Кречет. Книга 1-4 - Жюльетта Бенцони

любишь меня, — промолвила она с горечью. — А когда я предлагаю тебе всю мою жизнь, ты говоришь, что я сумасшедшая. Верно, я и впрямь сошла с ума, когда отдалась тебе… тебе, который готов так спокойно отпустить меня к мужу!

Она стремительно выскользнула из постели и по-кошачьи потянулась в свете угасающего огня.

— Кто сказал тебе, что я согласен на это? — вздохнул Жиль, который наблюдал за ней, приподнявшись на локте. — Но я не вижу никакой возможности помешать этому, не уронив своей чести!

Ситапаноки не ответила и, казалось, даже не слышала его слов. Она вперила взгляд в потухающие языки пламени, как будто видя в них причудливые картины, и разговаривала сама с собой:

— Сагоевата не накажет меня, он поверит словам Великого Белого Вождя, но, возможно, он больше не захочет меня в жены!.. Жизнь моя станет тогда жалкой. Может, мне надо будет вновь завоевывать его, а для этого подарить ему еще больше наслаждения, чем дарила тебе…

И тихонько, нисколько не стесняясь, она со сводящими с ума подробностями принялась рассказывать как бы самой себе о ласках, которые ей придется пустить в ход. Это было чуть слышное бормотанье, что-то вроде чувственного заклинания, поэтического рассказа о могуществе плоти, наэлектризовывавшего атмосферу. Между тем ее длинные смуглые руки задумчиво поглаживали бедра, поднимались все выше к груди, пока наконец не обхватили ее.

Жиль внезапно представил ее в руках индейца, спрыгнул с постели и хотел обнять ее. Но индианка в гневе оттолкнула его.

— Ты еще здесь? Что ж не уходишь? Я ошиблась, позвав тебя сегодня, а ты дал мне понять мою ошибку. Я должна думать только о моем муже. Убирайся…

— Почему ты сердишься? Ты не можешь меня понять?..

— Нет! Я ничего не могу понять, кроме одного: мужчина, которому я принадлежу, должен быть моим целиком. Ты не согласен на это, значит, я больше не твоя!

— Но послушай! То, что ты требуешь, очень серьезно, и ты должна бы это понять. Какой мужчина из твоего племени согласился бы так, в одну минуту, бросить свое оружие, братьев, свой дом, свой народ, чтобы убежать с чужой женой? Выход, наверное, есть, но дай мне хотя бы время подумать. Ты ведь не завтра уезжаешь!

Он незаметно приблизился к ней и притянул к себе, и на этот раз она почти не сопротивлялась.

Через минуту она рассмеялась и протянула ему губы.

— Ты прав… но, видишь ли, я тебя уже так люблю, что не могу даже представить будущую разлуку с тобой…

— Я тоже люблю тебя. Разве ты это еще не поняла? Как я смогу жить без тебя?

Она свернулась клубочком рядом с ним, прижавшись всем телом. Бедра ее потихоньку начали двигаться.

— Тогда докажи мне это еще раз! — шепнула она. — Скоро займется день… и до вечера потянутся такие длинные часы…

Покинув через час теплую комнату и выйдя в холодную сырость раннего утра. Жиль чувствовал себя победителем, окончательно потеряв способность рассуждать. Ему было бесконечно трудно уйти от Ситапаноки. Последняя победа над прекрасной индианкой наполняла его безмерной гордостью: она была с ним очень нежной и даже смиренной, добиваясь прощения за то, что осмелилась требовать, чтобы он пренебрег своим долгом воина. В этот последний час она щедро одарила его ласками и поцелуями, воспоминания о которых еще хранило его тело. Жиль шел, насвистывая военный марш, в глубь деревни, ступая не слишком твердо, но зато переполненный счастьем. Нынешняя ночь покончила с остатками его юношеской наивности, потому что любовником такой женщины, как Ситапаноки, мог быть только настоящий мужчина.

Он, конечно же, не мог различить тонкий белый силуэт девушки, неподвижно и скорбно стоявшей в одном из темных окон дома Гибсонов, полными слез глазами смотревшей, как он одним прыжком перескочил через изгородь…

Весь день лейтенант Гоэло выполнял свои обязанности машинально, абсолютно без всякого энтузиазма. Генерал Вашингтон, человек практический, но весьма слабо разбирающийся в психологии новоиспеченных офицеров, памятуя о тех делах, которыми его новый офицер в свое время занимался у Рошамбо, попросил его привести в порядок реестры его армии и взять на учет запасы, — увы, довольно скудные, — бывшие в их распоряжении этой зимой. Скучная бумажная работа совершенно не нравилась молодому человеку, чей взор довольно часто останавливался на каминных часах, в то время как с замершим в руке пером, витая далеко мыслями, он переносился в будущее, которое не имело ничего общего с галлонами пива и мешками муки.

От сладострастных мечтаний он очнулся только для того, чтобы рассеянно попрощаться со своим другом Тимом. Следопыт вновь отправился в Ньюпорт с поручением к французскому командованию. В глубине души он был очень доволен тем, что ему удастся засвидетельствовать свое почтение мисс Марте Карпентер, о существовании которой в последнее время он совсем забыл… С последним ударом 9-го часа Жиль уже перелезал через кизиловую изгородь, не отрывая взгляда от розового окна, за которым ждала его возлюбленная. Дверь еще не успела закрыться за ним, как она уже была в его объятьях… и все возобновилось!

Последующие ночи были такими же безумными и жгучими. Ситапаноки любила любовь. Она знала все ее ухищрения и тонкости и не раз могла убедиться в силе их воздействия на супруге, тот, однако, оставался благоразумным и не терял головы. С этим же восхитительным юношей, молодым и пылким, она достигала вершин. Между минутами недолгого сна, впрочем, не разлучавшего их, любовники любили друг друга со все возрастающим жаром, и с каждой ночью их взаимная страсть становилась еще сильнее.

Индианка больше не предлагала Жилю бежать с ней, и когда он сам было собрался заговорить на эту тему, закрыла ему рот долгим поцелуем.

— Оставь! Все устроится… Что-нибудь придумаем…

Но мало-помалу она опутывала его невидимой сетью своих чар. Ее красота, расцветшая в страсти, постепенно становилась опасным наркотиком, в котором юноша нуждался все больше и больше. Ситапаноки умела быть то пылкой, властной, то покорной до раболепства, великолепной пантерой, мурлыкающей и укрощенной, извивающейся в руках Жиля со счастливыми стонами. С каждым наступающим рассветом им все труднее давалось расставание, и молодой человек становился все мрачнее. Маленькая комнатка была для них замкнутым миром, райским садом, где царила в своей блистательной наготе прекрасная индианка, одновременно Ева и Змий, прекрасная индианка, которая поклялась себе навсегда и целиком завладеть им.

Она поняла, что одержала победу, когда однажды утром в момент последних поцелуев он обнял ее с еще большим жаром, чем обычно. Всю ночь он любил ее с каким-то исступленным неистовством, и