Столп. Артамон Матвеев - Владислав Бахревский

   — Ах, как танцуют в Кракове этот дивный танец рыцарей!

Изображал вежливую задумчивость, но душа была полна сумасшедшим весельем: сразил хитроумного писаря! Увы! Приманить желудок проще, нежели душу. Во веки веков не соединятся Россия и паньё. У панья замашки обезьяньи. Всё у них — ложь! У себя в имениях иные до сих пор живут под соломенной крышей, а туда же — рыцари, кружева напяливают, один во француза рядится, другой в турка. Панночкам ручки чмокают, а выйдет во двор — зверь зверем: свой народ для них — хлопы. И в замках — такое же зверье. Книги во всю стену. Таинственности на себя напустят. А ночью на коня и — грабить... Королевство ряженых. Тот маг, этот — католик неистовый. Но те и другие иезуитам служат. Тайне. Мороке. Сия морока печатью и на Мазепе, такая же была и у Брюховецкого, и у Многогрешного, и у Серка есть, и у многих их старшин. В щеках она, что ли, бритых, в узкой кости подбородков, во взглядах, обдающих сквозняком?.. Матвеев распознавал эту печать не хуже лошадников, которые наперёд видят все пороки приглянувшегося коня. Чувствовал, как сердце наливается гневом на всю эту рать нынешних и будущих ненавистников России. Обуздывая себя, поднял чашу за здоровье царя, вторую за царицу, третью за наследника, за царский дом. И только четвертую за гостя.

Мазепа ещё и не допил здравицу, а Матвеев спросил. И вопрос был под стать вопросам его подьячих.

   — Иван Степанович, какие силы нынче у гетмана Дорошенко? Какими силами гетман оборонился от князя Ромодановского и от Самойловича?

Мазепа улыбнулся и, закусывая бобровым хвостом, ответил просто, не делая усилия над совестью:

   — Какие у нас силы, Артамон Сергеевич, мы сами не ведаем. Полковники самовольничают. Одни поспешают по первому зову, другие, подумывая о царских соболях, о маетностях для фамилии, уклоняются от серьёзной помощи гетману. Ждут удобного случая, чтобы ударить челом великому государю. Но будьте уверены! Им одни соболя и дороги... А в Чигирине, когда подступили князь Григорий Григорьевич с гетманом Самойловичем, было у Дорошенко тысяч пять вместе с жителями...

   — А пушки?

   — Пушек в Чигирине более двух сотен. Запасов пороха, ядер — на семь лет осады, а вот хлеба — у жителей на год, у войска — и на день не было. Без соли страдали. — Мазепа с наслаждением съел очередной кусочек, жевал сосредоточенно, проникаясь тонкостями вкуса. — Артамон Сергеевич, истинная правда такова. Скажу словами самого Дорошенко: «Сидеть в Чигирине — безумие. Меня чигиринцы ненавидят, хотят, чтоб я царю присягнул. Как Москва придёт — побегу к султану».

   — Почему же не побежал?

   — Получил строгую грамоту от падишаха: город не сдавать, помощь будет великая и скорая. Была грамота и от Собеского, но мимо меня прошла.

   — А что султан? Собирается ли султан в поход?

   — Я бы смог это донести вашей ясновельможной милости, если бы побывал в Порте. Резидент Порывай доносил из Стамбула. — Мазепа поднял глаза на Матвеева: как воспринята промашка? — В Москве ведь упрямо называют столицу турок Константинополем, — падишах собирается взять с собой Юрко Хмельницкого, который ныне в тюрьме сидит. Было бы кем заменить Дорошенко, если Пётр Дорофеевич, одолев свои страхи, пойдёт-таки под руку царя Алексея Михайловича. Получается, султан готовит поход.

   — Иван Степанович, а ты веришь, что Малая Россия, ну, после того, как султана побьём, соединится с Великой на веки вечные? Не за-ради спасенья от истреблений, татарами, поляками, а за-ради того, что мы — один народ, чтоб из Малой-то стать Великой? — Матвеев говорил это медленно, подвигая гостю судок с налимьей печенью. — Отведайте.

   — Я верь в наше единство, в Великую неделимую Русь, как в Бога! — Мазепа сказал это почти шёпотом, задохнувшись от проникновенности чувства.

   — Захарка! — Матвеев поднял вверх указательный палец. — Неси!

Карлик исчез на мгновение. На столе появился высокий серебряный сосуд. Артамон Сергеевич открыл, передал Мазепе:

   — Чувствуете?

   — Запахи Рая.

   — А теперь отведаем, — налил вино в хрустальные чарочки.

Мазепа подставил чарочку лучу света. Вино было совершенно золотое и, кажется, с зелёными искорками.

   — Я такого никогда не пил, — сказал Мазепа. — Что это?

Матвеев улыбнулся:

   — Бог послал! Иван Степанович, но как же так получается?.. Россия — открытая дверь! Мы готовы всех принять, обогреть, спасти от неминуемой погибели... Поделиться просторами, богатствами. В горькую пору — последней рубахой. Вы же, почитающие себя за великих мудрецов, до сих пор не желаете уразуметь простое: Россия — дойная корова. Вы на неё с мечами, со смертью, а она к вам с молоком, с жизнью... У нас есть нищие, есть голодные, но это — от войн, от неустроенности... России одно только и нужно — рачительные хозяева.

   — Ну а что тогда говорить о Малороссии! — воскликнул Мазепа. — Её разоряют вот уже целое столетие! Да какое столетие — все два. Я — верный слуга великому государю Алексею Михайловичу! Соединение Украины и России — это мир на те же двести лет. Быть совладетелями такой великой земли — значит вырасти из карлика в великана, в атланта. Атланты держали на плечах небо силою телес, ваша русская сила — в любви к Творенью Божьему. Вы обжили ледовитые земли, ледовитые моря! Вы, русские, — само чудо Господнее!

Артамон Сергеевич слушал хвалы с упоением. В этих похвалах был ужас перед его лапотным народом. А посему ясновельможные паны будут противиться единению и будут ненавидеть русских за всё великое, покуда их племя не истребится на земле до последнего. Бешеные боятся воды, мазепы — просторов, как бы им, самовитым, не растечься на русских равнинах, на сибирских несосчитанных вёрстах.

И однако ж через неделю дорошенковский писарь по представлению Матвеева целовал царскую руку, витийствовал о дружбе славянских народов. С соболями домой поехал.

11

В одно время с Мазепой, чуть ли не в его поезде, приехал в Москву целитель Давыдка, малоросский иудей. Артамон Сергеевич позвал его пред свои очи на всякий случай, мало ли что сболтнёт — говорливое племя — о том же Мазепе, о Дорошенко, о Серко. Иудеи — народ сведущий.

И верно. Давыдка вывернул всю подноготную казачьих старшин с превеликой охотой, да вдруг обронил фразу: «Не так уж мудрено знать много про гетманов, про атаманов, что они совершили, что у них нынче за душой. Мудреней прозреть, что они совершат впредь».

Артамон Сергеевич аж дыхание затаил, но вслух любопытства не выказал. Однако в тот же день Давыдка был взят в комнатные слуги. Оказалось, хитроумный иудей умеет вправлять грыжи, пускать кровь, врачевать раны, а вот грамоте не учен. Впору было отправить его к дворне, но Давыдка поразил Авдотью Григорьевну рассказами о малоросских колдуньях. В Москве не знали не ведали, что вражье племя, оказывается, бывает двух сортов. Одни колдуны доходят до своего злого ремесла наукой, а иные — чёртов народ по рождению, от соития баб-греховодниц с нечистым. И эти-то — самые безвредные! Вся их пакость — коров да коз выдаивают. Доят как положено, за сиськи. Иное дело — продавшие души. Коли удастся такой мерзавке подоить чужих коров на Благовещение да на Георгия Победоносца — молоком обеспечена аж до зимы. Просверлит в своей же хате, в бревне, дырку, заткнёт — и готово дело. Нужно молока, затычку вытащит — молоко так и хлещет.

— А что могут чудесного хохляцкие колдуньи? — спросила Давыдку Авдотья Григорьевна.

У того глаза, как у мыши, сверкают, губы толстые, красные, словно клюкву ел, брит досиня. Лобастый, волосы кучерявые, а на макушке, хоть и молод — круглая лысина.

   — Хохляцкие колдуньи равных себе не ведают. — Давыдка аж зажмурился от удовольствия. — Могут засуху напустить. Сговорятся о цене да и продадут весь дождь иной державе. Валахам, мадьярам, а то и туркам. Могут градом урожай побить. Звёзды крадут!

   — Звёзды? — улыбнулся Артамон Сергеевич. — Как же это им удаётся?

   — Лезут вверх ногами на придорожные кресты, с креста на небо и ходят себе головой вниз. Звёзды, как ягоды, собирают.

   — Ну а доброе-то могут сделать? Хоть что-то? — спросила Авдотья Григорьевна.

   — Могут. Одна колдунья помогла моему брату разбогатеть. Он мыло варил, а покупали плохо. Колдунья и научила. Отрезал он кусок верёвки от колокола, окурил ею свой заводик. И что бы вы думали? Мыло пошло душистое, на вид пригожее. С тех пор от покупателей отбою нет.

   — А почему природные колдуньи, чертовки, как ты говоришь, слабее обыкновенных баб, чему-то там научившихся? — Артамон Сергеевич наслаждался враками.

   — Это же естественно! — воскликнул Давыдка. — Природные ведьмы рождены не своей волей — промыслом! А наученная сама ищет дьявола. Ведь в Малороссии как становятся колдуньями? Старая ворожея ведёт новую к колодцу али к кринице. Даёт сыр: «Кроши!» Новая крошит — и ничего не происходит. Потом крошит сыр старая, вот на её-то крошки набрасываются мерзостные гады целыми стаями. В таком множестве, что глядеть тошно. Колдунья и говорит молодой: «Смотри, что с тобой будет, когда в ад попадёшь». После такого не у всякой духа хватит с нечистым знаться, ну а которой власть над людьми дороже души, той и служит злая сила.