Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания - Владимир Сухомлинов

Оказывается, что с формальной стороны я в чем-то перед Советом министров провинился; подымается волнение, и в такое время, когда, казалось бы, о формальностях думать предосудительно.

В пункте втором я виноват, что задержал заказ в мирное время, в интересах технического усовершенствования боевого материала, всего на месяц, а в пункте третьем я виноват, что поспешил в тяжелых условиях военного времени в интересах армии не упустить крайне нужный нам ружейный завод.

В пункте четвертом значится, что я, «состоя в должности военного министра, в период времени с сентября 1911 года до середины апреля 1912 года, по соглашению с другими лицами, сообщал командированному в его, военного министра, распоряжение подполковнику Мясоедову, заведомо для него состоявшему агентом Германии, такого рода вверенные ему, Сухомлинову, по занимаемой им должности, сведения, которые заведомо для него долженствовали, в видах внешней безопасности России, сохраняться в тайне от иностранного государства, а именно о результатах наблюдения контрразведывательного отделения Главного управления Генерального штаба за иностранными шпионами и о проявлениях революционного движения в нашей армии».

Во всем этом пункте приговора нет ни единого слова, отвечающего действительности. Заключение о том, что я знал, будто Мясоедов агент Германии, ни на чем не основано, так как кроме сплетен и ложных показаний таких, как А.И. Гучкова, и на суде не признавшего возможным ни подтвердить ничем свои подозрения 1912 года, ни указать источник введенного тогда в печати обвинения, – не было решительно никаких данных.

Редакция газеты «Голос Москвы», орган Гучкова, признала справедливым заявить по поводу этих сплетен, что введена была «в заблуждение».

Консультация присяжных поверенных, которой Гучков не мог не сообщить все данные, которые у него были, признала, что он не имел оснований к обвинению Мясоедова.

Расследование по распоряжению главного военного прокурора выяснило ложность сообщения Гучкова.

Отрицательные отзывы Департамента полиции вызваны были из-за дела о провокации жандармского офицера Пономарева и разоблачений на суде, сделанных Мясоедовым. Этим же органом Министерства внутренних дел настраивались против Мясоедова Столыпин и Макаров, но никаких данных, хотя бы сколько-нибудь правдоподобных по части шпионажа, не было.

Если бы они были, то после увольнения в 1912 году Мясоедова каким образом такой могущественный по сыску орган, как Департамент полиции, да к тому же еще жаждавший отомстить Мясоедову, его не изобличил бы как шпиона, при малейшей к тому возможности?

Наряду с этим у меня были рекомендации, благоприятные Мясоедову, со стороны его бывших начальников и близко знавших его людей, заслуживающих полного доверия. Мясоедов служил в Вержболове, вблизи имения императора Вильгельма, при приездах которого на охоту приглашались и наши служащие на пограничной станции, причем награждались орденами и портретами, как это принято у коронованных особ.

Более чем наивно утверждать, что это в награду за услуги по шпионству, а Мясоедов не так наивен, чтобы выдавать себя такими вещами, если бы действительно он по этой части был грешен. Поэтому «заведомо» для меня Мясоедов не был «агентом Германии».

Когда его приговорили военно-полевым судом, будем говорить прямо, по приказанию великого князя Николая Николаевича, и объявлено: «За шпионство и мародерство», многие поняли, что дело нечисто по части правосудия. Все попытки главного военного прокурора получить дело этого полевого суда не увенчались успехом. С большим трудом удалось получить это необыкновенное дело лишь в последние дни следствия, и когда я его просмотрел, то убедился, что Мясоедов повешен за мародерство и никаким агентом не был.

Такое же мнение приходилось слышать от приезжавших с театра войны и, как мне передавали, в том числе и полковника Лукирского, бывшего председателя этого суда. А раз это так, то понятно, почему ни сенатор Кузьмин, ни Носович, ни Таганцев, прикрываясь вошедшим в законную силу приговором, не позволяли распространяться по этому поводу, так как оглашением возмутительного произвола и насилия под фирмой «полевого суда» отпадала вся постройка против меня, по проекту прапорщика Кочубинского и его сотрудников, по сенсационному делу обвинения военного министра в измене.

Затем странно читать в приговоре такую чистейшую ложь, как сообщение мной сведений, «долженствовавших сохраняться в тайне, в видах внешней безопасности России от иностранного государства», и указание на сведения о результатах нашей контрразведки.

Ничего подобного не было, так какая же цель?

Затем, если у меня состоял офицер корпуса жандармов, с той целью, о которой я уже говорил, то почему же я не должен был давать ему те материалы и поручения, которые считал нужными? К секретным делам управлений он доступа не имел, так как никакого органа я не создавал, а имел в виду выработать условия, которые оградили бы армию от вредящего делу излишнего сыска и усердия Департамента полиции.

Подобная несообразность в обвинении объясняется тем, что, взяв умышленно неверную отправную точку зрения, будто Мясоедов шпион, господа следователи с этим масштабом прошлись по всему делу.

Юридическое безобразие этого пункта неизвестно чему приписать, преступной ли подтасовке или недомыслию чинов юстиции. В достаточной мере в нем, пожалуй, и того и другого.

Прежде всего обер-прокурору Носовичу, в таком изобилии подчеркивавшему «даты», не следовало пренебрегать ими в этом случае. Становясь на юридическую точку зрения, когда следует признать установленным, хотя судом неправедным, – но признаваемым господами сенаторами непогрешимым, – что Мясоедов шпион?

В 1915 году – полевым судом в Варшаве. А когда я дал письмо Мясоедову? – В 1914 году. Что же из этого следует? А то, что выражение: «заведомо для него, Сухомлинова», что Мясоедов шпион, является утверждением задним числом, то есть обвинением недобросовестным, так как на гнусных тучковских и других сплетнях можно только порочить и позорить наше правосудие.

Нельзя так халатно обращаться с масштабами, не разбирая их соответствия данному случаю.

Опорочить Мясоедова очень старался Департамент полиции, но серьезных данных не было никаких. Рекомендовали же мне его такие заслуживающие доверия люди, как бывший военный прокурор, генерал Маслов, жена сенатора Викторова и его начальники, как, например, генерал Сергей Сергеевич Савич, бывший начальник штаба корпуса жандармов. Из них первые знали его с малолетства, и у них он бывал принят, как родной.

Как рекомендовал его генерал барон Таубе, видно по письму генерала барона Медема, в котором приведены следующие слова барона Таубе: «Согласитесь, что в данном случае я должен пожертвовать своим самолюбием; перевод Мясоедова в одну из центральных губерний решен окончательно, и я ничего не могу сделать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});