Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зарево над Москвой освещало золотые главы церквей, они поблескивали, точно шлемы равнодушных солдат пожарной команды. Дома похожи на комья земли, распаханной огромнейшим плугом, который, прорезав в земле глубокие борозды, обнаружил в ней золото огня. Самгин ощущал, что и в нем прямолинейно работает честный плуг, вспахивая темные недоумения и тревоги. Человек с палкой в руке, толкнув его, крикнул:
– Ослеп? Ходите, дьяволы…
Толчок и окрик не спугнул, не спутал бойкий ход мысли Самгина.
«Маракуев, наверное, подружится с курчавым рабочим. Как это глупо – мечтать о революции в стране, люди которой тысячами давят друг друга в борьбе за обладание узелком дешевеньких конфект и пряников. Самоубийцы».
Это слово вполне удовлетворительно объясняло Самгину катастрофу, о которой не хотелось думать.
«Раздавили и – любуются фальшфейерами, лживыми огнями. Макаров прав: люди – это икра. Почему не я сказал это, а – он?.. И Диомидов прав, хотя глуп: людям следует разъединиться, так они виднее и понятней друг другу. И каждый должен иметь место для единоборства. Один на один люди удобопобеждаемее…»
Самгину понравилось слово, он вполголоса повторил его:
«Удобопобеждаемее… да!»
В памяти на секунду возникла неприятная картина: кухня, пьяный рыбак среди нее на коленях, по полу, во все стороны, слепо и бестолково расползаются раки, маленький Клим испуганно прижался к стене.
«Раки – это Лютовы, дьякона́ и вообще люди ненормальные… Туробоевы, Иноковы. Их, конечно, ждет участь подпольного человека Якова Платоновича. Они и должны погибнуть… как же иначе?»
Самгин почувствовал, что люди этого типа сегодня особенно враждебны ему. С ними надобно покончить. Каждый из них требует особой оценки, каждый носит в себе что-то нелепое, неясное. Точно суковатые поленья, они не укладывались так плотно друг ко другу, как это необходимо для того, чтоб встать выше их. Да, надобно нанизать их на одну, какую-то очень прочную нить. Это так же необходимо, как знать хода каждой фигуры в шахматной игре. С этой точки мысли Самгина скользили в «кутузовщину». Он пошел быстрее, вспомнив, что не первый раз думает об этом, даже всегда только об этом и думает.
«Эти растрепанные, вывихнутые люди довольно удобно живут в своих шкурах… в своих ролях. Я тоже имею право на удобное место в жизни…» – соображал Самгин и чувствовал себя обновленным, окрепшим, независимым.
С этим чувством независимости и устойчивости на другой день вечером он сидел в комнате Лидии, рассказывая ей тоном легкой иронии обо всем, что видел ночью. Лидия была нездорова, ее лихорадило, бисер пота блестел на смуглых висках, но она все-таки крепко куталась пуховой, пензенской шалью, обняв себя за плечи. Ее темные глаза смотрели с недоумением, с испугом. Изредка и как будто насильно она отводила взгляд на свою постель, там, вверх грудью, лежал Диомидов, высоко подняв брови, глядя в потолок. Здоровая рука его закинута под голову, и пальцы судорожно перебирают венец золотистых волос. Он молчал, а рот его был открыт, и казалось, что избитое лицо его кричало. На нем широкая ночная рубаха, рукава ее сбиты на плечи, точно измятые крылья, незастегнутый ворот обнажает грудь. В его теле было что-то холодное, рыбье, глубокая ссадина на шее заставляла вспоминать о жабрах.
Появлялась Варвара, непричесанная, в ночных туфлях, в измятой блузе; мрачно сверкая глазами, она минуту-две слушала рассказ Клима, исчезала и являлась снова.
– Я не знаю, что делать, – сказала она. – У меня не хватит денег на похороны…
Диомидов приподнял голову, спросил со свистом:
– Разве я умираю?
И закричал, махая рукой:
– Я не умираю! Уйдите… уйдите все!
Варвара и Клим ушли, Лидия осталась, пытаясь успокоить больного; из столовой были слышны его крики:
– Отвезите меня в больницу…
– Не верю я, что он сошел с ума, – громко сказала Варвара. – Не люблю его и не верю…
Пришла Лидия, держась руками за виски, молча села у окна. Клим спросил: что нашел доктор? Лидия посмотрела на него непонимающим взглядом; от синих теней в глазницах ее глаза стали светлее. Клим повторил вопрос.
– Помяты ребра. Вывихнута рука. Но – главное – нервное потрясение… Он всю ночь бредил: «Не давите меня!» Требовал, чтоб разогнали людей дальше друг от друга. Нет, скажи – что же это?
– Навязчивая идея, – сказал Клим.
Девушка снова взглянула на него, не понимая, затем сказала:
– Я – не о том. Не о нем. Впрочем, не знаю, о чем я.
– Он и раньше был ненормален, – настойчиво заметил Самгин.
– Что тут нормально? Что вот люди давят друг друга, а потом играют на гармонике? Рядом с нами до утра играли на гармонике.
Вошел Макаров, обвешанный пакетами, исподлобья посмотрел на Лидию:
– Вы – спали?
Не взглянув на него, не ответив, она продолжала пониженным голосом:
– Нормально – это когда спокойно, да? Но ведь жизнь становится все беспокойнее.
– Нормальный организм требует устранения нездоровых и неприятных раздражений, – сердито заворчал Макаров, развязывая пакеты с бинтами, ватой. – Это – закон биологии. А мы от скуки, от безделья встречаем нездоровые раздражения, как праздники. В том, что некоторые полуидиоты…
Лидия вскочила, подавленно крикнув:
– Не смейте говорить так при мне!
– А без вас – можно?
Она убежала в комнату Варвары.
– Склонность к истерии, – буркнул Макаров вслед ей. – Клим, пойдем, помоги мне поставить компресс.
Диомидов поворачивался под их руками молча, покорно, но Самгин заметил, что пустынные глаза больного не хотят видеть лицо Макарова. А когда Макаров предложил ему выпить ложку брома, Диомидов отвернулся лицом к стене.
– Не стану. Уйдите.
Макаров уговаривал неохотно, глядя в окно, не замечая, что жидкость капает с ложки на плечо Диомидова. Тогда Диомидов приподнял голову и спросил, искривив опухшее лицо:
– За что вы меня мучаете?
– Надо выпить, – равнодушно сказал Макаров.
В глазах больного мелькнули синие искорки. Он проглотил микстуру и плюнул в стену.
Макаров постоял над ним с минуту, совершенно не похожий на себя, приподняв плечи, сгорбясь, похрустывая пальцами рук, потом, вздохнув, попросил Клима:
– Скажи Лидии, что ночью буду дежурить я…
Ушел. Диомидов лежал, закрыв глаза, но рот его открыт и лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он открыл рот нарочно, потому что знает: от этого лицо становится мертвым и жутким. На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот сотен солдатских ног сотрясал землю. Истерически лаяла испуганная собака. В комнате было неуютно, не прибрано и душно от запаха спирта. На постели Лидии лежит полуидиот.
«Может быть, он и здоровый лежал тут…»
Клим вздрогнул, представив тело Лидии в этих холодных, странно белых руках. Он встал и начал ходить по комнате, бесцеремонно топая; он затопал еще сильнее, увидав, что Диомидов повернул к нему свой синеватый нос и открыл глаза, говоря:
– Я не хочу, чтоб он дежурил, пусть Лидия… Я его не люблю…
Клим Самгин подошел к нему и, вытянув шею, грозя кулаком, тихонько сказал:
– Молчи, ты… блаженная вошь!..
Клим в первый раз в жизни испытывал охмеляющее наслаждение злости. Он любовался испуганным лицом Диомидова, его выпученными глазами и судорогой руки, которая тащила из-под головы подушку, в то время как голова притискивала подушку все сильнее.
– Молчи! Слышишь? – повторил он и ушел.
Лидия сидела в столовой на диване, держа в руках газету, но глядя через нее в пол.
– Что он?
– Бредит, – находчиво сказал Клим. – Боится кого-то, бредит о вшах, клопах…
Испугав хоть и плохонького, но все-таки человека, Самгин почувствовал себя сильным. Он сел рядом с Лидией и смело заговорил:
– Лида, голубушка, все это надо бросить, все это – выдумано, не нужно и погубит тебя.
– Ш-ш, – прошептала она, подняв руку, опасливо глядя на двери, а он, понизив голос, глядя в ее усталое лицо, продолжал:
– Уйди от больных, театральных, испорченных людей к простой жизни, к простой любви…
Говорил он долго и не совсем ясно понимая, что говорит. По глазам Лидии Клим видел, что она слушает его доверчиво и внимательно. Она даже, как бы невольно, кивала головой, на щеках ее вспыхивал и гас румянец, иногда она виновато опускала глаза, и все это усиливало его смелость.
– Да, да, – прошептала она. – Но – тише! Он казался мне таким… необыкновенным. Но вчера, в грязи… И я не знала, что он – трус. Он ведь трус. Мне его жалко, но… это – не то. Вдруг – не то. Мне очень стыдно. Я, конечно, виновата… я знаю!
Она нерешительно положила руку на плечо ему:
– Я все ошибаюсь. Вот и ты не такой, как я привыкла думать…
Клим попробовал обнять ее, но она, уклонясь, встала и, отшвырнув газету ногой, подошла к двери в комнату Варвары, прислушалась.
- Батальоны просят огня (редакция №1) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Сестры - Вера Панова - Советская классическая проза
- Взгляни на дом свой, путник! - Илья Штемлер - Советская классическая проза
- Сын - Наташа Доманская - Классическая проза / Советская классическая проза / Русская классическая проза
- Когда женщины выходят танцевать - Эльмор Леонард - Советская классическая проза
- Полковник Горин - Николай Наумов - Советская классическая проза
- Жить и помнить - Иван Свистунов - Советская классическая проза
- Быстроногий олень. Книга 1 - Николай Шундик - Советская классическая проза
- Переходный возраст - Наталья Дурова - Советская классическая проза
- Морской Чорт - Владимир Курочкин - Советская классическая проза