Прутский Декамерон - Алекс Савчук

– Девки уже давно ушли. В начале восьмого, им же на работу. – И похвалился: – А я им кофе сделал. Отличный получился, не хуже чем у вас, в баре.

– Молодец! – сказал я одеваясь, – подрастешь, барменом будешь.

– Да я бы, конечно, не против, – сказал Сашка.

– Поспособствуем, – уверенно сказал я. – Не бросим товарища.

После кофе мы со Стауком вышли из дому и разошлись в разные стороны – каждый отправился по своим делам. Я поспешил к знакомому мне дому, что расположен у мельницы райпотребсоюза, где я всегда покупал цветы; к счастью, идти было недалеко и по пути. Не торгуясь я купил у хозяйки большой и дорогой, в тридцать штук букет красных и белых роз, поровну, – сложил их именно так – половина к половине – мне показалось это символичным, – и поехал автобусом на машиносчетную станцию, совсем не представляя там ли сейчас Марина и о чем я буду с ней говорить.

Здание машиносчетной станции, стоявшее одиноко на маленьком пустырьке, соседствовало с консервным заводом, правая половинка двухстворчатой двери была приоткрыта и я осторожно заглянул внутрь. Мне повезло – Маринка оказалась на месте и сидела за столом в огромной комнате, где вдоль всей стены находились большие счетные машины. Девушка была в помещении одна, она что-то писала ручкой, склонившись над толстым журналом. Неожиданно она подняла голову, и я еле узнал ее из-за темных кругов под глазами, и увидел сами глаза, покрасневшие от слез. Я переступил порог и направился к ней – каждый шаг словно набатом отдавался в голове – и молча опустился перед ней на колени, держа перед собой цветы.

– И ты посмел прийти сюда?! – Марина вскочила со своего места, шагнула мне навстречу, взмахнула рукой – цветы упали на пол и рассыпались. – Ко мне!?

– Прости меня, Маришка, – проговорил я. – Весь вчерашний вечер оказался одной большой и ужасной ошибкой.

– Я тоже поняла это, – вскричала она. – Вы все сговорились против меня. И даже моя подруга… Верка… А пострадала я… одна я. Я всех вас ненавижу и презираю, всех, всех, а тебя в особенности.

– Да, – сказал я. – Ты, наверное, права. Послушай, все, что произошло между нами, в конечном счете естественно, и со всеми когда-то случается, рано или поздно. Прости, Маришка. Подруги, может, тебе только хорошего желали, а? Они забыли уже, что при этом бывает больно, ведь сами они находят в этом только удовольствие…

– Савва, я прошу тебя, уходи отсюда немедленно! Убирайся! И больше никогда не приходи сюда, слышишь… Он еще смеет рассказывать мне об удовольствии…

Я встал и медленно, словно побитая собака, поплелся на выход. Обидно, черт возьми, что именно так все сложилось. И неприятно. Маринка, надо признать, была наиболее привлекательной из множества знакомых мне девушек и если бы не этот идиот Виктор… кто его знает, как бы все у нас с ней сложилось.

– Постой! – окликнула меня Марина, когда я был уже у двери. – Я тут же обернулся. – Ответь мне… После этого можешь убираться…

– Да?.. – я сделал навстречу ей несколько шагов.

– Не подходи… Скажи мне, почему ты улыбался… тогда, ночью…

– ?..

– Ты улыбался мне, когда я пришла убить тебя… И сказал еще: «поцелуй меня», – Маринкино лицо исказила некрасивая, болезненная гримаса. По-че-му?!.

– Я не поверил, что смерть может быть так прекрасна, – улыбнувшись сказал я, мгновенно вспомнив свой предрассветный сон. – Ты больше похожа на жизнь, Маринка… На саму жизнь, и жизнь дающую…

Она закрыла руками лицо.

– Уходи, Савва, прошу!.. Я не могу больше тебя видеть…

Я вновь побрел на выход.

«Чему не подивишься на веку – улыбка жизнь спасает дураку» – тут же пришла мне в голову невеселая рифма. (автор).

Мы сидели с Кондратом в баре за столиком, первом от входа, курили и разговаривали, когда в дверь постучали, я сказал: «Войдите», она отворилась и показалась Витина голова, затем, здороваясь на ходу, появился он сам весь целиком. Мы не ответили, я встал, шагнул ему навстречу и без замаха левой закатил хлесткую пощечину, от которой Витя повалился на пол навзничь, а я вернулся на свое место за столик.

Он встал, с трудом опираясь на одну руку, другой размазывая по лицу кровавые сопли:

– За что, Савва?

– Это так, аванс, – многозначительно пообещал ему я. – А если будет за что, то есть если будут последствия, то готовься к самому худшему… Ты умрешь как сука.

– О чем ты говоришь?.. – вскричал он. – Какие последствия? В чем я виноват?

– Мы говорим об этой твоей Марине, которая после двух абортов… – сказал я, вновь вставая со стула. Кондрат вскочил со своего места, шагнул наперерез и повис на моей руке.

– А что…? Что произошло? – не унимался Витя.

– Произошло то, что ты, тварь паскудная, наврал, а на самом деле никогда с ней не был, не спал и вообще не имел никаких отношений. Ведь не был, гондон штопаный, говори честно, лгун патологический?

– Нет, не был, – сказал Витя и опустил голову.

– Рассказывай теперь, – потребовал я.

– Я бегал за ней два года, а она… она даже внимания на меня не обращала… И когда я увидел ее вчера, здесь, в баре, решил отомстить: я знал, что если она попадет в ваши руки, то… то вы обязательно ее трахнете.

– Так для чего же ты, урод, бегал-то за ней два года? Для того, чтобы кто-нибудь другой ее трахнул? – спросил Кондрат.

– Нравилась она мне, я даже, кажется, любил ее…

– Кажется ему… – передразнил его я, – так иди теперь, упади к ее ногам и проси у девушки прощения…, а может и руки, возможно, она тебя, дурака, простит. «Меня-то уж точно нет», – подумал я про себя.

Витя медленно, точно так же как и я несколькими часами раньше уходя от Маринки, поплелся на выход.

– И чтобы мы тебя больше здесь не видели, – крикнул ему вдогонку Кондрат и добавил: – Точно мама твоя несчастная тебя через задницу родила.

...

Коктейль «Камикадзе».

Настойка горького перца 15 гр.

Тминная водка 15 мл.

Пряная рогофия 15 гр.

Абрикотин 15 гр.

Вишневка 15 гр.

Ликер черной смородины 15 мл.

Ванильный сироп 30 гр.

Колотый лед, тертый грецкий орех.

Лед, ингредиенты, посыпать тертым орехом.

Новелла девятнадцатая. Чудеса хереса

От акта близости захватывает дух

сильнее чем от шиллеровских двух.

И.Губерман.

Впервые я увидел эту девушку в винном отделе магазина «Молдова», где она сидела за кассой. Рыжеватые кудри до плеч, круглое озорное лицо, почти все время смеющееся, – она не могла не вызывать к себе симпатии окружающих. Портрет ее дополнял слегка курносый нос, усыпанный милыми конопушками, и полные, сочные губы. Однако при более внимательном взгляде на нее мне бросились в глаза сразу два несоответствия – ее крупная грудь, которую не могла скрыть белая форменная курточка, волнующе смотревшаяся на фоне ее миловидного, почти девичьего лица; и совсем не по-девичьи стервозные глаза.