Буйный Терек. Книга 1 - Хаджи-Мурат Мугуев

Прикуринская степь, волнообразная, желтая, изрезанная овражками, выжженная и сухая, лежала перед ними.

Казачьи разъезды, перейдя неглубокий овраг, продвинулись далеко вперед. Легкая желтоватая пыль курилась под копытами коней. Грузинские дозоры шли слева, татарская конная милиция — справа. Русские батальоны развернулись на занятой ими возвышенности, господствовавшей над долиной. Три дороги — одна на Елизаветполь, другая на Шушу и третья в сторону Тифлиса — сходились в этом месте. Над выжженной степью поднимался памятник, поставленный столетия назад в честь знаменитого на Востоке поэта и мыслителя Низами Ганджеви, родившегося в XII веке в Елизаветполе — древнем иранском городе Гандже.

Русский отряд развернулся, батальоны по команде заняли свои заранее определенные диспозицией места. Ширванцы — слева, справа — егеря, установив этим первую линию. Четырнадцать орудий и ракетницы стали в центре, остальные двенадцать пушек поставили поуступно на флангах. За егерями развернулся батальон карабинеров, а за ширванцами — батальон Грузинского полка под командой Симонича. За первой и второй линией уступами стали вглубь по флангам по две роты и по два орудия для защиты тылов и флангов отряда от ударов иранской конницы. Посреди русской позиции находился укрепленный вагенбург из трех резервных рот с четырьмя орудиями и шестью фальконетами, задачей которого было в критическую для русского отряда минуту ударить в нужную сторону. Донские казаки полков Иловайского и Костина обошли справа фланг остановившихся батальонов. Грузинская конница, усиленная татарской милицией, при девяти фальконетах стала слева. Весь Нижегородский драгунский полк в качестве резерва находился в глубине левого фланга при Паскевиче.

Редкие облака высоко проходили над степью. Жара усиливалась, изредка со степи набегал теплый, еле ощутимый ветерок. Легкая пыль курилась по дорогам, сизое марево вставало над горизонтом.

Внезапно степь ожила. Поднялась пыль, послышался гул и звон, ржание коней, крики верблюдов. Черные фигуры всадников замелькали на дорогах, и спустя пятнадцать минут огромная, темная, движущаяся масса всей персидской армии заполнила долину. Звуки рожков, бой барабанов, мерный шаг спокойно и размеренно шедших, словно на учении, персидских батальонов заглушил все.

В блеске и сверкании оружия, в тяжелом движении сорокапятитысячной армады подходили персы к Зазал-Архской возвышенности, на которой, приготовившись к бою, уже ждал ее семи с половиной тысячный русский отряд.

Паскевич с нескрываемой тревогой смотрел на подходившую персидскую армию. Как широкое, бескрайнее море, залили всю прикуринскую долину персидские полки.

Пыль висела над долиной, поблескивало на солнце оружие, конные толпы курдов и бахтиар спускались с пологих склонов возвышенности Булах-Дага.

Паскевич не отрываясь смотрел в подзорную трубу, наконец он опустил ее и молча взглянул на Давыдова.

— Я, кажется, совершил великую оплошность, послушавшись Мадатова и Вельяминова. Надо было остаться в крепости.

Денис Давыдов покачал головой.

— Нет, Иван Федорович, я держусь того же мнения, что и они. Бой в открытом поле — единственное, что должны делать мы.

Паскевич снова поднял трубу. Он молчал, но было видно, что сомнение и раздумье охватили его.

— Вынести за линию барабан, — вдруг сказал он.

Один из его адъютантов — подполковник Толстой и двое солдат пошли за первую линию стоявших в боевом порядке ширванцев. Солдаты положили на землю барабан, и Паскевич размеренным, каким-то парадным шагом подошел к нему, сел на барабан и на виду всей иранской армии стал молча смотреть па перестроения врага.

«Какая-то театральщина. К чему это?» — подумал Небольсин, впереди роты которого, насупившись, сидел Паскевич.

Раздался орудийный выстрел, за ним второй, спустя минуту еще три ядра просвистели и упали невдалеке от генерала. Он сидел все в той же позе, не обращая внимания на огонь, ни слова не говоря, не отдавая приказаний.

— Что с ним? Пора действовать, персы уже заканчивают свой маневр, — озабоченно сказал Мадатов, находившийся в центре русских позиций.

Вельяминов молча пожал плечами.

— Да что он медлит?.. Время атаковать, — с еще большей тревогой повторил Мадатов.

Паскевич вдруг встал и не спеша пошел назад за линию войск. Что он думал, зачем сидел под огнем персов — было непонятно. Он, несомненно, был храбр, но удивить кавказских солдат личной храбростью было трудно.

Проходя мимо Небольсина, генерал поднял глаза. Заметив поручика, прищурился и молча, так же медленно пошел дальше.

Персидская пехота, закончив перестроение, остановилась в версте от русских. По флангам, как тучи, стала сгущаться и увеличиваться конница. Тысяч около девяти кавалерии начали обходить донские полки. Орудийный огонь стих, и снова наступила некоторая тишина. Обе армии стояли одна против другой, но боя не начинали.

План боя и построения иранской армии были такими же, как и при Шамхоре. Центр занимали восемнадцать лучших батальонов по тысяче сарбазов в каждом, тридцать шесть орудий и сорок фальконетов. За батальонами стояли резервы — еще четыре сильных, только что укомплектованных батальона с восемью орудиями. За резервами — ставка Аббаса-Мирзы, охраняемая гвардейской конницей и двумя гвардейскими батальонами. За ставкой наследника иранского престола стояли обозы из многих сотен повозок, телег и арб, вокруг которых находились вооруженные толпы прислуги, кочевников и сельчан, мобилизованных на работы в персидском транспорте. Сражением руководил Аббас-Мирза.

На правом фланге были шесть батальонов персидской пехоты при двенадцати орудиях, но главная сила заключалась в двенадцатитысячной коннице, которая должна была атаковать и массой раздавить слабые кавалерийские фланги русских, обхватив с тыла и фланга пехоту, врубиться в нее и, разметав русские батальоны, овладеть артиллерией. Другая туча иранской конницы находилась на левом фланге. Ее было свыше девяти тысяч, и ее задачей была одновременная атака и удар по грузино-татарской милиции, едва насчитывавшей семьсот всадников. Левым флангом армии командовал зять персидского шаха сардар Аллаяр-хан, правым — старший сын Аббаса Мамед-Мирза, резервами — принц Измаил. Наиболее способным из всех них был зять шаха Аллаяр-хан, человек, знакомый с военным делом, близкий к англичанам и ненавидевший Россию.

Аббас-Мирза, которому еще позавчера придворный поэт и астролог Мир-Гасан, составивший гороскоп, предсказал победу, сидел на белом жеребце и, подобно Паскевичу, разглядывал в трубу армию русских.

Англичанин Олсон, командиры дивизий Эйсан-хан и Халу-Курбан-хан, начальник гвардии принц Эмин-Доуле и другие сановники стояли позади валиагда, тоже внимательно разглядывая неподвижно стоявшие русские войска.

— Что эти собаки не начинают боя? — отнимая от глаз трубу, спросил Аббас.

— Боятся, ваше высочество. Ведь не шуточное дело сразиться этой горсточке проклятых богом свиноедов с могущественными, отборнейшими войсками льва Ирана, — склоняясь перед конем валиагда, сказал Эмин-Доуле.

— И как эти ослепленные аллахом, лишенные разума люди не бегут перед морем войск вашего высочества! — льстиво сказал Халу-Курбан-хан.

Аббас усмехнулся.

— Мне жаль этих несчастных мужиков. Скоро все эти белые рубахи обагрятся кровью, а их жалкие казачьи и грузинские сотни лягут под ударом моих храбрецов.

— Не пора ли начинать бой, ваше высочество? У русских какое-то смятение, предпочтительно нам первыми ударить на них.

— Не все ли равно, дорогой советник Олсон, эти несчастные не уйдут от своей смерти: Азраил уже опустил над ними свои черные крылья, пусть поживут еще час, — снисходительно ответил Аббас-Мирза.

Мадатов обходил линии солдат.

— Ребята, — сказал он, — вы хорошо знаете перса. Он не стоек, выдержите только час — и он побежит.

— Выстоим и три, ваше сиятельство, не извольте беспокоиться, — отвечали солдаты.

— А что его много, так ведь это и лучше: ни одна пуля не пролетит мимо, — пошутил Мадатов.

— Ну что, старик, побьем сегодня перса или он накладет нам? — спросил он, останавливаясь возле Саньки.

— А как же, ваше сиятельство! Вестимо побьем, аж пух с его пустим, только вы сами не зарывайтесь, как новый командир, — кивнул куда-то туда, где исчез Паскевич, Санька. — Не ровен час попадет пуля, что тогда нам делать? — уже серьезно закончил он.

— В меня не попадет, я заговоренный, — пошутил Мадатов. — Ну, а где ж, кавалер, твои Георгии? — спросил он.

— Убрал, ваше сиятельство, в карман. В суматохе их и потерять недолго, опять же в бою без них лучше. Каждый супостат как завидит их, так в тебя или пулей или с штыком полезет, подумает — начальство.