Знаменитые писатели Запада. 55 портретов - Юрий Безелянский

— Как собака, — сказал он так, как будто этому позору суждено было пережить его».

По роману Кафки режиссер Орсон Уэллс поставил в 1962 году фильм «Процесс». Он многое в нем изменил, отступив от оригинала. Режиссер перемежал современные декорации с видами Загреба, Рима, парижского вокзала Орсэ. Чтобы снять одну важную сцену, Орсон Уэллс заполнил огромную комнату 800 арендованными на время пишущими машинками фирмы «Оливетти». На роль Йозефа К. режиссер пригласил актера Энтони Перкинса, чье лицо с выражением настороженного зверька очень напоминало лицо самого Франца Кафки. Один из критиков того времени написал: «Романы Кафки представляют собой довольно реалистическое описание окружающего мира, но мир этот населен нереальными людьми — как бы из сновидений… В фильме же Уэллса — наоборот: реальные люди населяют мир кошмаров».

В 1993 году британский драматург Гарольд Пинтер и режиссер Дэвид Джонс осуществили новую экранизацию «Процесса». Съемки проходили в Праге, и текст был максимально приближен к Кафке. Иозефа К. на этот раз сыграл американский актер Кайл Маклахлен (потом он сыграет детектива в культовом фильме Линча «Твин Пинкс»), и сыграл иначе, чем Перкинс: не боязливого, не съежившегося от страха, а вспыльчивого, дерзкого и порой даже заносчивого человека, и от этого его реальное бессилие что-либо сделать или изменить выглядит более мучительным и трагическим.

И все же Кафка в кино — это редкость. Кафка же в жизни в XX веке и в начале XXI — фантасмагорическая реальность, проявляющаяся во всех странах мира — и тоталитарных, и демократических, там, где унижают и растаптывают человека. Свежий пример. Когда в июле 2003 года я писал это маленькое эссе о Кафке, в России проходила шумная и грубая атака правоохранительных органов на крупнейшую нефтяную компанию «ЮКОС». На встрече с Президентом страны Путиным президент Российского союза промышленников и предпринимателей Аркадий Вольский удивленно задал риторический вопрос: «Почему сначала сажают, а потом разбираются, а не наоборот?»

Можно смело предположить, что господин Вольский не читал Франца Кафку, иначе он бы не задал столь наивного вопроса. Как говорил офицер из новеллы «В исправительной колонии»: «Виновность всегда несомненна». И доказывать ничего не надо, особенно на бескрайних российских просторах, где либо сума, либо тюрьма, — и от судьбы никуда не уйдешь. Кругом «сплошная неразличимая масса опасностей». Эта фраза из притчи «Нора». Там мы читаем:

«…И угрожают мне не только внешние враги. Есть они и в недрах земли. Я их еще никогда не видел, но о них повествуют легенды, и я твердо в них верю…»

И далее:

«…Сидя в моей земляной куче, я, конечно, могу мечтать о чем угодно, о взаимопонимании тоже, хотя слишком хорошо знаю, что взаимопонимания не существует и что едва мы друг друга увидим, даже только почуем близость друг друга, мы потеряем голову и в тот же миг охваченные иного рода голодом, даже если мы сыты до отвала, сейчас же пустим в ход когти и зубы…»

Боже мой, как безысходно! Как мрачно в этом кафкианском мире, в этой норе, где каждый из нас вынужден обитать. Простой человек, не стоящий на пьедестале успеха, это неудачник, аутсайдер, изгой, гонимый отовсюду «вечный жид». Как уже говорилось, Кафка был евреем. А как к этой проблеме «пятого пункта» относился писатель? «Что у меня общего с евреями? — спрашивал Кафка и отвечал: — У меня едва ли есть что-нибудь общего с самим собой».

Все. Точка. Пора переходить к совершенно другой теме, и проницательный читатель догадался, к какой.

Кафка и женщины

Женщины его влекли и вместе с тем пугали. Встречам и общению с ними он предпочитал письма. Свою любовь Кафка облекал в эпистолярную форму. С одной стороны, весьма чувственную, а с другой — вполне безопасную (безопасная любовь сродни безопасному сексу?).

Четыре женщины. Три помолвки (причем с одной из женщин — с Фелицией Бауэр, дважды). И непрекращающееся одиночество. «Все заставляет меня раздумывать… — записывал Кафка по поводу Фелиции. — Страх перед соединением, слиянием. После этого я никогда не смогу быть один» — запись из дневника.

И еще одно признание: «Юношей я был так неискушен и равнодушен в сексуальном отношении (и очень долго оставался бы таким, если бы меня насильно не толкнули в область сексуального), как сегодня, скажем, в отношении теории относительности…» (10 апреля 1922).

Он не хотел, а его толкнули? Позиция явно не мужская. Не воля Кафки правит событиями, а он подчиняется обстоятельствам. Так, однажды в Веймаре ему приглянулась дочь смотрителя дома Гёте. Кафка назначил ей свидание. Она не пришла. И он не стал добиваться повторной встречи. Остыл сразу.

Первое настоящее увлечение Кафки (слово «любовь» написать трудно) — Фелиция Бауэр. Она стала героиней его дневника, и ей он написал массу писем. Дважды, в мае 1914 года и в июле 1917-го, Кафка обручался с ней, но жениться так и не решился. Их первая встреча произошла 13 августа 1912 года в доме Макса Брода. Фелиции Бауэр — 25 лет, Францу Кафке — 29 (оба отнюдь не юные). Она — берлинская рассудительная барышня из мелкобуржуазной еврейско-немецкой семьи, «ненаглядная делячка», как называл ее Кафка. Он — начинающий писатель, худосочный, мнительный и постоянно рефлектирующий гений. Они встретились и… началась переписка.

Весь корпус посланий Кафки составляет 716 страниц, основная масса приходится на первые два года (1912–1914). Письма Кафки сложные, насквозь литературные, истинно кафкианские, в них он оттачивал свое перо и экспериментировал с чувствами (полигон любви и литературы одновременно). Читать их мучительно трудно и психологически тяжело из-за откровений писателя, в них, по его признанию, «страданий сколько угодно». И вместе с тем письма Франца Кафки завораживают и не отпускают от себя.

«Меня эти письма захватили так, как уже много лет не увлекало ни одно произведение словесности, — признавался австрийский писатель Элиас Канетти. — Сказать о них „документ“ — значит сказать слишком мало. Это слово годится лишь с оговоркой, что так же мы назовем и откровеннейшие жизненные свидетельства Паскаля, Кьеркегора и Достоевского. Что до меня, то могу сказать лишь одно: в меня эти письма вошли как некая особая, своя жизнь, и отныне стали мне такими родными во всей своей загадочности, словно принадлежат мне давным-давно, с той поры, как я пытаюсь вбирать в себя людей целиком, дабы снова и снова постигать их во всей их непостижимости».

На основе этих писем Канетти написал исследование «Другой процесс. Франц Кафка в письмах к Фелице».

В первых письмах Кафка обращается к Фелиции почти официально — «милостивая государыня», затем попроще и потеплеее — «мадемуазель Фелиция» и, наконец, совсем интимно — «любимая моя».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});