан ровно-ровно.

— А школа?

— Я не пошла.

— Ну, мать, ты даешь… — Александр Павлович, действительно несколько потрясенный, с размаху плюхнулся на скамью, и Наташа тоже позволила себе сесть — на самый краешек, вполоборота к собеседнику, как ее мама учила. — Почему не пошла?

— Мне надо с вами поговорить.

— Ты давно здесь сидишь?

— Не очень. Какая разница?

— А почему не поднялась?

Наташа не ответила, только плечами пожала: мол, не поднялась — и все тут, интересоваться бестактно.

У Александра Павловича опять противно заныло в животе: то ли предчувствовал он, о чем разговор пойдет, то ли просто разволновался, увидев Наташу.

— А школа, значит, побоку? Нехорошо… — это он по инерции: слышал, что в подобных случаях полагается говорить детям. А вообще-то ему до школьных занятий Наташи дела не было. Он, равнодушный, даже не спросил ни разу, как она учится. — Кстати, как ты учишься?

— В смысле? — не поняла Наташа. Она явно собиралась беседовать о чем-то ином, обсуждение школьных проблем не входило в ее планы.

— В смысле успеваемости.

— На «хорошо» и «отлично», — сухо сказала она. — Мы что, мои оценки будем обсуждать?

Ноющая боль отпустила, и Александр Павлович неожиданно ощутил даже некую приязнь: вот же милая девочка, отыскала его адрес, приехала, ждала невесть сколько, в школу не пошла. И наверняка Валерии — ни слова.

— Что же мы будем обсуждать? — спросил он, обнимая Натащу за плечи, но девочка вдруг напряглась, даже отодвинулась, и Александр Павлович немедленно убрал руку.

— А вы не догадываетесь?

— А я не догадываюсь.

— Я пришла поговорить о маме.

— А что с мамой? — Александр Павлович прекрасно знал, что с мамой, но ведь должен же он был что-то спрашивать…

— Вы прекрасно знаете — что с мамой, — Наташа будто подслушала его мысли.

— Понятия не имею!

— Она — другая, я вам уже говорила. И виноваты в этом вы!

Прямое обвинение Александру Павловичу не понравилось.

— Знаешь, подруга, я за собой вины не чувствую. Никакой.

— Извините, я оговорилась. Не виноваты, а… — Помялась, слово подбирая: — Ну после того, как вы к нам в дом пришли, она другой стала.

Все верно. Именно после того: слепой бы не заметил.

— Какой — другой? Ты можешь говорить внятно? — Александр Павлович решил: с Наташей необходимо быть честным.

Это он, помнится, еще позавчера ночью решил, когда уснуть не мог. А пока тянул время, занудствовал по своему обычаю: стать честным с женщиной — на такой шаг мужество требуется, а его у Александра Павловича не в избытке, подкопить надо. И то ли «подкопил» он, то ли надумал сразу — в омут головой, но вдруг сказал: — Ладно, не отвечай. Я знаю, что ты имеешь в виду, прекрасно знаю… Но вот интересно: чем тебе не нравится такая мама?

Наташа отвернулась. Смотрела, как малыши толкались в песочнице, кто-то у кого-то ведерко отнимал, выл в голос: еще сопли не высохли, а уже делят имущество, сами себе проблемы создают. С детства и далее — со всеми остановками…

Наташа сказала не оборачиваясь:

— Мне нравится. Мне очень нравится. Я только боюсь.

— Чего ты боишься?

— Что вы уйдете — и она станет прежней.

Ах, умная девочка Наташа, взрослая мудрая девочка!.. И все же не могла она понять то, что мог понять Александр Павлович. Или иначе: хотел поверить, что понял.

— А с чего ты взяла, что я уйду? — спросил и сам себя одернул: ты же хотел быть честным. Так будь! — Нет, подожди. Наташа! Ты умная девочка… — Он встал и заходил туда-сюда вдоль скамейки. Наташа по-прежнему на него не смотрела: вроде бы разглядывала малышей. Она не хныкала, ничего не просила, и от ее каменного молчания Александру Павловичу было еще труднее.

— Поверь, мама уже не станет прежней, не сможет, она нашла в себе себя, — он говорил с Наташей как со взрослой, уверенный, что ей все ясно. — Это главное: найти в себе себя, а мама очень долго не хотела ничего искать, ее вполне устраивало все, что происходит. А теперь, ты права, она изменилась. Может быть, чуть-чуть, всего самую малость, но ведь надо сделать только первый шаг… — Странно, но он говорил не о Валерии. Вернее, не только о Валерии — вообще о женщинах. И плевать ему было на то, что слушательнице десять лет от роду. Главное: она слушала. И, похоже, верила, как он и просил. — Самое трудное — сделать первый шаг, но после уже невозможно остановиться: это как снежный ком. Но страшно другое: никто не хочет делать первого шага. Никто! Все кругом говорят: надо, надо, иначе беда, а от разговоров — ни на шаг, прости за каламбур. А Валерия сделала… И это не кто-нибудь, а твоя мама! Ты же знаешь, как она ценит свою разлюбезную независимость, как она трясется над ней. И тебя тому же учит… Ты другая… К счастью…

— Вы уйдете… — упрямо повторила Наташа.

— Ну при чем здесь я? — почти кричал Александр Павлович. — Я — ничто, никто, я для нее — трамплин, рогатка, катапульта: называй как хочешь. С меня только началось. Понимаешь: на-ча-лось! А дальше я не нужен! Ну, был бы другой, не я — все равно началось бы…

— Другой не мог. Никто не мог. А вы смогли…

И тогда Александр Павлович — кто, кто его за руку дернул?! — решился. Выхватил из кармана «портсигар», нажал кнопку: тускло зажглось круглое выпуклое окошко на серебряном, с чернью, антикварном боку приборчика.

— Смотри, Наташа…

— Что это?

— Помнишь то чудо в цирке?

— Когда зал ожил?

— Да-да! Там был прибор «короля магов». А этот — мой. И я его сделал для того, чтобы мама стала другой. Сам сделал!