Флёр - Синтия Хэррод-Иглз

Она подняла на него глаза. Он улыбался ей, и вот эта, свойственная только ему одному улыбка, вытягивала из нее душу. Может быть, он прочитал ее мысли? Флер часто казалось, что он обладает даром ясновидения. Ее это заставляло нервничать, но вместе с тем приносило удовольствие.

— Не вижу выхода, — призналась она. — Ты мне подстроил ловушку.

Губы у него еще больше растянулись в улыбке.

— Кажется, ты попала туда по собственной воле, а?

— Нет, уж лучше проиграть тебе, чем выиграть у другого.

— Ну вот, ты меня ограбила, лишила завоеванного приза. Если ты так легко сдаешься, то с моей стороны просто неприлично требовать от тебя фант.

— Нет, нет, требуй что хочешь. Зачем лишать меня удовольствия проявить свою щедрость?

— Хорошо. Значит, все, что хочу?

Флер не отводила глаз от его лица.

— Все, что хочешь. Назови свой фант.

— В таком случае… — Граф сделал паузу. Она терялась в догадках, что же он от нее потребует. — Я требую за фант твою одежду!

Флер была настолько шокирована, что утратила даже на несколько секунд дар речи. В наступившей тишине она услыхала, как Людмила прекратила играть.

Карев улыбался, как довольный кот.

— Да, да, я имею в виду твое черное платье. Я прошу вас официально, мисс Гамильтон, снять ваш траур. Четыре месяца — достаточный срок при всех условиях, даже если принимать во внимание, как редко вы его видели. Когда вы наденете платья своих обычных ярких расцветок? Мы все будем вам за это весьма признательны — правда, Людмила?

Он повернулся к жене, посылая ей свои последние слова, не отрывая при этом глаз от Флер. Краем глаза Флер видела, как удивленная Людмила, повернувшись на винтовом стуле возле фортепьяно, смотрела на них.

— Ты этого не имеешь права требовать, Сережа, — ответила Людмила. Ее воздушный голосок стал серьезным. — Пусть Флер решает сама. Откуда нам знать ее чувства?

Вдруг Карев резко повернулся. Широкие рукава его рубашки даже смахнули со столика две фигуры — ладьи, очень высокие и поэтому неустойчивые на доске.

— Ты, моя женушка, как всегда права, — произнес он с шутливым поклоном. — Мудрость — замечательное качество любой женщины, особенно такой молодой, как ты.

Флер, протянув руку, положила набок своего короля в знак сдачи партии. Потом встала. Но ни Карев, ни его жена на нее не смотрели. Они внимательно изучали друг друга.

— Тем не менее я сниму траур, если вам это неприятно. Тем более, что в черном платье жарко, особенно сейчас, когда погода становится все теплее.

Через высокие двери она вышла на веранду. Сумерки быстро сгущались. Большой мотылек, сломя голову летевший на свет лампы, ударился о Флер. Он трепыхался, судорожно прижимаясь к ее черному шелковому платью. Флер посмотрела на него — никогда еще здесь она не видела такого большого, белого цвета с легким налетом желтоватой пыльцы на крылышках.

Она была смущена, ей было не по себе. Какие отношения связывают Карева с Людмилой? Граф говорил ей, что Милочка никогда не будет его настоящей женой, что он женился на ней только ради приданого. И все же от внимания ее не ускользнула странная, необъяснимая власть Милочки над ним. Как бы трудно с ней ни было, какой бы противоречивой она ни казалась подчас, Карев всегда оставался чрезвычайно добрым к жене, удивительно терпеливым. Иногда Флер казалось, что Милочка его нарочно поддразниваем даже угрожает, прибегая к скрытым, непонятным ей, Флер, намекам, но он все спокойно выносил, редко прибегая к иронии, как, например, сейчас.

Флер обратила внимание, что он часто наблюдал за женой, когда она этого не замечала. Порой он пристально ее разглядывал чуть ли не по часу с неослабевающим вниманием, когда она играла на фортепьяно или же возилась со своими собачками.

Трудно было сказать, что таилось в этом пытливом взгляде. Нет, вряд ли это была любовь, временами Флер приходила в голову ужасная мысль, что его чувства к Милочке опасно приближаются к границе ненависти. В любом случае во взгляде не было безразличия.

Но какое ей до этого дело? Вот что оказалось на дне ее горькой чаши. Флер, сделав пару шагов от двери, мягким щелчком стряхнула мотылька. Она разглядывала черные тени в саду. Но упрямый мотылек отлетел от нее лишь на фут или два. Энергично заработав крылышками, он снова устремился к освещенной двери.

Май сменил апрель, и весна постепенно перешла в мягкое, нежное раннее лето. Перепутанные черные узлы виноградных лоз, которые были такими безжизненными всю зиму, вдруг обрели новую чудесную зеленую жизнь. Луга были усыпаны красивыми лютиками. Где-то далеко отсюда гремела война. Русская армия борясь с голодом и болезнями больше, чем с противником, с большим трудом приближалась к Силистрии на Дунае. На Средиземном море, спешно переделав парусники и оснастив их паровыми двигателями, подверженных морской болезни британских солдат заталкивали на тесные палубы и отправляли в долгое путешествие в Дарданелльский пролив.

Вот и май прошел. Британская армия наконец высадилась в Варне, на черноморском побережье Валахии, но остановилась там, не вступая в боевые действия, за что Флер была ей ужасно благодарна. Австрия официально потребовала вывода русских войск из Дунайских княжеств. Русская армия, форсировав Дунай, так и не смогла захватить Силистрию.

Более беспокойные известия пришли из Санкт-Петербурга. Перед Кронштадтом появились английские боевые корабли, и их отлично видели из окна Зимнего дворца царь со своим семейством. Флот курсировал там взад и вперед, блокируя вход в порт и связывая действия отборных императорских частей — двухсот тысяч гвардейцев, оставленных в Петербурге на случай возможной высадки англичан или козней Швеции, которая могла воспользоваться ситуацией, чтобы захватить Финляндию. Она никак не могла смириться с утратой этой страны.

Но в Курном эти тревожные вести мало кого волновали. Военные действия казались такими далекими от их летней идиллии. Жизнь в усадьбе текла своим чередом — верховые или пешие прогулки, рыбная ловля, катание на лодках, пикники, а по вечерам традиционный обильный обед, музыка, игра в шахматы или карты. Все эти занятия действовали на них как гипноз. Один прекрасный день сменялся другим, таким же прекрасным. Иногда гремели легкие грозы, очищавшие воздух и освежавшие зелень.

Они ни с кем не встречались, кроме слуг. Это были, в основном, татары, свободные, не крепостные крестьяне, и Флер было довольно просто общаться с ними. Она чувствовала, что здесь можно вести себя вполне естественно, раскованно, без гнетущей мысли о том, что они обязаны подчиняться всем ее капризам. Этот факт вызвал новую дискуссию с ее компаньонами о природе рабства. Флер снова задала вопрос — имеет ли человек моральное право владеть другими людьми как своей недвижимостью? Карев в конце сделал вывод, что крепостное право в равной степени портило как хозяев, так и крепостных. Милочка, вскинув голову, заявила, что они несут вздор. Чем, например, могла быть недовольна Нюшка или Катя?