Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II - Дэн Абнетт

— Если ты не понимаешь, что происходит с тобой, если всё случается помимо твоей воли, то твои намерения не имеют значения. Как, соответственно, и твоя верность.

На это Антон ответить не сумел. Логика капитана оказалась безжалостно, и, вместе с тем, неопровержимой.

— Как вы намерены поступить со мной? — спросил Гальба.

— Я не уверен — и я не люблю неопределенностей, брат-сержант, и особенно не терплю их в себе. Но таково наше положение, и, каким бы ни был источник твоих знаний, в руинах ты сумел предупредить нас об атаке червей. Полезное, хоть и необъяснимое деяние.

Дурун постучал пальцем по столу.

— Опиши в точности, что тогда произошло.

— Я почувствовал, как что-то приближается.

— «Почувствовал» каким образом? Интуитивно?

— Нет. — Антон помолчал. — Я услышал шёпоты.

— В ночь первой атаки ты говорил, что унюхал шепоты.

— Так было, — кивнул Гальба.

— Я решил, что это галлюцинация, вызванная воздействием варпа. — палец отстучал «тук-тук-тук». — Последующие события указывают на ошибочность диагноза. Шёпоты, о которых ты говоришь, были разборчивыми?

— В руинах — да.

— Что они говорили?

— «Предупреди их. Оно приближается. Посмотри направо».

Стук прекратился.

— Весьма разборчиво. Слова произносились твоим голосом?

— Нет, — с отвращением выплюнул Антон, когда в памяти вновь проскрежетали ржавчина, камни и черепа.

— А что сейчас? Шёпоты говорили с тобой после этого?

— Не так, как тогда, но жажда сожжения развалин выражена ярко. Слова «сжечь их» повторяются у меня в голове.

Молчание. Неподвижность. Глубокая задумчивость воина-машины. Затем, слова.

— Отчетливость этих сообщений соответствует теории о разумном противнике. Природа технологии, способной обеспечить их передачу, мне неизвестна, но пока отложим это в сторону. Необходимо разобраться с содержанием посланий — ведь шёпоты не навредили нам в руинах, а помогли.

— Вы считаете, что у нас тут не только враги, но и союзники? — спросил Гальба, чувствуя, что это не так.

— Я уже устал выслушивать рассуждения о невидимых созданиях, — ответил Аттик.

— Со всем уважением, капитан, я вдвое сильнее устал, выслушивая их самих.

На это безэмоциональный череп отозвался звуком, отдаленно напоминающим смешок.

— Могу себе представить, — заметил капитан, и это замечание перекинуло мостик через пропасть, растущую между двумя легионерами. Гальбе стало заметно легче дышать.

— Что нам следует предпринять? — спросил сержант.

Аттик снова замер, а затем решительно стукнул кулаком по столу, так, что помялась крышка.

— У меня мириад дурных предчувствий, но первое сообщение в руинах оказалось ценным, поэтому игнорировать второе было бы глупо. К тому же, его содержание совпадает с моими стратегическими выкладками.

— Значит, нам нужно уничтожить развалины?

— Нам нужно сжечь их.

Каншелл думал, что нынешняя ночь окажется для него последней в поселении. Раскопки приказано было остановить. Хотя Йерун не знал, что именно нашли в глубинах — если вообще обнаружили хоть что-то, — но, казалось, Х легион больше не собирается оставаться на плато. Среди сервов ходили слухи, что пришло время предоставить колонистов их судьбе: для них возведен крепкий частокол, роздано достаточно лазвинтовок, и теперь новоприбывшие должны доказать, что заслуживали спасения.

Такую картину Йерун составил из обрывков фраз, услышанных в предвечерние часы. Поверхностная болтовня, под которой скрывалось нечто важное. Ночные страхи обитателей базы теперь переплетались с надеждами, распаленными церемониями колонистов. Сервы, пусть и восхищенные ими, пока что вели себя как осторожные наблюдатели — один только Каншелл ступал внутрь ложи. Теперь оставался последний шанс принять участие в ритуале, и разговоры бурлили от невысказанных сомнений, неопределенностей и опасений. Сам Йерун предполагал, что большинство сервов, даже последователей «Лектицио Дивинитатус», останутся в стороне. Слишком силен был страх перед столь явным преступлением против секулярной Имперской Истины.

Каншелл знал, что сделала бы Танаура на его месте. Он слышал голос Агнес, призывающий храбро отстаивать истину, каким бы ни было наказание, и ощущал духовный долг перед ней. Танаура никогда не бросала Йеруна, и теперь он не мог отступить — истинная вера в Бога-Императора означала ответственность, и нужно было доказывать делом свои убеждения.

Наступил вечер, рабочая смена закончилась, но транспортники ещё не прибыли. Легионеров нигде не было видно, даже Саламандры ушли из поселения вскоре после того, как Железные Руки и астропатесса вернулись с глубины. Началась независимая жизнь колонистов, и джунгли взревели, словно ящеры поняли это и возрадовались. На стенах стало больше стражей, и им, кажется, лучше удавалось отгонять тварей, пусть и за счёт одной лишь плотности огня. Впрочем, порой летающим рептилиям всё равно удавалось схватить вопящий трофей.

Колонисты начали свои церемонии, и ритуалы оказались самыми многочисленными и восторженными из всех. Все четыре ложи ломились от празднующих толп, и песнопения окутывали деревню сверху донизу. Мотив окружал её.

Каншелл, спрятав в одежде копию «Лектицио Дивинитатус», направился к главной ложе, зная, что сегодня ступит в центр световой паутины. Он примет приветствие жреца и в полной мере познает суть поклонения.

В командном центре базы Аттик обращался с речью к офицерам. Присутствовали также Саламандры и Гвардейцы Ворона, но Кхи’дема не обманула мнимая вежливость капитана. Ноктюрнец знал, что их не пригласили на совет, а вызвали услышать повеления командира Железных Рук. Решение уже принято, и вот-вот начнется операция пока что неизвестного масштаба. Саламандр не представлял, что их ждет — война забуксовала, и Кхи’дем опасался, что раздражение Аттика дошло до той черты, когда действия предпринимаются ради самих действий.

Кроме того, сыну Вулкана было не по себе из-за того, что пришлось оставить поселение незащищенным. Он понимал, что нельзя вечно оборонять колонистов, соглашался, что гражданские должны сами заботиться о выживании, как только получат необходимые средства. Возможно, признавал Кхи’дем, это уже произошло. С другой стороны, непохоже, чтобы положение лоялистов на Пифосе как-то изменилось… Саламандр предпочел бы приносить пользу в деревне, а не гнить на базе в ожидании приказа выступать, который, возможно, никогда не придет.

Аттик включил стол гололита, занимавший большую часть командного центра, и в воздухе появилось изображение поселения. Особо выделялись проекции развалин, рассчитанные по видимым участкам с экстраполяцией на ещё неисследованные уровни. Ярче всего сияла массивная подземная полусфера в центре плато. Возникли руны, указывающие примерное расстояние от поверхности до вершины купола, и Кхи’дем нахмурился. Новые раскопки? Но для этого явно не стоило собирать такое совещание.

Саламандру стало ещё более не по себе.

— С помощью госпожи Эрефрен, — начал Аттик, — мы определили, что данная ксеноструктура является оружием. Хотя местоположение врага ещё только предстоит установить, известно, что он использует этот объект против нас. Значит, пришло время убрать фигуру с доски.

Коснувшись пульта, капитан вызвал на голопроекцию метку «Веритас феррум», занимающего геосинхронную орбиту над поселением.

Беспокойство Кхи’дема сменилось ужасом.

Получив такой же теплый прием, как и прежде, Каншелл снова испытал экстаз поклонения. Ощущения оказались даже более яркими, поскольку в этот раз серв не испытывал сомнений, а полнился радостных ожиданий. И он пришел с вещью, способной озарить это место и предстоящее событие истинной святостью.

Ске Врис ещё раз прошла вместе с Йеруном к центру ложи, расплывшись в безгранично радостной улыбке. Каншеллу казалось, что не только для него сегодняшнее событие имело огромное значение — лицо послушницы сияло, озаренное неизбежным триумфом исполняющегося предназначения. Колонисты распевали на пределе сил, грядущая ночь обещала стать кульминационной. Возможно, поддаваясь перегрузке чувств, несомой восхвалениями, серв завершал нечто важное не только для себя, но и всех этих людей. Может быть, подумал Каншелл, на каком-то уровне они понимали, что их ритуалам чего-то недостает. Теперь Йерун принес колонистам истину Императора, и их поклонение сможет обрести истинную цель.

Высокий жрец в капюшоне ждал на том же месте. Танцевал ли он в этот раз? Каншелл не был уверен. Детали реальности ускользали от серва, материальное отступало пред мощью духовного. Мир разбивался на фрагменты, превращаясь в бесконечно изменчивый калейдоскоп, и фрагменты бытия уносились прочь по искрящимся, вспыхивающим спиралям безупречности. Восприятия Йеруна хватало на понимание, куда нужно идти — он ведь шёл, точно? Или парил? — а мысли оставались ясными ровно настолько, чтобы серв мог понять, что делать, в те редкие моменты, когда он осознавал происходящее. Каншелл двигался — летел, ступал, парил, плыл — вперед, вдох за вдохом, шаг за шагом, метр за метром. Он почти добрался до центра, где сходились все спирали паутины света, места, где смысл умирал и, обновленный, рождался вновь.