Том 27. Статьи, речи, приветствия 1933-1936 - Максим Горький

Положение личности в обществе богатого и зажиточного мещанства действительно драматично. Человек ясно видит идиотизм людей, которые всю жизнь тратят силы свои ради наживы, накопления денег, увеличения собственности. Человек хочет изгнать из себя самого кое-что воспринятое им в семье и школе, но уже не нужное ему, изжитое, стесняющее. Человек чувствует, что условия жизни мешают свободному росту тех или иных его качеств, способностей, таланта. Он находит подобных себе, неудовлетворённых, возникает группа единомышленников. Если это декабристы или петрашевцы, склонные проповедовать идеи романтического — утопического — социализма, — царь отправляет их в Сибирь, на каторгу; если это «народники» — царские жандармы вылавливают сотни их, сажают в тюрьмы, и сразу 193 человека судятся как преступники за то, что они хотели научить крестьян азбуке социальной грамотности.

После этого возникает небольшая партия террористов, ставящая целью своей убить царя. Убили. На престол уселся другой, ещё хуже. Всё это делалось с учётом силы крестьянства, с надеждой поднять его против самодержавия, ограничить права и безответственность царя пред «народом», создать республиканское представительное правление и править страною так же, в сущности, безответственно, как в Европе правят адвокаты, фабриканты, купцы, богатые крестьяне, чиновники, попы, «кулаки».

Под понятием «народ» безмолвно подразумевалось именно такое пёстрое соединение различных групп командующего крупного и мелкого мещанства, а настоящий трудовой народ, крестьянство, служило главным образом источником надежд на победу и средством устрашения.

Во все времена и во всех странах ход жизни, смысл фактов и явлений её освещала и освещает интеллигенция, работники в области общественных наук, а также искусства, особенно литературы. Одни группы таких просветителей работали «из любви к знанию», стремясь к «объективному» — бесстрастному и всестороннему — освещению прошлого и текущей действительности. Из их работы с полной ясностью вытекало, что крестьянство становится всё более неаккуратным плательщиком налогов и всё более бессильным покупателем фабричных товаров. Литераторы из дворян изображали крестьянство или терпеливым, кротким, живущим «Христа ради»…

О религиозно-мифологическом моменте в эпосе древних

[Письмо А.А. Суркову]

Товарищ Сурков, вот мои соображения по поводу «Соображений о читателе, типе и содержании журнала «Литучёба».

Вы предполагаете «раскрыть влияние религиозных представлений» «на характер и строй поэзии древних», пользуясь материалом «Илиады» и «Одиссеи», — мне думается, что начать нужно с Гезиода и с древнейших мифов Востока. Но и это ещё не начало. Мы обязаны ответить на вопрос, каковы были социальные мотивы происхождения религиозных представлений. Мы не можем пользоваться показаниями буржуазной науки по этому вопросу — мы обязаны искать и найти своё объяснение феномена. Почему и когда рождённая трудом мысль древности, организующая земной, житейский опыт, оторвалась от земли — в небеса, от хлебных злаков и трав — к звёздам, от разумного труда, эксплуатирующего бесчисленные богатства и силы материи, — к сверхразумному, сверхчувственному, к эксплуатации творческих сил людей? Археология показывает нам людей менее искусными в деле строительства жилищ, чем бобры, муравьи, пчёлы, осы. Затем она показывает их шлифующими камень, овладевшими искусством соединять свинец и медь, обрабатывающими железо; затем они изобретают из непрозрачной материи — прозрачную, стекло, открывают среди трав — лён. Эти открытия разделялись одно от другого, вероятно, тысячелетиями, но с каждым изобретением орудий и предметов самоохраны, самозащиты сроки между ними становились всё короче. В какое-то время боги Олимпа и Асгарда ходили по земле, и этот «факт» настолько глубоко врезался в память трудового народа, что ещё в XIX веке в Белоруссии ходил по деревням Христос, сопровождаемый «святыми». Вам, вероятно, известно, что, по моему мнению, которое я ведь не «из пальца высосал», боги древности, благоприятные людям, были мастерами и «героями труда». Нужно понять, почему эти боги переселились на небеса, а на земле заменили их враждебные людям чудовища, волшебники, Кащей Бессмертный, Лихо Одноглазое, Баба-Яга и пр. Почему Демокритово объяснение мира, данное почти за пятьсот лет до христианской эры, получило научное обоснование и практическое значение лишь через две тысячи четыреста лет, а микроскоп изобретён через двести лет после телескопа? Можно привести десятки фактов из области науки и техники, все эти факты будут говорить об одном и том же: в нашем мире издавна работали и работают две мысли, две силы, и одной из них боги когда-то нужны были как образы совершенства, как пример для подражания в труде, а другой — для укрепления её беззаконной власти, которая не находила на земле иного оправдания себе, кроме физической силы. Моя мысль будет понятна Вам, если Вы обратите внимание на «Доклад» мой и на дополнения к «Проекту программы для работы с начинающими писателями», — проекту, с которым «Литучёба», конечно, — и обязательно — должна считаться.

Для того, чтоб раскрыть влияние религиозных представлений на художественное творчество древних, нужно сначала показать это творчество, основанное на труде, облагораживающее и «освящающее» труд, фантазирующее о полной власти над веществом и силами природы, считающее возможным изменять это вещество, взнуздывать эти силы в интересах людей. Всё это дано в сказках. Отзвуки этих стремлений, разумеется, можно найти и в «Калевале», «Гайавате», «Эдде», и нет никакой надобности искать в дружинном, раннефеодальном эпосе, ибо эпос почти исключительно посвящён восхвалению подвигов чудовищной физической силы князя, дружинника, рыцаря и скрытому противопоставлению этой силы творческой силе кузнецов, кожемяк, ткачих, плотников, — силе, которая одевала, обувала, вооружала князя и дружину, строила для них жилища. Несомненно, что, кроме былины о Микуле Селяниновиче, были и другие, в коих отмечались социальные противоречия между пахарем и князем, но от них остались только осколки и намёки. Для нас интересны не только столкновения по этой линии, а главным образом отражения чудесных подвигов труда в сказках о Василисе Премудрой, о Храбром портняжке и т. д., потому что «труду, производящему ценности», мы должны возвратить его значение как возбудителя художественного творчества, как основного источника искусства. Именно таков он был — таковым и должен быть у нас, где он работает на весь мир, работает как показатель дарований, талантов трудового народа и как возбудитель его «духовного», культурного роста. Предполагая пользоваться духовным стихом «как законченным воплощением религиозной функции песенного образа», Вы не должны забывать, что духовный стих — это церковный стих и участие трудового народа в творчестве этого стиха весьма сомнительно. Обратите внимание на следующее: от «языческих» религиозных воззрений, богатых всевозможными противоречиями, довольно слабо канонически и государственно организованных и — как «церковь» — почти не стеснявших свободу религиозного мифотворчества, — вы переходите к церкви христианской, организованной византийски хитроумно, строго и жёстко, о чём говорит её пятивековая жесточайшая борьба с «ересями», в дальнейшем — тысячелетний мрачный гнёт, а ещё ближе к нам — усердная помощь ей со стороны идеалистической философии.

«Духовный стих» для нас может быть интересен настолько, насколько в него просочились старинные влияния языческого фольклора, насколько он отражает влияния этого фольклора. Они — есть, точно так же, как в «житиях святых» христианской церкви есть чудеса, заимствованные из языческих сказок. Это свидетельствует о живучести древнего фольклора, но очень мало о религиозном творчестве трудового народа христианской эпохи. «Сон богородицы», «Стих об Алексии божьем человеке» и т. д. — это творчество одиночек, монахов, сердобольных «стариц», смущённых горем и невзгодами мира, и вообще безымянных «гуманистов» из среды ущемлённого жизнью мещанства. Наиболее богато дан духовный стих в сборниках Бессонова «Калики перехожие», но, разумеется, все стихи этого порядка правлены цензурой. Обращение с ними требует сугубой осторожности, её же требует и «антропоморфизм», который ещё нечем заменить в нашем языке, в нашем стремлении к олицетворению феноменов природы, а фольклор нужен нам именно как показатель изумительного мастерства олицетворять, образно мыслить. Я думаю, что, прежде чем говорить о богоборчестве, следует осветить вопрос о происхождении зла. Если б бог был — добро для всех, не было бы смысла кому-то бороться против него. Он был «добром» только для тех, кто нуждался в сверхразумном укреплении своей власти, и злом для разума, воспитанного процессами труда. Стало быть, его ввели в игру после того, как совершилось социальное разобщение, источник и возбудитель всякого зла. Значит — сначала нужно показать, как в процессе борьбы за жизнь совершилось расслоение людей на творящих и командующих и как последние создали бога в помощь себе. По линии богоборчества крайне важно ещё раз отметить языческое — совершенно лишённое мистики — представление трудмасс о боге. Бог — существо человекоподобное, на его волю можно действовать посредством молитвы, молитва дохристианской эпохи имела все признаки «заклинания», да и позднее сохранила их. Здесь надобно пользоваться пословицами, отзвуками очень старой социальной морали; пословицы обнаружат два отношения к богу: доверия к его милости и силам его и — недоверия.