Дорога в Аризону - Игорь Чебыкин

пелену дождя и заградительные отряды неотвязных таксистов-частников, на фоне которых цыганки смотрелись бы сомнамбулами, нашли промокший и от того еще более жалкий "жигуленок" Кирилла. "Садись со мной на заднее сиденье, а то разговаривать будет неудобно", — предложила сестра. В машине она снова приникла головой к плечу брата: "Толька!.. Все никак в себя не приду, смотрю на тебя и не могу понять: ты это или не ты? Вроде — ты и, в то же время, какой-то новый человек. Совсем новый. Слушай, но какой же ты здоровый стал, а!.. Отъелся, заматерел там у себя за кордоном! Уже не мальчишка, а мужик всамделишный. И выглядишь, как иностранец". — "Как иностранец" — это как?". — "Не могу объяснить… Не в одежде дело — в другом чем-то. В общем, по-особенному как-то выглядишь". — "Спасибо, сестренка, ты тоже производишь наиприятнейшее впечатление. Совсем не изменилась". "Да перестань!", — отмахнулась она от братского комплимента. — "Нет, восхищаться женской красотой я никогда не перестану. А ты у нас, Танюша, всегда была красотулей. Была и осталась. Не спорь, не спорь, мне со стороны виднее. Да и Кирилл вон не даст соврать. Только вот очки носить начала… Работы много? Ты все там же, в институте этом химическом работаешь?". — "Да, доцентом на кафедре, кандидатскую защитила". — "Умница, растешь над собой!". — "Ага, вот только кошелек не растет вместе со мной. Платят-то гроши". — "Серьезно? А почему так?". — "Это не ко мне вопрос. И не к начальству моему. Оно не намного больше меня получает". — "Понятно… А ты, Кирилл, поди, уже в профессора выбился?". "Я вообще из науки выбился, — хмыкнул зять, не отрываясь взглядом от "дворников", елозящих по залитому водой лобовому стеклу. — Если бы мы оба в институте остались, то уже давно бы на паперти милостыню просили, чтобы прокормиться. Я продавцом работаю". — "Во как… Где?". — "Не знаю, как и сказать. Вроде мы все тут взрослые люди, а все ж неловко… В секс-шопе". — "Где?..". — "В секс-шопе. В магазине для тех, кто любит погорячее, как говорится. "Мальчик-с-пальчик" магазин называется. Игрушки там всякие для взрослых, куклы, кассеты. У вас в Америке, наверняка, таких магазинов тоже много". — "Есть, конечно, но… Чего вдруг тебя туда занесло? Ничего лучше не нашел?". — "Это-то еле-еле нашел. Спасибо знакомым — подсобили. Жить-то на что-то надо, Анатолий". — "А… Андрюшка знает, где ты работаешь?". — "Что ты!.. Мы ему говорим, что папа трудится в секретном аналитическом центре". — "Но вы же не сможете водить его за нос до бесконечности… Кстати, Танюш, прости, я запамятовал: Андрюшке сколько уже?". — "Уже десять". — "А, ну тогда в самый раз. Я ему из Америки радиоуправляемый вертолет привез". — "Настоящий?". — "Игрушечный!". — "А, ну, игрушечный-то в нашу квартирку влезет". Они с готовностью засмеялись. "До бесконечности, конечно, не сможем водить его за нос, — согласился Андрей. — Но, я надеюсь, что не буду до бесконечности в этой дыре непотребной просиживать, найду себе что-нибудь попристойнее. Не может же это продолжаться до бесконечности. Не должно, во всяком случае".

Андрюшка принял подарок от американского дяди благодарно, но спокойно, без восторгов. Коробку с вертолетом, не распаковывая, отложил в сторонку и снова уселся перед телевизором. "Постоянно перед ящиком торчит, — пожаловалась Толику сестра. — Знай одно — мультики эти современные смотрит. Ваши же, между прочим, американские мультики. Слушай, Толик, ты в этих мультфильмах нынешних понимаешь что-нибудь?.. Я ни фига понять не могу! Дурацкие они какие-то. Гоняются, дерутся, деньги ищут, голоса какие-то неестественные… Да и сами персонажи странные. Но ему нравится. И лупит глаза в телевизор, и лупит!.. То мультики, то приставка эта игровая. А во двор его выгнать невозможно. Ни в какую гулять не хочет! Так и сидит в четырех стенах без свежего воздуха. В школе сидит, потом здесь сидит". "Андрюха, — Толик опустился на корточки рядом с племянником. — А ты почему во двор играть не ходишь?". "Там хулиганы с ножиками", — сообщил Андрюшка, не поворачивая головы. — "Ну… ты с хулиганами-то не играй. Хулиганы они же — большие ребята. А ты играй со своими сверстниками — в футбол или еще во что". — "У маленьких тоже ножики есть. У Степки из соседнего подъезда есть. Ему 12 лет, и у него настоящий ножик. Он говорит, что если мы будем вякать поперек, он нас всех попишет".

Увидев комнату сестры и мужа, бОльшую из двух комнат их квартиры (меньшая была отдана Андрюшке), Толик вздрогнул, хотя прежде, до отъезда в США, бывал здесь неоднократно. Но сейчас ему на миг показалось, что он очутился в своей детской комнате в подмосковной квартире. Аналогию рождала не мебель, а фотографии деда на полке — те самые фотографии: война, Ялта, крестьянская семья, белохалатный сонм коллег деда по больнице… А между этими фото, прислонившись спиной к дырявому частоколу выточенных литературных дел токарем книжиц, стоит большой черно-белый портрет матери Толика. Раньше Толик почему-то никогда не видел этого портрета, на котором мама была такой молодой, свежей и обольстительной. Снимок был сделан на каком-то научном семинаре в Москве, объяснила сестра. Мама в светлом платье с короткими рукавами сидит в одном из рядов амфитеатра. Круглые капельки бус двумя сливающимися воедино ручейками стекают по ее груди. Мама смотрит прямо в объектив и улыбается чуть застенчиво, но открыто. Пальцы сжимают шариковую ручку, на столе — блокнот. Слева границы кадра вероломно нарушила оконечность чьего-то локтя. Сверху, за маминой головой, видны брюки кого-то сидящего в следующем ряду. Но все это не создает помех восприятию милого женского образа, не отвлекает, не мешает любоваться им. Кто же это, интересно, ее сфотографировал? Отец? Вряд ли. Он с ней на семинары не ездил. Видно, кто-то из участников семинара. Кто бы ни был фотограф, он — молодчина, истинный гений фотосъемки. Поймал и запечатлел самое главное и прекрасное лицо в этом многоликом амфитеатре. Фотография и еще нечто, пропитавшее воздух, а заодно — все, что было в квартире, — ковры, шкафы, диваны, шторы, шипастые перья алоэ, любимого маминого растения, на подоконнике — создавали ощущение невидимого присутствия мамы в квартире, как некогда в детстве Толик чувствовал присутствие в комнате умершего деда. Компанию маме пыталась составить победоносная писательница. Взлохмаченные от частого употребления произведения литературно-токарного искусства валялись в сестриной квартире повсюду — на кухне, в туалете, на прикроватной тумбочке в тесном супружеском алькове. Как упаковки тампонов и бумажных салфеток в доме Линды. В большой комнате на одном из замызганных томиков квадратной жабой сидел телефон. Сестра обожала это сработанное по Микеланджелову принципу ("Ничего лишнего") бабское