Ева Луна - Исабель Альенде

За двенадцать дней до того, как начались съемки серий, посвященных герилье, я получила повестку: прибыть в Министерство обороны. По правде говоря, я не совсем поняла, зачем кому-то понадобилось вызывать меня в это ведомство, вместо того чтобы просто прислать за мной пару агентов политической полиции, которые всегда ездили на свои секретные задания в безошибочно опознаваемых черных машинах; я не стала ничего говорить ни Мими, ни бабушке — зачем пугать их раньше времени; предупредить Рольфа у меня не было возможности, потому что он как раз в это время улетел в Париж снимать первые мирные переговоры по Вьетнаму. По правде говоря, я давно ждала этой неприятной повестки, наверное, с того самого дня, когда замешивала тесто для гранат из Универсального Материала; ожидание затянулось на несколько месяцев, и я была даже рада тому, что неизбежное все же случилось: теперь, по крайней мере, я могу больше ничего не ждать и не беспокоиться. Я буквально сразу почувствовала, как отступает та жгучая, саднящая боль, которая терзала меня все это время. Я накрыла футляром пишущую машинку, привела в порядок бумаги, переоделась с тоской человека, примеряющего собственный саван, завязала волосы в узел на затылке и вышла из дому, помахав на прощание проводившим меня до порога призракам. Подъехав к зданию министерства, я поднялась по роскошной мраморной лестнице и, открыв тяжелую дверь с бронзовыми ручками, вошла в величественный вестибюль. При входе нес дежурство почетный караул: солдаты в парадной форме с плюмажами на головных уборах; я протянула свои документы дежурному штабному офицеру, и он тотчас же приказал одному из солдат проводить меня внутрь здания. Мы прошли по длинному коридору с ковровой дорожкой и вскоре оказались перед большой резной дверью, на которой красовался государственный герб. Дверь открылась, я переступила порог и вошла в просторное помещение, где стены были сплошь завешаны тяжелыми шторами; освещали его несколько светильников с хрустальными плафонами. Огромное окно было забрано витражом, изображающим Христофора Колумба в довольно неудобной позе: одной ногой он уже ступил на американский берег, а другую еще не успел оторвать от борта своей шлюпки. В следующую секунду я увидела генерала Толомео Родригеса, сидевшего за огромным столом из красного дерева. Его мощный, основательный силуэт вырисовывался на фоне витража как раз между экзотической флорой Нового Света и сапогом Колумба. Генерала я узнала сразу же — слишком уж знакомо мне было это чувство напряжения в спине, от которого кружилась голова и подкашивались ноги; впрочем, мне потребовалось несколько секунд, чтобы глаза привыкли к неудобному освещению. Вскоре я смогла разглядеть кошачьи глаза генерала, его длинные сильные руки и идеально ровные зубы. Не успела я войти, как он встал и поздоровался со мной, как всегда вежливо и чуточку излишне церемонно. Первым делом он предложил мне сесть в кресло, сам занял место напротив и, вызвав секретаршу, попросил принести нам кофе.

— Вы меня помните, Ева?

Как же, забудешь тебя, с нашей встречи прошло не так уж много времени, а ведь именно из-за смятения, которое внес в мою душу этот человек, я уволилась с фабрики и стала пытаться заработать на жизнь писательским трудом. Несколько минут мы вели светский разговор обо всем понемногу, причем я напряженно сидела на краешке кресла, держа кофейную чашку дрожащей рукой, а он чувствовал себя совершенно свободно и раскованно; вот только мне было не по себе под его бесстрастным, изучающим взглядом. Когда темы для разговора ни о чем были исчерпаны и мы обсудили даже проблемы городского хозяйства и уличного движения, в нашей беседе возникла неловкая пауза; не выдержав напряженного молчания, я задала вопрос, от ответа на который зависела вся моя дальнейшая жизнь:

— Зачем вы меня вызвали, господин генерал?

— Я хотел предложить вам сотрудничество, — сказал он и, поняв, что я не нуждаюсь в дальнейших преамбулах, перешел прямо к делу. Тоном школьного учителя он сообщил, что в его распоряжении имеется досье на меня и в этих документах отражена чуть ли не вся моя жизнь; там были сообщения прессы о загадочной смерти Зулемы, а также убедительные свидетельства моих недавно установившихся дружеских отношений с Рольфом Карле, тележурналистом, известным своим критическим настроем по отношению к власти, за которым Служба безопасности присматривает уже давно. — Нет, нет, — заверил меня генерал, — я ни в коем случае не собираюсь вам угрожать, напротив, рассчитывайте на меня во всем, считайте, что я ваш верный друг, нет, скорее давний поклонник. Да, кстати, я тут перелистал ваше «Болеро» и обнаружил там, помимо всего прочего, целую сюжетную линию, посвященную партизанской войне и, более того, злосчастному побегу мятежников из тюрьмы Санта-Мария. Я хотел бы услышать ваши объяснения, Ева.

Я чуть было не закрыла лицо ладонями; усилием воли удержавшись от этого несуразного детского жеста, я так и осталась сидеть неподвижно, внимательно разглядывая узор на ковре; при этом я мысленно перетряхивала весь свой богатый архив фантазий и выдумок, но не находила ничего подходящего, чтобы можно было отшутиться или хоть сколь-нибудь правдоподобно соврать. Рука генерала Толомео Родригеса почти ласково прикоснулась к моему плечу, тем самым напоминая, что бояться мне, мол, нечего; более того, он, оказывается, вовсе не собирается вмешиваться в мою работу, и я могу продолжать творить в свое удовольствие, он совсем не возражает против одного из персонажей — того самого полковника из сто восьмой серии, который так похож на него самого.

— Знаете, как я смеялся, читая эти эпизоды, между прочим, мне даже приятно: персонаж, прообразом которого, по-видимому, стал я, получился у вас человеком достойным и даже вполне симпатичным, вот только, пожалуйста, будьте поосторожней с такой темой, как честь Вооруженных сил, это дело серьезное, можно сказать, святое. С такими вещами не шутят.

Замечание же у генерала было всего лишь одно, и он уже высказал его директору Национального телевидения в последней беседе: он считает, что из сценария вполне можно исключить упоминание о каких-то дурацких игрушечных гранатах, не то цементных, не то гипсовых, и, конечно, обойтись без борделя в Аква-Санте, куда свободные от службы охранники якобы шли чуть ли не строем; и то и другое не только выставляет на посмешище доблестных солдат и выполняющих трудную и опасную работу служащих тюремной охраны, но и выглядит слишком уж неправдоподобным. Генерал лично обратился ко мне с просьбой внести соответствующие изменения в сценарий; и еще, уверяю вас, сериал только выиграет, если обе стороны по ходу штурма и побега понесут потери — вполне хватит нескольких убитых и раненых среди охраны и мятежников; такой поворот сюжета, несомненно, придется по вкусу уважаемой публике, а также позволит избежать откровенной клоунады, недопустимой в повествовании о столь серьезных и значимых для страны событиях.

— Безусловно, в том, что вы предлагаете, я вижу нагнетание драматизма, но ведь правда, господин генерал, заключается в том, что партизаны сумели убежать из тюрьмы, не применяя насилия.

— Я вижу, вы информированы об этом даже лучше меня. Но не волнуйтесь, Ева, мы не будем обсуждать с вами военные тайны. Я только прошу вас принять мои замечания к сведению. Пожалуйста, не заставляйте меня прибегать к каким-либо принудительным мерам. Кстати, позвольте мне высказать свое восхищение вашей работой. Как это у вас получается? Как вы научились так замечательно писать?

— Пишу как придется… Реальность — такая сложная штука, нам ни за что ее не понять, не расшифровать тайный смысл всего, что иногда происходит одновременно. Вот мы здесь беседуем с вами, а за вашей спиной Христофор Колумб начинает освоение Америки; те самые индейцы, которые на оконном витраже встречают его на берегу, по-прежнему живут в сельве и до сих пор не носят одежды; от вашего кабинета до них всего несколько часов езды на машине, и в то же время вас с ними разделяют целые века, потому что они по-прежнему живут в каменном веке. Я пытаюсь нащупать свой путь в этом лабиринте, привнести во весь этот хаос хотя бы какое-то подобие порядка, сделать существование в мире чуть более сносным. Я сажусь писать и описываю жизнь такой, какой я хотела бы ее видеть.

— А откуда вы берете темы и идеи?

— Отовсюду: из того, что вижу сама или что узнала из прессы, из того, о чем говорят люди.

— Несомненно, кое-что вы нашли и в фильмах Рольфа Карле.

— Генерал, я так понимаю, что на самом деле вы пригласили меня не для того, чтобы обсуждать «Болеро», поэтому скажите прямо, что вам от меня нужно.

— А ведь вы правы: этот сценарий уже обсуждался при встрече с сеньором Аравеной. Я пригласил его к себе и изложил ситуацию: герилья фактически потерпела поражение. Президент разработал план, который позволит положить конец этой вооруженной борьбе, которая так дорого обходится стране и к тому же подрывает устои демократии. В самое ближайшее время план будет обнародован; он предусматривает прекращение боевых действий и амнистию для тех партизан, которые сложат оружие и выразят готовность соблюдать законы и вновь интегрироваться в общество. Более того, из источников, заслуживающих доверия, известно, что президент намерен легализовать коммунистическую партию. Лично я, признаюсь честно, не согласен с такой мерой, но обсуждение решений главы исполнительной власти не входит в мои функции. И все же не могу не сказать, что Вооруженные силы никогда не допустят, чтобы враждебные элементы распространяли в народе свою идеологию, пагубную для нашей страны. Мы готовы защищать идеалы основателей нашей родины даже ценой собственной жизни. Но уверяю вас, Ева, что правительство и верная ему армия согласны сделать повстанцам уникальное предложение. Ваши друзья смогут вернуться к нормальной жизни, — заключил он.