Любовь и ненависть - Иван Шевцов

Стоял задумчивый, тихни июньский вечер. Андрей долго пытался собраться с мыслями, навести их фокус на один предмет — Ирину, но мысли разбегались, как шаловливые дети. Он заметил, что народу на улицах столицы стало намного меньше. "Должно быть, на дачах, — решил он и вспомнил свою дочурку, которая сейчас где-то далеко, на песчаном берегу Черного моря. Больно и тоскливо сделалось на душе. Что будет с ней, с Катюшей? Невозможно было представить, что она, его милая крошка, будет называть папой кого-то другого. А может, на самом деле того другого в действительности нет, может, он существует лишь в его ревнивом воображении и Ирина сейчас с подругой слушает концерт?

Ложь, обман — самое страшное во взаимоотношениях между людьми и особенно близкими. Когда-нибудь этот порок человечества, такой же позорный, как воровство, исчезнет, и люди в своем величии поднимутся сразу на много ступеней нравственного совершенства. Зачем она лгала? Почему не сказала прямо?.. Андрей, затягиваясь крепким, дурманящим дымом сигары, медленно брел по малолюдному Ленинградскому проспекту и вспоминал шаг за шагом, год за годом всю свою жизнь с того дня, как на морском берегу впервые увидел юную, несказанно прекрасную фею — адмиральскую дочь Иринку, как потом через пять лет завидовал своему однокурснику Марату Инофатьеву, ставшему мужем Ирины. Вспоминал суровое Баренцево море, на берегу которого среди холодных скал приютилось небольшое селение Завируха, где началась их с Ириной семейная жизнь… Красивые и грустные воспоминания.

Он пытался понять, ответить самому себе на вопрос, как все это случилось, разобраться в тонких и сложных повадках женского сердца. Ведь было все так хорошо в их семье, ровно, гладко, спокойно, если не считать последних месяцев, когда незаметно началась полоса отчуждения, холодка, вылившаяся в размолвки, в острый разговор, когда они друг другу высказали свои претензии и обиды, накопившиеся за многие годы их совместной жизни, высказали в запальчивости, резко, грубовато. Ирина с какой-то болезненной придирчивостью припомнила все его промахи, существенные, несущественные и даже мнимые и была признательна ему за деликатность, за то, что он не отвечал на ее нападки. Только однажды, доведенный ее упреками в невнимательности к ней (не открыл дверь лифта, не подал руку, когда она выходила из троллейбуса, не поцеловал, уходя на работу, "идешь впереди, а я должна бежать за тобой, как собачка"), он сорвался, сказал, что никогда не чувствовал ее ласки, в которой так нуждался. И в этом его замечании была немалая доля правды. По своему характеру, природой ей данному, Ирина, в общем-то духовно богатая натура, женщина, наделенная тонким умом, вкусом и тактом, не отличалась особой нежностью. Скорее, это была не то что холодная, но туго воспламеняющаяся натура. Она напоминала яблоню, которая долгие годы цветет не густо и не броско, даже совсем скромно, по цветочку на ветке. И потом однажды, неожиданно, в какой-нибудь особый май вдруг вспыхнет таким розовато-белым пламенем, что, кажется, вся крона — один сплошной бушующий цветом шар. Эта огромная всепоглощающая страсть, подавившая и ласку, и нежность, растоптавшая сдерживающий холодок рассудка, пробудилась в Ирине именно теперь, и, как это чаще случается, пробудилась не к мужу, а к другому, из которого ее буйная деятельная фантазия сотворила себе кумира. И она вдруг ощутила в себе потребность в любви, жажду постоянной негаснущей любви, "даже во сне". Она совсем не задумывалась над вопросом: а что может дать ей тот, другой? Быть может, у него в сотню раз больше недостатков и слабостей, чем у ее мужа, который любит, ценит и понимает ее. Быть может, тот, другой, не даст ей и десятой доли того, что давал муж.

У Андрея была привычка — всегда рассчитывать на худшее, быть готовым к самому тяжелому удару судьбы, чтобы легче перенести его. Потому и сейчас он убедил себя, что Ирина ушла на свидание, быть может, ушла навсегда и что случилось непоправимое: наступил конец их семье, крушение всего, что было главным, основным в его жизни. Сердце его не было защищено. Он по-прежнему, пожалуй еще сильней, любил Ирину, только теперь к этому чувству примешивалось что-то другое, резкое, обостряющее. Ему казалось, что все пошло кувырком, опрокинулось и он немедленно должен уйти из МУРа, уехать в деревню к матери. Работу найдет в той же милиции. Теперь у него есть опыт. Возвратиться домой, собрать свои вещи и уехать. Да, но как с работой? Может, лучше снять пока комнату в Москве? И верно: почему он должен бежать из Москвы? Снять комнату и работать на прежней должности. Найти частную комнату в Москве сейчас не проблема. Поможет Струнов — он старый москвич.

Андрей пошарил в карманах, нашел двухкопеечную монету, зашел в телефонную будку, позвонил Струнову домой.

Тот почему-то обрадовался:

— Андрей! Ой, как хорошо. А я тебе раз десять звонил. Ты можешь сейчас ко мне приехать? Приезжай, есть дело. Жду.

И что за дело, зачем он ему понадобился? Может, с Ириной связано?.. Появилась новая тревога, нетерпеливое, томительное ожидание чего-то неизвестного. Подстегиваемый этой тревогой, он быстро пошел к метро «Динамо» и помчался к Струнову.

Струнов даже в полуосвещенной прихожей обратил внимание на необычный вид своего коллеги — вид человека, подавленного горем.

— Ты не болен? — спросил он, пожимая холодную руку Андрея.

— Нет, — уклончиво и с неохотой ответил Андрей и поспешил пройти в комнату.

Вошел, но не сел, бегло, бездумно осмотрелся, точно по ошибке попал не туда, куда надо, вынул сигару, но одумался, не стал курить, положил обратно в карман. Все эти детали не остались не замеченными Струновым, но он не надоедал с расспросами и сразу приступил к делу.

Сегодня в трех разных районах Москвы обнаружен расчлененный труп женщины — ноги найдены в одном, руки — в другом, обезглавленное туловище — в третьем. Голова пока не обнаружена. Случай чудовищный, и, придавая ему особое значение, руководство поручило расследование этого дела Струнову, а себе в помощники он попросил капитана Ясенева.

— Почему именно тебя? — предупредил Струнов вопрос Андрея и тотчас ответил: — По предварительным данным, убитая была морфинисткой. Вены конечностей исколоты шприцем. Сейчас нам нужно прежде всего и как можно быстрей установить личность убитой.

Ясенев отнесся к сообщению Струнова, похоже, равнодушно: слушал подавленно, думая о своем. Он решил, что уйдет от Ирины немедленно и ни в коем случае не станет мешать ее счастью. Нужен развод — пожалуйста, он готов дать хоть сию минуту. Но вот как просить Струнова найти для него комнату? Не избежать объяснений. А этого-то он и не мог сделать. Он не допускал вмешательства в семейные дела третьих лиц, кто б они ни были. Андрей поймал на себе изучающий взгляд Струнова, и взгляд этот отрезвил его. Он как бы стряхнул с себя облепивший его рой мыслей и сейчас совершенно отчетливо понял, что ему безоговорочно нужно приниматься за дело, о котором сообщил Струнов. И он сказал:

— Хорошо, Юра, я в твоем распоряжении. Когда приступать?

— Я, собственно, уже начал. Давай завтра с утра. Пораньше. Заходи ко мне, а там мы обсудим.

Андрей поднялся, стал мельком рассматривать книги в шкафу. Стремясь отвлечь друга от грустных мыслей, Струнов подошел к книжному шкафу, стал рядом с Андреем, и, извлекая томик, сказал:

— А я знаешь, кем сейчас увлекаюсь? Роменом Ролланом. Великолепно мыслил старик! Отлично понимал психологию человека, знал жизнь. Вот послушай: "Если хочешь, чтоб тебя любили, не слишком показывай свою любовь". А? Мудро! Или еще: "Ни на кого так не сердишься, как на того, кого любишь". А вот еще: "Несбыточная мечта о слиянии сердец — извечная ошибка людей".

Андрей, горько усмехнувшись, заметил:

— Однако, я вижу, тебя здесь интересовала только одна тема. Другого ты ничего не заметил.

— Как не заметил? Вот слушай, между прочим, очень современная мысль: "Из всех видов лицемерия мне больше всего противно лицемерие так называемых эстетов, которые выдают свое бесплодие за высокое благородство". Как? Здорово? Прямо в яблочко влепил. Я раз зашел на выставку молодых художников…

— Ладно, Юра, — не очень деликатно перебил его Андрей. Он наконец понял, зачем понадобился Струнову Роллан. — До завтра. Я приду пораньше.

Юрий Анатольевич не стал его задерживать.

По пути домой Андрей снова думал об Ирине, думал враждебно и, смутно вспоминая слова Роллана, ловил себя на мысли, что вот он тоже злится на Ирину, потому что любит ее. В мыслях он упрекал ее в утонченном эгоизме. Давая волю своим безудержным чувствам, она не подумала ни о дочери, ни о муже. Уже у самого дома он почувствовал, что подкашиваются ноги. Ему почудилось, что в их окне мелькнула тень. Значит, Ирина уже дома. Похороненная надежда воскресла. Перешагивая через ступеньки, помчался к себе в квартиру. Тяжело дыша, открыл дверь и… снова обмяк. Ирины не было. Опустился на диван, закурил. В уголке стояли игрушки Катюши: кукла Анфиса с золотисто-каштановыми ("как у мамы") волосами, игрушечный шприц (Катюша любила играть в врача и с серьезным, озабоченным видом лечила свое игрушечное население: выстукивала, выслушивала, измеряла температуру, выписывала рецепты) и сказки Пушкина. На обложке — дуб зеленый, златая цепь и черный кот. Какой-то очень родной, до боли, до смертельной тоски, милый детский голос прошептал ему: "Там на невидимых дорожках следы неведомых зверей. Избушка там на курьих ножках стоит без окон и дверей…" Он услыхал этот голос не извне, не ушами. Этот голос родился в нем самом, где-то внутри, и услыхал он его всем сердцем, нервами, каждой клеточкой тела. И тогда, подчиняясь какой-то неведомой силе, проговорил вслух, медленно и отчетливо: