Лермонтов - Елена Хаецкая

Давайте еще раз перечитаем последние слова Мцыри. Рассказ закончен — теперь прощание:

Прощай, отец… дай руку мне;Ты чувствуешь, моя в огне…Знай, этот пламень с юных дней,Таяся, жил в груди моей;Но ныне пищи нет ему,И он прожег свою тюрьмуИ возвратился вновь к тому,Кто всем законной чередойДает страданье и покой…Но что мне в том? — пускай в раю,В святом, заоблачном краюМой дух найдет себе приют…Увы! — за несколько минутМежду крутых и темных скал,Где я в ребячестве играл,Я б рай и вечность променял…

Опустим последние слова — завещание о месте погребения — и еще это, последнее: «И с этой мыслью я засну и никого не прокляну!»

Вот самое опасное место поэмы. Мцыри променял бы небесный рай на земной. Если бы на то была Божья воля (если бы удалось). Но Божья воля — на другое: возвратиться в монастырь и не умереть без исповеди. Здесь есть диалог с Творцом — и нет ни малейшего сомнения в Творце. Тем более нет вызова Творцу. Человеческая воля была бы — да, жил бы в земном раю (как завершилась бы жизнь в этом земном раю, каким пришел бы Мцыри, свершись все по его желанию, к вечности — другой вопрос; может быть, и хорошо бы все закончилось). Но Промысел рассудил иначе — и Мцыри покоряется. Он не отталкивает руку священника, как это сделал последовательный богоборец Овод: «Падре… ваш бог… удовлетворен?» — последние слова пламенного революционера. В отличие от него Мцыри принимает все как есть.

Спустя два года в горах Кавказа умрет Лермонтов. Умрет от последствий дуэли, без священника. О его последних минутах будет знать только Глебов, его секундант. А Глебов всю свою, тоже недолгую, жизнь будет молчать. Кончина Пушкина от последствий дуэли была самая христианская — были и священник, и друзья, свидетели его последних минут, покаяния, примирения с Церковью. Лермонтову этого не было дано — поэтому на него можно вешать клеймо «демониста» и «богоборца»; а кто действительно может знать, как он уходил из земной жизни? Если даже Мцыри — который сказал все и до самого конца — был понят и истолкован неправильно…

* * *

Августовский номер «Отечественных записок» напечатал стихотворение «Три пальмы (Восточное сказание)», подписанное «М. Лермонтов».

Белинский в полном восторге. «… На Руси явилось новое могучее дарование — Лермонтов, — пишет он в начале октября 1839 года Станкевичу, — вот одно из его стихотворений:

ТРИ ПАЛЬМЫ (Восточное сказание)

В песчаных степях аравийской землиТри гордые пальмы высоко росли.Родник между ними из почвы бесплодной,Журча, пробивался волною холодной,Хранимый, под сенью зеленых листов,От знойных лучей и летучих песков.

И многие годы неслышно прошли;Но странник усталый из чуждой землиПылающей грудью ко влаге студенойЕще не склонялся под кущей зеленой;И стали уж сохнуть от знойных лучейРоскошные листья и звучный ручей.

И стали три пальмы на бога роптать:«На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?Без пользы в пустыне росли и цвели мы,Колеблемы вихрем и зноем палимы,Ничей благосклонный не радуя взор?..Не прав твой, о небо, святой приговор!..

И только замолкли, — в дали голубойСтолбом уж крутился песок золотой,Звонков раздавались нестройные звуки,Пестрели коврами покрытые вьюки,И шел, колыхаясь, как в море челнок,Верблюд за верблюдом, взрывая песок.

Мотаясь, висели меж твердых горбовУзорные полы походных шатров;Их смуглые ручки порой подымали,И черные очи оттуда сверкали…И, стан худощавый к луке наклоня,Араб горячил вороного коня.

И конь на дыбы подымался поройИ прыгал, как барс, пораженный стрелой;И белой одежды красивые складкиПо плечам фариса вились в беспорядке;И с криком и свистом носясь по песку,Бросал и ловил он копье на скаку.

Вот к пальмам подходит, шумя, караван;В тени их веселый раскинулся стан.Кувшины, звуча, налилися водою,И, гордо кивая махровой главою,Приветствуют пальмы нежданых гостей,И щедро поит их студеный ручей.

Но только что сумрак на землю упал,По корням упругим топор застучал, —И пали без жизни питомцы столетий!Одежду их сорвали малые дети,Изрублены были тела их потом,И медленно жгли их до утра огнем.

Когда же на запад умчался туман,Урочный свой путь продолжал караван;И следом песчаным на почве бесплоднойВиднелся лишь пепел седой и холодный;И солнце остатки сухие дожгло,А ветром их в степи потом разнесло.

И ныне всё дико и пусто кругом;Не шепчутся листья с гремучим ключом:Напрасно пророка о тени он просит, —Его лишь песок раскаленный заносит,Да коршун хохлатый, степной нелюдим,Добычу терзает и щиплет над ним.

Какая образность! — так всё и видишь перед собою, а, увидев раз, никогда уж не забудешь! Дивная картина так и блестит всею яркостию восточных красок! Какая живописность, музыкальность, сила и крепость в каждом стихе, отдельно взятом! Идя к Грановскому, нарочно захватываю новый № «Отечественных записок», чтобы поделиться с ним наслаждением — и что же? — он предупредил меня: какой чудак Лермонтов — стихи гладкие, а в стихах черт знает что — вот хоть его «Три пальмы» — что за дичь! — Что на это было отвечать? Спорить? — но я потерял уже охоту спорить, когда нет точек соприкосновения с человеком. Я не спорил, но, как майор Ковалев частному приставу, сказал Грановскому, расставив руки: «Признаюсь — после таких с вашей стороны поступков, я ничего не нахожу» — и вышел вон. А между тем этот человек, со слезами восторга на глазах, слушал «О царе Иване Васильевиче, молодом опричнике и удалом купце Калашникове». Не значит ли это того, что у него, для искусства, есть только непосредственное чувство, не развившееся и не возвысившееся до вкуса?..»

В ноябре «Отечественные записки» печатают повесть «Фаталист». Новый кусок «Героя» становится известен публике.

В примечании редакции сообщалось: «С особенным удовольствием пользуемся случаем известить, что М. Ю. Лермонтов в непродолжительном времени издаст собрание своих повестей, и напечатанных и ненапечатанных. Это будет новый, прекрасный подарок русской литературе». 5 ноября редактор и издатель «Отечественных записок» A.A. Краевский пишет цензору A.B. Никитенко: «Со мной случилась беда ужасная. Наборщики и верстальщик в типографии, вообразив, что от вас получена уже чистая корректура «Фаталиста» (тогда как такая получена только от С. С. Куторги [второго цензора]), третьего дня отпечатали весь лист, в котором помещалась эта повесть, оттиснув таким образом 3000 экз…. можете представить весь мой ужас… прошу вас позволить… напечатать эту статью без ваших изменений… Я бы не умолял вас… если бы не видел, что эта маленькая статейка может пройти в своем первоначальном виде. Лермонтова любит и князь Михаил Александрович Дундуков-Корсаков, и министр (С. С. Уваров); право, тут худа быть не может…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});