Современная практика православного благочестия - Николай Пестов

Приложение к главе 28-й

Демонская твердыня — тщеславие и гордость

(Выдержки из записок о. Александра Ельчанинова)

И гордость, и самолюбие, и тщеславие, сюда можно прибавить высокомерие, надменность, чванство — все это разные виды одного основного явления — «обращенности на себя», или «аутоэротизма», начало всякого греха.

Из всех этих слов наиболее твердым смыслом отличаются два: тщеславие и гордость, они, по Лествице (прп. Иоанна, игумена Синайского), «как отрок и муж, как зерно и хлеб, начало и конец».

Симптомы тщеславия, этого начального греха: нетерпение упреков, жажда похвал, искание легких путей, непрерывное ориентирование на других — что они скажут? Как это покажется? Что подумают? Тщеславие (по «Лествице») «издали видит приближающегося зрителя и гневливых делает ласковыми, легкомысленных — серьезными, рассеянных — сосредоточенными, обжорливых — воздержанными» и т. д.

«Бес тщеславия радуется, — говорит прп. Иоанн Лествичник, — видя умножение наших добродетелей: чем больше у нас успехов, тем больше пищи для тщеславия. Когда я храню пост, я тщеславлюсь. Когда же для утаения подвига моего скрываю это — тщеславлюсь о своем благоразумии. Если я красиво одеваюсь, я тщеславлюсь, и переодевшись в худую одежду, тщеславлюсь еще больше. Говорить ли стану — тщеславием обладаюсь, соблюдаю молчание — паки оному предаюсь. Куда сие терние ни поверни, все станет оно вверх своими спицами…»

Усилившееся тщеславие рождает гордость. Гордость есть крайняя самоуверенность, с отвержением всего, что не мое, источник гнева, жестокости и злобы, отказ от Божией помощи, «демонская твердыня». Она — медная стена между нами и Богом (авва Пимен); она — вражда к Богу, начало всякого греха, она — во всяком грехе. Ведь всякий грех есть вольная отдача себя своей страсти, сознательное попрание Божьего закона, дерзость против Бога, хотя «гордости подверженный как раз имеет крайнюю нужду в Боге, ибо люди спасти такого не могут» (Лествица).

Гордый глух и слеп к миру, мира он не видит, а только свое во всем отражение.

Гордость — одиночество, тьма кромешная. Гордость — отсюда самолюбие, отсюда пристрастность, неспособность самооценки, отсюда глупость. Каждый гордец глуп в своих оценках, хотя бы от природы имел гениальный разум. Но гордый обычно не видит своего греха.

«Некий разумный старец увещал на духу одного брата, чтобы тот не гордился, а тот, ослепленный умом своим, отвечал ему: "Прости меня, отче, во мне нет гордости". Мудрый старец ему ответил: "Да чем же ты, чадо, мог лучше доказать свою гордость, как не этим ответом".

Богатство материальное порабощает нас, обостряет наш эгоизм, смущает наше сердце, гнетет нас заботами, страхами, требует жертв себе, как ненасытимый демон. Не оно служит нам, а мы обычно служим ему.

Но не то же ли с богатствами здоровья, силы, молодости, красоты, таланта? Не так ли и они усиливают нашу гордость, берут в плен наше сердце, отводя его от Бога?»

Да, поистине блаженны нищие в смысле имущества — как легко им приобрести евангельскую легкость духа и свободу от земных пут; но блаженны и не имеющие здоровья и молодости (потому что «страдающие плотию перестают грешить»), блаженны некрасивые, неталантливые, неудачники: они не имеют в себе главного греха — гордости, так как им нечем гордиться…

Болезнь гордости часто начинается… от успеха, удачи, постоянного упражнения своего таланта.

Часто это так называемый «темпераментный» человек, «увлекающийся», «страстный», «талантливый». Это

своего рода извергающийся гейзер, своей непрерывной активностью мешающий и Богу, и людям подойти к нему. Он полон, поглощен, упоен собой. Он ничего не видит и не чувствует, кроме своего горения, таланта, которым наслаждается, от которого получает полное счастье и удовлетворение. Едва ли можно сделать что-нибудь с такими людьми, пока они сами не выдохнутся, пока вулкан не погаснет. В этом опасность всякой одаренности, всякого таланта. Эти качества должны быть уравновешены полной, глубокой духовностью.

Также «неврастения», «нервность» и т. п., мне кажется, — просто виды греха, и именно греха гордости. Самый главный неврастеник — диавол.

Можно ли представить себе неврастеником человека смиренного, доброго, терпеливого? И обратно — почему неврастения выражается непременно в злобе, раздражительности, осуждении всех, кроме себя, нетерпимости, ненависти к людям, крайней чувствительности ко всему личному?

В начале гордости — только занятость собой, почти нормальная, сопровождаемая хорошим настроением, переходящим часто в легкомыслие. Человек доволен собой, часто хохочет, напевает, прищелкивает пальцами. Любит казаться оригинальным, острить, проявляет особые вкусы, капризен в еде. Охотно дает советы и вмешивается по-дружески в чужие дела. Невольно обнаруживает свой исключительный интерес к себе такими фразами (перебивая чужую речь): «Нет, что я вам расскажу», или: «Нет, я знаю лучше случай», или: «У меня обыкновенно…», или: «Я придерживаюсь правила», «Я имею привычку предпочитать» (у Тургенева).

Говоря о чужом горе, бессознательно говорят о себе: «Я так была потрясена, что до сих пор не могу прийти в себя».

Одновременно — огромная зависимость от чужого одобрения, в зависимости от которого человек то внезапно расцветает, то вянет и «скисает». Но, в общем, в этой стадии настроение остается светлым. Этот вид эгоцентризма очень свойственен юности, хотя встречается и в зрелом возрасте.

Счастье человеку, если на этой стадии встретят его серьезные заботы, особенно о других (женитьба, семья), работа, труд. Или пленит его религиозный путь, и он, привлеченный красотой духовного подвига, увидит свою нищету и убожество и возжелает благодатной помощи. Если этого не случится, болезнь развивается дальше.

Является искренняя уверенность в своем превосходстве. Часто это выражается в неудержимом многословии. Ведь что такое болтливость, как, с одной стороны, отсутствие скромности, а с другой — самоуслаждение примитивным процессом самообнаружения.

Эгоистическая природа многословия ничуть не уменьшается от того, что это многословие иногда на серьезную тему: гордый человек может толковать о смирении и молчании, прославлять пост, дебатировать вопрос, что выше: добрые дела или молитва.

Уверенность в себе скоро переходит в страсть командования; он посягает на чужую волю (не вынося ни малейшего посягания на свою). Распоряжается чужим вниманием, временем, силами, становится нагл и нахален. Свое дело — важно, чужое — пустяки. Он берется за все, во все вмешивается.

В этой стадии настроение гордого портится. В своей агрессивности он, естественно, встречает противодействие, отпор; является раздражительность, упрямство, сварливость; он убежден, что никто его не понимает, даже его духовник; столкновения с «миром» обостряются, и гордец окончательно делает выбор: «я» против людей, но еще не против Бога.

Душа становится темной и холодной, и в ней поселяются надменность, презрение, злоба, ненависть. Помрачается ум, различение добра и зла делается спутанным, т. е. оно заменяется различением «моего» и «не моего». Он выходит из всякого повиновения, невыносим во всяком обществе; его цель — вести свою линию, посрамить, поразить других.

Если он монах, то бросает монастырь, где ему все невыносимо, и ищет собственных путей. Иногда эта сила самоутверждения направлена на материальное стяжание, на карьеру, общественную и политическую деятельность, иногда, если есть талант, — на творчество, и тут гордец может иметь благодаря своему напору некоторые победы. На этой же почве создаются расколы и ереси.

Наконец на последней ступеньке человек разрывает и с Богом… Теперь он разрешает себе все: грех его не мучит, он делается его привычкой; если в этой стадии ему может быть легко, то ему легче с диаволом и на темных путях, состояние души мрачное, беспросветное, одиночество полное, но вместе с тем искреннее убеждение в правоте своего пути и чувство полной безопасности в то время, как черные крылья мчат его к гибели.

Собственно говоря, такое состояние мало чем отличается от помешательства. Гордый и в этой жизни пребывает в состоянии почти полной изоляции (тьма кромешная). Посмотреть, как он беседует и спорит! Он или вовсе не слышит того, что ему говорят, или слышит только то, что совпадает с его взглядами. Если же ему говорят что-либо несогласное с его мнениями, он злится, как от личной обиды, издевается и яростно отрицает. В окружающих он видит только те свойства, которые он сам им навязал, так что даже и в похвалах своих он остается гордым, в себе замкнутым, непроницаемым для объективного.

Характерно, что наиболее распространенные формы душевной болезни — мания величия и мания преследования — вытекают из «повышенного самоощущения» и совершенно немыслимы для смиренных, простых, забывающих себя людей.