Хороши в постели - Дженнифер Вайнер

что ноги и руки одеревенели, а кулаки и ступни покалывало от желания ударить или отвесить пинка.

«Брюс, – подумала я. – Чертов Брюс и его чертова Толкушка. Я должна была почивать на лаврах, но как, черт возьми, я могу быть счастлива, когда моя малышка все еще в больнице. И это Брюс со своей новой подружкой уложили ее туда».

– Хорошо, – с беспокойством согласилась мама. – Пойдем погулять.

– Нет, – прервала я ее. – Я пойду одна. Сейчас я хочу побыть одна.

Все они были озадачены и встревожены, но вышли.

– Позвони мне, – напоследок попросила мама. – Дай знать, когда будешь готова к возвращению Нифкина.

– Непременно, – солгала я не моргнув глазом.

Я хотела, чтобы они ушли. Из моего дома, из головы, из моей жизни. Я словно горела изнутри и вот-вот должна была взорваться. Я наблюдала в окно, пока они не сели в машину и не уехали.

Затем я натянула спортивный топик, потрепанную футболку, шорты и одну кроссовку и выскочила из дома на раскаленный тротуар. Я решила не думать ни об отце, ни о Брюсе, ни о ребенке, ни о чем. Я должна просто идти. И, может быть, когда я вернусь, у меня получится заснуть.

Май перетек в июнь. Все мои дни строились вокруг Джой. Утром я первым делом отправлялась в больницу, с рассветом проходя пешком тридцать кварталов до Детской больницы Филадельфии. В маске, накидке и перчатках, я сидела в стерильном кресле-качалке в отделении интенсивной терапии, держала ее крошечную ручку, касалась кончиками пальцев ее губ, пела ей песни, под которые мы танцевали несколько месяцев назад. Это были единственные моменты, когда я не чувствовала, как меня охватывает ярость; единственные моменты, когда я могла дышать. А когда я ощущала, что гнев вот-вот заполнит меня, что кулаки сжимаются и я готова ударить что-нибудь, я оставляла малышку. Я возвращалась домой, мерила шагами полы, делала упражнения на грудь, мыла и скребла полы и шкафы, которые мыла и скребла накануне.

И долго яростно бродила по городу. Гипс на лодыжке становился все грязнее и грязнее. Я мчалась на желтые огни, бросала злобные взгляды на любую машину, посмевшую приблизиться к перекрестку. Я привыкла к тихому голосу в голове. Тому самому, который говорил в аэропорту, что это не на Брюса я злюсь, тот самый, что тихо плакал от мысли, что Брюс не стал тем единственным.

Я привыкла к голосу, вопрошающему: «Почему?» Каждое утро, когда я обувалась и натягивала через голову очередную невзрачную рубашку, он спрашивал «почему?»… каждый вечер, когда я проматывала сообщения от матери, сестры, Макси и Питера Крушелевански, от всех друзей, даже не слушая.

«Ты слишком печальна», – бормотал голос, пока я топала по Уолнат-стрит.

«Успокойся», – шептал голос, пока я глотала черный обжигающий кофе, чашку за чашкой, вместо завтрака.

«Поговори с кем-нибудь, – убеждал голос. – Пусть они помогут».

Я игнорировала. Кто мне мог сейчас помочь? Что мне оставалось, кроме улиц и больницы, тихой квартиры и пустой кровати?

Я перевела звонки на голосовую почту. Проинструктировала почтовое отделение, что меня не будет в городе неопределенный срок, и попросила оставлять письма у себя. Я позволила компьютеру пылиться, перестав проверять электронную почту. И во время очередной прогулки выбросила пейджер в реку Делавэр, даже не обернувшись.

Гипс сняли, я стала гулять дольше – часа по четыре, петляя по худшим районам, мимо торговцев крэком, проституток обоих полов, мертвых голубей в сточных канавах, сгоревших остовов автомобилей, не видя ничего и не боясь ничего вокруг.

Что из этого могло причинить мне боль, после всего, что я потеряла? Когда я случайно столкнулась с Самантой на улице, то сказала ей, что слишком занята, чтобы погулять вместе, глядя на горизонт, чтобы не видеть ее обеспокоенного лица, и нетерпеливо переминаясь.

– Готовлю все, – пояснила я, с нетерпением ожидая, когда можно будет уйти. – Малышка скоро вернется домой.

– Можно ее увидеть? – спросила Сэм.

Я тут же замотала головой.

– Я не готова… то есть она не готова.

– Что ты имеешь в виду, Кэнни? – спросила Сэм.

– Она очень хрупкая с медицинской точки зрения, – ответила я, пробуя на вкус термин, услышанный в отделении интенсивной терапии для новорожденных.

– Я же просто постою за стеклом и посмотрю на нее, – удивленно пояснила Саманта. – А потом мы пойдем завтракать. Завтрак, помнишь? Твоя любимая еда.

– Мне пора, – резко оборвала я, пытаясь ее обойти.

Саманта не двинулась с места.

– Кэнни, что с тобой на самом деле происходит?

– Ничего, – отмахнулась я, протискиваясь мимо, мои ноги уже двигались, глаза смотрели вдаль. – Ничего, ничего. Все в порядке.

19

Я шла, и казалось, что Господь надел мне очки, в которых можно видеть только плохое, печальное, боль и страдания городской жизни, мусор, разбросанный по углам, вместо цветов, посаженных в оконных ящиках. Я видела, как мужья и жены ссорились, но не целовались и не держались за руки.

Я видела маленьких детей, несущихся по улицам на украденных велосипедах, выкрикивающих оскорбления и проклятия, и взрослых мужчин, говоривших так, словно завтракали собственной слизью, пялясь на женщин бесстыдными, похотливыми глазами.

Я чувствовала запах летнего города: лошадиная моча, горячая смола и сероватые, тошнотворные выхлопы, которые извергали автобусы. Из крышек канализационных люков сочился пар, тротуары изрыгали жар от бурлящих внизу подземных переходов. Куда бы я ни посмотрела, я видела только пустоту, одиночество, разбитые окна зданий, неуклюжих наркоманов с протянутыми руками и мертвыми глазами – печаль, грязь и гниль.

Я надеялась, время исцелит меня, что километры утолят мою боль. Я ждала утра, когда, проснувшись, я не буду представлять, как Брюс и Толкушка умирают ужасной мучительной смертью… или, что еще хуже, как теряют ребенка, как я теряю Джой.

Я шла в больницу на рассвете, а иногда и раньше, наматывала круги по парковке, пока не успокаивалась настолько, что могла войти. Я сидела в кафетерии, глотая воду чашку за чашкой, пытаясь улыбаться и выглядеть нормально, но в голове бешено кружились мысли о ножах, оружии, автомобильной аварии… Я бы улыбнулась, поздоровалась… но на самом деле в моей голове зрел план мести.

Я представляла, как звоню в университет, где Брюс преподавал английский первому курсу, и рассказываю им, как он проходил тест на наркотики, наглотавшись теплой воды, приправленной желтокорнем, который купил по объявлению на последних страницах «Хай таймс». Моча удачи, называлась это штука. Я бы рассказала им, что он появлялся на работе под кайфом – он делал так раньше, возможно, и продолжал так делать, и его