Любимый цветок фараона (СИ) - Горышина Ольга

— Зачем?

Суслик, тебе велено молчать. И ты прекрасно знаешь, зачем он рисует и пишет. Вернее не зачем, а почему. Потому что он больной на всю голову! Уверена, коль сверить листы, то иероглифы на них будут идентичны! Но как, как у него получается так складно рассказывать? Потому что он сумасшедший, а сумасшедшие все талантливы. Его нельзя оценивать, как нормального человека! Его вообще не надо оценивать. Его надо принимать таким, какой он есть. И не раздражать по мелочам, а то в нынешнем состоянии он тебя точно утопит…

Сусанна поджала ноги и натянула на колени плед. Сейчас бы хиджаб, а то виски от холода сводит!

— Затем, — ответил Реза с опозданием, — что это наше с тобой проклятье. Вернее мое, потому что ты сама — часть моего проклятья. Возможно, самая приятная и неожиданная, ради которой я могу простить ему тридцать лет ужаса, в который он ради исправления собственной ошибки ввергнул моего отца и меня самого.

Суслик, если ты еще хоть раз откроешь рот, то придется заткнуть уши. Иначе после очередного признания мистера Атертона захочется утопиться в реке даже без его помощи!

— После похорон отца я остался один на один с проклятьем, хотя еще не до конца понимал его сути. Оно было сумрачным, почерпнутым из суеверий, созданных Голливудом и чокнутыми литераторами. Я оставался последним, в ком текла кровь Раймонда Атертона, и моя скорая смерть казалась мне закономерной, а сопротивление потусторонним силам бесполезным. Прадед, взломав печать на гробнице и уничтожив росписи, необходимые для благоденствия фараона в загробном мире, по идее подписал себе смертный приговор, и я терялся в догадках, отчего он умер своей смертью. Дед, продавший женские украшения скупщикам, стал в отличие от прадеда настоящим вором, но и его не постигла преждевременная смерть. Мой отец зашел еще дальше, уничтожил мумию фараона, и тоже столько лет оставался жив. И лишь я, взяв на руки мумию ребенка, тут же привел в исполнение смертельный приговор. Только умер не я, умер отец — выходит, моя жизнь оказалась для фараона важнее справедливого возмездия, но смерть отца стала явственным посланием — он грозил мне карой в случае непослушания. Я лежал и гадал, что ему может быть от меня нужно. И ничего не приходило на ум. Я взял тогда тетрадь, куда записывал воспоминания деда, но либо слишком мало деталей записал, либо детектив получился из меня аховый, но, не найдя и единой зацепки, я со злости сжег тетрадь. Лист за листом. И когда Латифа принесла ужин, в комнате стоял такой чад, что она выгнала меня в сад. Я уже много дней не покидал комнату, и духота и угар примешивались к слабости, оставшейся от падения. Я попытался зачерпнуть в пруду немного воды, чтобы умыться, но в итоге потерял сознание и рухнул лицом в ил. Если бы не Аббас, посланный матерью вытряхнуть половики, мы бы с тобой сейчас не разговаривали,

— Реза усмехнулся. — Да тебя бы вообще не было…

Сусанна прикрыла глаза в надежде что из-за завесивших лицо мокрых прядей это останется незамеченным. К сожалению, незаметно закрыть уши не получится. А многословность мистера Атертона уже переходит в бредовый потоп, в котором захлебнуться еще проще, чем в реке.

— Той ночью у меня случился первый после смерти отца приступ. К счастью, в тумбочке лежал заготовленный им шприц. Я проспал до полудня. Аббас был в школе, Латифа хлопотала по дому, и я сумел незаметно спуститься в гробницу. Если бы мать увидела меня, то решила б, что я собрался засесть за работу, и за шкирку вытащила бы меня из мастерской, а я шел совсем за другим. Мне нужно было наполнить новый шприц. Скарабеи жили во дворе в ящике, где у них была и вода, и тень, и солнце. Латифа считала это моей детской придурью, но, помня приказ отца, не посмела тронуть ящик. А вот порошок из мумии хранился в мастерской в том сосуде, откуда ты достала последний шприц.

Реза вновь взял паузу, и Сусанна вновь непроизвольно передернула плечами.

— Рядом с сосудом валялся папирус, которого я раньше не примечал. Сначала я подумал, что это и есть рецепт лекарства, и поднял его. Засаленный. Отец видно много раз перечитывал его, водя пальцами по строчкам, явно пытаясь понять написанное. Первое прочтение вынесло закономерный вердикт — бред. Набор непонятных слов, среди которых мелькали имена Осириса и Исиды. Молитва? Заклинание? Или, — Реза снова замолчал, но Сусанна старалась сохранить непроницаемое лицо: она не собирается играть с ним в «угадайку» и выставлять себя в очередной раз дурой. Раз велели молчать, вот сами и говорите, а я буду стараться не слушать ваш откровенный бред, который никакой папирус бы не выдержал! — Или инструкция, потому что по пробелам между абзацами я понял, что это список. И еще понял, что не успокоюсь, пока не расшифрую его. Да, да, в шестнадцать я возомнил себя умнее отца…

Что, новый выпад относительно возраста? Предложение подпалить на свечке роман? Сейчас от юношеского бреда избавиться намного проще — жмешь клавишу «delete» и все в прошлом. Поскорей бы уж и вы, мистер Атертон, стали кошмаром из прошлого. Жаль нет кнопки телепортации и придется ждать самолет, чтобы оказаться дома.

— Я запасся тремя шприцами и вернулся в дом, спрятав на груди папирус. Как, как он не рассыпался под пальцами отца! Видимо его хранила неведомая сила… Я закрылся в библиотеке, чтобы перерыть все книги со священными текстами и тетради с записями отца… Я верил, что он пытался расшифровать папирус. И вот, чтобы не привлекать внимание к своеобразному исследованию, я попросил Аббаса помочь мне перенести в библиотеку статую царицы, как мы называли золотого идола, и для прикрытия я начал рисовать ее лицо. У меня всегда на столе лежала стопка чистых листов, которыми я прикрывал книги, и сколько бы раз Латифа не заглядывала в библиотеку, она видела меня рисующим, качала головой и вздыхала: так мальчику будет лучше… Только с каждым разом стилизованные черты статуи уходили, и вот уже с листа глядела на меня почти живая девушка. Тогда еще почти…

Сусанна нервно расправила на коленях плед. Она уже неживая. Она уже окоченевшая и желающая спать. Как долго еще нужно вас слушать, мистер Атертон? Неужто до самого рассвета! Разве можно так издеваться над собственной женой, а?

Но Реза остался равнодушен к многозначительным взглядам слушательницы. Он принялся наглаживать листы. Радуйся, Суслик, что на них иероглифы, а не твое лицо!

— И когда в итоге я расшифровал папирус, оба ящика стола оказались набиты до краев твоими портретами. Знаешь, что было в папирусе — инструкция по оживлению твоего образа. И я исполнил все от первого пункта до последнего. Мне было шестнадцать. Я не понимал, что делаю, но в свои тридцать два не надеюсь, что ты сочтешь мою юношескую дурь смягчающим обстоятельством. Прости…

5.15 "Рожденная из папируса"

Реза молчал больше минуты, но Сусанна рано обрадовалась окончанию излияний. Не тут-то было. Новая волна готовилась обрушиться на так еще и не просохшую голову.

— Когда я понял смысл текста, я не посчитал себя гением. Я вдруг осознал, что отец прочитал папирус, но не мог понять его назначения — египтяне сохраняли тела, но не создавали из воздуха новые. Во всяком случае ни в одной книге про это не написано. Ты ведь помнишь, что мне было шестнадцать, и я не мог, как отец, спокойно отложить папирус. Я вдруг понял, почему до сих пор жив и почему долго жили мои прадед и дед и почему умирали женщины. Фараон ждал, когда кто-то из нас исполнит написанное. Они явно читали заклинание, но не рождали им новую женщину, а из-за какой-то ошибки убивали живую. И вот, что важное, на каждой из них был амулет, который сейчас на тебе. Не пытайся снять его!

Реза вскочил с дивана и перевернул бокал, чтобы успеть поймать руку Сусанны, ринувшуюся к шее.

— Не бойся! Ты не случайная женщина, оказавшаяся рядом. Ты создана этим заклинанием, и этот амулет ждал тебя три тысячи лет, и Нен-Нуфер ждала тебя, чтобы твоими живыми руками исполнить то, что у нее не получилось при жизни сделать самой. Взять ребенка на руки и приложить к груди. Ты уже сделала это. И теперь я надел на тебя амулет, чтобы оградить от них от всех. Я боюсь за тебя. Создавая тебя, я думал, как спасти от проклятия самого себя, и я… Я… Я думал, что в тебе изначально поселится душа Нен-Нуфер. Я никак не думал, что ты живой человек, что ты, так же как я, должна будешь делить свое тело с мертвым духом… Я не думал…