О черни, Путевые заметки - Карел Чапек

Пастор тем временем излагает свою точку зрения на воспитание детей и еще на что-то. Овечки кивают головами и восхищенно пищат "yes", "indeed" и "how true!"["да", "действительно", "как верно!" (англ.)]. Пастырь вдруг стукается головой о крышу автобуса и на минуту теряет дар речи. Некоторое время он глядит на гранитные громады за окном, потом говорит:

- Lovely, isn't it?[ Прелестно, не правда ли? (англ.)]

- Wonderful!

- Well[ Итак (англ.).], о чем мы говорили?

И пока мы под дождем ехали через леса и долины, по плоскогорью, печальному, как конец мира, мимо снежных гор и рыбачьих поселков, неутомимый пастор все долбил о том, какие проступки совершила миссис Джексон.

Эти траурные воды - очевидно, Тингволль-фьорд, а вон те веселые наверное Батн-фьорд... А духовный наставник толкует об ангине, раке и других недугах, уверяя, что все это-болезни духа; только болезни духа, да. Yes. Right. Isn't so?[ Да. Правильно. Не так ли? (англ.)]

Вот, наконец, и Гьемнес. Крохотная пристань, трое местных жителей ждут катера на Кристиансунн. Наверху зеленые куполообразные горы со снежными вершинами, внизу зеленая вода с коричневыми тенями, все вместе напоминает потускневший золототканый узор на зеленом бархате. "Do you speak English?" - орет пастырь, подзывая трех человек, ожидающих катер. Те не понимают его, смущенные и растерянные, не пастырю хоть бы что; похлопывая их по спине, он продолжает бодро трещать. Добрая душа!

Подошла моторка, которая перевозит через фьорд.

Апостол погружает в нее своих овечек и тотчас же ищет, с кем бы пообщаться. Овечки заняли все, на чем можно было сидеть, и немедля принялись чесать языки.

А вокруг прекрасный фьорд. Вечереет. Горы в дымке после дождя; по небу протянулась радуга, вода приняла золотистый оттенок, отражая на шелковистой глади голубоватые скалы. Откуда-то снизу доносится шум винта и жизнерадостный голос американского пастыря. Интересно: там, в глубине фьорда, местность цветущая, как благословенный сад, но чем ближе к морю, тем обнаженнее скалы, и, наконец, кругом виден один только голый камень. Там и сям разбросаны рыбачьи хижины, и на серых валунах - какие-то громадные чаны; в них, наверное, солят треску. Нигде ни деревца, лишь бурые клочья травы среди скал. Природа здесь ничего не дарит человеку, кроме камней, на которых можно сушить рыбу.

- Отличная погодка? Что? Ого-го! - галдит пастырь.

- Yes. Lovely.

- Wonderful.

А вот и Кристиансунн, столица трески. Деревянный город, сплошь лабазы, склады на чердаках. Серые, зеленью и красные домики столпились вокруг пристани.

На коньках всех крыш - чайки, чайки; в жизни я не видывал сразу столько чаек! Может быть, у них тоже собрание духовной общины?

Здесь мы вернемся на пароход. Нашего полку прибыло, - повезем футбольную команду Кристиансунна на состязание в Тронхейм. Весь город провожает своих героев. Даже местные собаки сбежались и восторженно вертят хвостами. Американский пастор сияет - ему по душе всяческие сборища. Он переваливается животом на перила и изводит местных собак дружественными окликами. Что остается делать собачке? Она поджимает хвост и убирается восвояси. Тогда сей выдающийся муж сердечно обращается к населению:

- Do you speak English? Yes? No? Прекрасная погода, верно? Га-га-га!

Заработал винт, пароход отваливает от пристани.

Весь Кристиансунн, размахивая шляпами, троекратно провозглашает своим национальным героям славу или что-то в этом роде. Американский пастор энергично вращает кепи и от имени Америки и всего просвещенного человечества благодарит Кристиансунн за приветствие.

- Скажите, пожалуйста, штурман, где тут у вас, в Норвегии, можно достать хоть каплю спиртного? Например, мне надо залить злость, перехватить малость, выпить для храбрости и тому подобное. Неужели нельзя ничего сделать?

- Ничего, господа, такое здесь праведное побережье,- меланхолически отвечает штурман.-От Бергена до Тронхейма[Тронхейм- первоначально Нидарос, позже Трондхьем, после расторжения унии со Швецией [...после расторжения унии со Швецией... - Навязанная Норвегии в 1814 году Священным Союзом уния со Швецией была расторгнута в 1905 году в результате длительной национально-освободительной борьбы норвежского народа.] снова Нидарос, а сейчас спять Трондхьем, или Тронхейм, (в зависимости от того, говорите вы на лансмоле или риксмоле) - город крупный и богатый. Стоит на реке Нид, где издавна существует речной порт.] - всюду "ikke alkohol". Только в Тронхейме есть "vinmonopolet", дальше - в Бодё, Нарвике и Тромсё. Там вы купите все, что угодно.

А здесь нет. Здесь живут одни праведники. У нас, правда, государственная монополия на спиртные напитки, но каждый город сам решает, может ли монополия открыть в нем продажу вин. А как здесь когдато пили! - И штурман махнул рукой. - Вот в Тронхейме и сейчас недурно на этот счет.

В Тронхейме ночью мы сбежали с парохода. Хороший был пароход и новый, но уж очень скверные пассажиры!..

Две главные улицы, - Мункегате и Конгенсгате. Королевский замок Стифтсгард, - как говорят, крупнейшая деревянная постройка в Норвегии, знаменитый кафедральный собор и "vinmonopolet" (сразу же около порта, чтоб вам легче было найти). "Vinmonopolet" открыт с одиннадцати до пяти, а собор только с двенадцати до двух. Именно сюда (то есть в собор) ходила Кристина Лавранс, героиня одноименного романа госпожи Унсет. Это и сейчас красивый храм, его реставрировали очень бережно. Кроме того, в Тронхейме есть большой клуб масонов, но такие клубы вы найдете во всех крупных городах северных стран. Оживленная торговля рыбой, лесоматериалами и английскими детективными романами. (Прим. автора.)

НА ПАРОХОДЕ "ХОКОН АДАЛЬСТЕЙН"

Этот пароход я называю полным именем прежде всего потому, что он этого заслуживает, а во-вторых, потому, что уж больше он, верно, никого из вас не повезет: в этом году бедняга делал последние пассажирские рейсы. Теперь он лишится крошечного курительного салона и каюток и будет возить только уголь, в Свульвер или Гаммерфест. Ничто не вечно подлупою!

По правде сказать, "Хокон Адальстейн", стоявший у тронхеймского мола, на первый взгляд производил совсем не блестящее впечатление. Его грузили кирпичом, лебедка страшно грохотала. "Ну, ну, - подумал я, - и маленькое же это суденышко, меньше "Приматора Дитриха" у нас на Влтаве. Неужели на этом пароходике ездят на Нордкап?"

Около кирпичей стоял, засунув руки в карманы, рослый, очень милый толстяк.

- Господин капитан, - робко сказала ему моя спутница в этом путешествии и во- всей моей жизни, - господин капитан, кажется, пароход очень маленький, не так ли?

Капитан просиял.

- Да-а-а, - протянул он довольно. - Совсем маленький пароход, сударыня. Очень уютный.

Уютный? Это верно. Как раз сейчас на него грузят мешки с цементом.

- А скажите, господин капитан, не староват ли ваш пароход?

- Не-е-ет, - успокоительно говорит капитан.- Совсем новое судно. Было в капитальном ремонте.

- А когда?

Капитан задумывается.

- В тысяча девятьсот втором, - говорит он. - Отличный пароход!

Боязливое земное создание, моя спутница, заморгало глазами.

- И выдержит он столько кирпича и цемента? Не потонет?

- Не-ет! - заверяет капитан. - Мы еще погрузим триста мешков муки.

- А вот эти ящики?

- Тоже погрузим, - утешает капитан робкое создание. - И еще возьмем двести тон балласта. Да-а.

- Зачем?

- Чтобы судно не перевернулось, сударыня.

- Разве оно может перевернуться?

- Не-ет.

- А столкнуться с другим пароходом?

- Не-ет. Разве что в тумане.

- А бывают здесь летом туманы?

- Угу, да-а, иногда бывают. Да-а.

Капитан приветливо подмигивает голубыми глазками под мохнатыми щетками бровей; я думаю, он носит эти щетки, чтобы не прикладывать ладонь к глазам, когда ему надо высмотреть какой-нибудь риф.

- А вы делаете рейсы только летом, капитан?

- Не-ет. Зимой тоже. Каждые две недели туда и обратно.

- И долго вы потом отдыхаете дома?

- -Два дня. Пятьдесят дней в году.

- Это ужасно! - сочувственно говорит моя сострадательная спутница. - И вы не скучаете в этих рейсах?

- Не-ет. Ходить в рейс это очень хорошо. Да-а... Зимой - никаких пассажиров; зато много льда, все судно покрыто льдом, все время приходится скалывать. Да-а.

- Чтобы не было скользко?

- Не-ет. Чтобы судно не пошло ко дну. Да-а, - умиротворенно резюмирует капитан. - Очень хороший пароход. Вам тут понравится.

Докладываю, капитан, что нам здесь действительно нравится. В самом деле, очень уютный пароход! Крохотные палубы, пара плетеных кресел и все, никакого дешевого шика. Курительный салон, обитый зеленым плюшем - нечто среднее между скромным борделем конца прошлого века и залом ожидания первого класса на провинциальном вокзале. Столовая, обтянутая красным плюшем, и дюжина каюток со всем необходимым, то есть с двумя койками, похожими на гладильные доски, двумя спасательными поясами и двумя "блевательницами" для страдающих морской болезнью. Сидеть на гладильных досках нельзя, - они снабжены металлическими перильцами, чтобы спящий не свалился во время качки... Подушки тощие, как пеленки, но под голову можно подложить спасательный пояс, и получается недурно. Вместо чванных стюардоводна хромая бабка и одна угрюмая тетя. В общем, здесь можно чувствовать себя как дома.