Первородный грех. Книга вторая - Мариус Габриэль

От ее мягкого уравновешенного голоса у Джоула на глаза навернулись слезы. Его била безудержная дрожь.

– Почему ты не оставила меня? – пробормотал он – Почему? Зачем тебе надо было отказываться от меня?

– Я же уже сказала. Потому что я хотела, чтобы ты никогда не узнал о своем происхождении. Но ты сам докопался до истины.

– Мое происхождение принадлежит мне! Ты украла его у меня! Украла то, что должно достаться мне по наследству!

– В таком случае возьми его, – устало произнесла Мерседес. – Возьми все, что, как ты считаешь, принадлежит тебе.

– Как умер мой отец?

– Твой отец жив.

У него начали подергиваться губы.

– Но я видел мое свидетельство о рождении. Мое настоящее свидетельство о рождении. В нем написано, что Шон О'Киф умер за несколько месяцев до того, как я родился.

– Шон не был твоим отцом. Он погиб в конце гражданской войны, за пять лет до твоего рождения.

– Но ведь в документе…

– Документ подложный.

– Ты лжешь!

– Он был состряпан, чтобы, узнав о твоем истинном происхождении, от тебя не шарахались люди. Чтобы скрыть правду. В противном случае тебя не взяли бы даже те двое, которых ты назвал выродками.

– Какую правду? Говори, черт тебя побери!

Их лица вдруг стали удивительно похожими – те же жгучие черные глаза, та же буйная красота. Если бы в этот момент их увидел посторонний, он не колеблясь сказал бы, что перед ним мать и сын.

– Ты был зачат в результате кровосмешения. – Ее голос звучал тихо и спокойно, но в нем не было и нотки сострадания. – Человек, который является твоим отцом, и мой отец тоже.

Джоул обалдело затряс головой, словно пытаясь прийти в себя после сокрушительного удара.

– Я… я что-то никак не могу взять в толк…

– Я спала со своим собственным отцом, – сказала Мерседес. – И забеременела тобой. Так что как раз ты, Джоул, и есть истинный выродок.

На какое-то время он оцепенел. Смысл ее слов дошел до него не сразу. Почти хладнокровно следя за его реакцией, она пыталась оценить его силы. Сможет ли он пережить услышанное? Ведь хватило же у него сил, чтобы зайти так далеко, чтобы решиться на все это, чтобы положить свое сердце на наковальню судьбы. Может, он выдержит и этот, последний удар?

– Поэтому я и отдала тебя, – проговорила Мерседес. – Чтобы пощадить тебя. И самой постараться спастись. Чтобы дать нам обоим убежать от прошлого. Но ты не захотел убегать.

Ошарашенный, Джоул с трудом держался на ногах.

– Лучше бы я… знал правду, – со стоном произнес он, – а не проходил через весь этот кошмар.

– Я не предполагала, что все так получится. Будущее покрыто туманом, Джоул. Мы все блуждаем во тьме. И стараемся, по возможности, делать как лучше. Мне жаль, что я заставила тебя страдать. Правда. Я не желала тебе зла. – Мерседес смерила его долгим взглядом. – А из тебя вырос настоящий красавец. Твой отец тоже очень красивый мужчина – Она собралась уходить. – Что ж, больше говорить не о чем. Прощай, Джоул.

– Подожди! – Он подался вперед, протягивая к ней дрожащую руку.

– Что еще?

– Иден… Скажи, как она? Пожалуйста.

– Как странно. Помнится, однажды я умоляла тебя ответить на этот же самый вопрос.

– Я не хотел причинять ей страдание Я только хотел…

– Иден умерла.

Она увидела, как он содрогнулся, затем зашатался, словно смертельно раненный бык.

– Нет.

– Она умерла сегодня утром. Несколько часов назад. На рассвете Я оставила ее лежащей в гробу и приехала сюда. Если это тебя утешит, врачи говорят, что в ее смерти твоей вины нет. Она была обречена… Она бы умерла в любом случае.

Из груди Джоула вырвался душераздирающий крик.

– Нет!

– И в каком-то смысле ты ее спас. Ты освободил ее от рабской зависимости от наркотиков. – Огромные глаза Мерседес были наполнены безмерным горем. – Это было благое деяние, Джоул. Лучик света в царстве непроглядной тьмы.

Он упал на колени в золу. Его лицо исказила гримаса страшного отчаяния и невыносимой муки.

– Мама, – прошептали его губы. – Мама! Мерседес повернулась и по каменистой тропинке стала спускаться к автомобилю.

Февраль, 1974

Лос-Анджелес

Иден остановила машину возле ранчо и подошла к стойлу, из которого высовывалась бурая морда Монако. Она некоторое время постояла, задумчиво гладя грациозную шею коня, затем направилась к дому.

– Мама, я приехала, – крикнула она, входя в дверь. Из кухни появилась Мерседес, вытирающая руки о фартук.

– Ты опоздала. Я уже начала беспокоиться, – с укоризной проговорила она и поцеловала дочь в щеку.

Иден все еще не утратила свой болезненный вид. Ее красота была какой-то хрупкой, словно хрустальная ваза, которая от малейшего удара могла разбиться. Она совсем недавно начала самостоятельно выходить из дома. Для полного выздоровления требовалось еще по меньшей мере несколько недель, и Мерседес очень не любила, когда она покидала ее больше чем на час.

– Где ты была?

– У папы в больнице.

– Ну как он?

– Гораздо лучше. Снова начал разговаривать. Мы с ним проболтали несколько часов подряд.

Мерседес улыбнулась.

– О чем?

– О нас. О нас троих. О том, как мы стали такими, какие мы есть. – Улыбка на лице Мерседес погасла, щеки побледнели. Иден повернулась и подошла к окну. – Сначала я подумала, что он бредит. Несет какую-то бессмыслицу. Но потом до меня дошло. Это был мой кошмарный сон.

– Какой еще кошмарный сон? – У Мерседес пересохло во рту.

– Он снился мне в течение нескольких лет. Будто я закована в цепи и не могу пошевелиться. Вы с папой находитесь рядом. Но вы не помогаете мне. Вы даже не обращаете на меня внимания. Между вами происходит один из самых страшных скандалов. Ты его помнишь?

Лицо Мерседес окаменело.

– Помню, что мы часто ссорились.

– Я всегда вижу твое лицо, бледное и напряженное. И я знаю, что происходит что-то ужасное. Мне хочется заткнуть уши, но я не могу поднять руки. А потом папа замечает меня. У него страшный вид. Он начинает кричать на меня. Иногда в этих кошмарах он бывает голым. Но это связано уже с другим. С тем, как я увидела его с Франсуазой.

– Это всего лишь сон, дорогая, – ласково сказала Мерседес.

– Я тоже всегда так думала. – Она неотрывно смотрела на мать чистыми, холодными и не по годам умными зелеными глазами. – Но на этом кошмар не кончается. Слова, которые выкрикивает мне папа, отвратительны, мерзки. Они убивают меня. От них начинает рушиться все вокруг. Я знаю, что он произносит именно их, но в то же время я их не слышу. Из-за страшного грохота и рева. Это рушатся стены и обваливается потолок. А я не могу даже сдвинуться с места. А папа все кричит и кричит. Это становится невыносимым. И я начинаю тоже кричать, все громче и громче; я стараюсь перекричать его, потому что знаю, что, если мне это удастся, стены перестанут падать и дом будет спасен. – Она тяжело вздохнула и разжала кулаки. Впившиеся в ладони ногти оставили на коже красные полумесяцы. – И в этот момент я всегда просыпаюсь. Самое интересное, что вслух я никогда не кричу.