Психоанализ культуры - Зигмунд Фрейд

мышления, разум – утвердит со временем свою безоговорочную власть в психической деятельности людей. Суть разума гарантирует то, что он не остановится до тех пор, пока не сумеет обеспечить эмоциональным побуждениям людей и тому, что ими обусловлено, заслуженного ими места. Но в целом давление такого доминирования разума окажется прочнейшей объединяющей людей скрепой и будет прокладывать путь к их дальнейшему единению. То, что противостоит такому развитию, вроде религиозного запрета мыслить, представляет опасность для будущего человечества.

Теперь уместно спросить: почему религия не положит конец этому бесперспективному для нее спору, открыто заявив: «Это правда, что я не в состоянии предложить вам того, что принято называть истиной, ради нее вам придется придерживаться науки. Однако то, что я в состоянии вам предложить, несравненно прекраснее, утешительнее и возвышеннее, чем все, что вы могли бы получить от науки. И потому говорю вам: это истинно в ином, более высоком смысле». Найти ответ не составит труда.

Религия не способна на такое признание, потому что тем самым она лишилась бы всякого влияния на массы людей. Обычный человек знает только одну истину в принятом смысле слова. Он не может себе представить, какой должна быть более высокая или наивысшая истина. Истина кажется ему так же малопригодной к образованию ступеней, как и смерть, да и разрыв между прекрасным и истинным такой человек не способен преодолеть. Возможно, вместе со мной вы подумаете, что в этом отношении он прав.

Итак, борьба еще не закончилась. Приверженцы религиозного мировоззрения действуют в соответствии со старым правилом: лучшая защита – нападение. Они вопрошают: что же это за наука, которая дерзает обесценить нашу религию, на протяжении долгих тысячелетий даровавшую миллионам людей счастье и утешение? Чего в свою очередь она сама достигла? Чего в дальнейшем мы можем ожидать от нее? Доставить людям в будущем утешение и облагородить их, на это она – по ее собственному признанию – не способна. А значит, мы откажемся от этого, хотя такой отказ дается нелегко. Однако как дело обстоит с ее доктринами? Может ли она сообщить нам, как сложился этот мир и какая судьба его ожидает? Способна ли наука нарисовать нам еще и взаимосвязанную картину мира, понять, куда отнести непонятные проявления жизни или как духовные силы могут воздействовать на косную материю? Если бы она была на это способна, мы не смогли бы отказать ей в нашем уважении. Однако ничего такого, ни одной подобного рода проблемы она еще не решила. Она предлагает нам обрывки предполагаемых знаний, которые не способна привести в соответствие друг с другом, собирает наблюдения регулярных повторений в ходе событий, которые характеризует названием «закон» и рискованно толкует их. А какую невеликую степень достоверности допускает она в отношении своих выводов! Все, чему наука учит, считается всего-то преходящим, то, что сегодня признается высшей мудростью, завтра будет отвергнуто и только в порядке эксперимента заменено чем-то другим. В таком случае самое последнее заблуждение называют истиной. И ради такой истины людям придется пожертвовать нашим высшим благом!

Уважаемые дамы и господа! Поскольку вы сами привержены подвергшемуся нападкам научному мировоззрению, то, думаю, вас не слишком поколеблет эта критика. В кайзеровской Австрии была как-то обронена фраза, о которой я хотел бы теперь напомнить. Однажды пожилой господин выкрикнул в адрес депутатов неугодной ему партии: это уже больше не обычная оппозиция, это – бунтующая оппозиция. Точно таким же образом вы сочтете упреки науки в том, что она еще не решила мировые загадки, несправедливыми и злостно утрированными; для подобных грандиозных успехов у нее на самом-то деле до сих пор было слишком мало времени. Наука – очень юный, поздно развившийся вид человеческой деятельности. Давайте остановимся и припомним только некоторые сведения: прошло около трехсот лет с тех пор, как Кеплер открыл законы движения планет; время жизни Ньютона, разложившего свет на его цвета и выдвинувшего учение о силе тяжести, закончилось в 1727 г., то есть немногим более двухсот лет назад. Незадолго до Французской революции Лавуазье выделил кислород. Жизнь человека очень коротка по сравнению с развитием человечества; ныне я – весьма пожилой человек, тем не менее я уже жил на свете, когда Ч. Дарвин преподнес общественности свой труд о происхождении видов. В том же 1859 году родился Пьер Кюри – первооткрыватель радия. А если вы вернетесь еще дальше назад, к началу точного естествознания у греков, к Архимеду, Аристарху Самосскому (около 250 г. до н. э.), предшественнику Коперника, или даже к первым зачаткам появления астрономии у вавилонян, то тем самым покроете только малую частицу времени, которое антропология отводит развитию человека от его обезьяноподобной предформы и которое насчитывает, разумеется, больше, чем одну сотню тысяч лет. И не забудем, что последнее столетие принесло такое обилие открытий, настолько значительное ускорение научного прогресса, что у нас есть все основания с уверенностью смотреть на будущее науки.

Другие возражения нам придется признать до некоторой степени справедливыми. Именно таков путь науки – неспешный, продвигающийся посредством проб и ошибок. Этого нельзя ни отрицать, ни изменить. Но удивительно, что господа, находящиеся на другой стороне, недовольны ею; они избалованы, а рядом с откровением чувствовали себя комфортнее. Прогресс в научной деятельности осуществляется совершенно так же, как в ходе психоанализа. В эту работу привносятся некоторые ожидания, но от них следует освобождаться. В результате наблюдения то в одном, то в другом месте выявляется что-то новое, причем сначала эти фрагменты не стыкуются друг с другом. Выдвигаются предположения, создаются вспомогательные конструкции, от которых, если они не подтверждаются, отказываются, требуется изрядное терпение, готовность к самым различным вариантам, к отказу от прежних убеждений, чтобы из-за их давления не просмотреть новые неожиданные моменты, а в конце концов все издержки окупаются, разрозненные находки соединяются воедино, появляется возможность познакомиться с целым разделом психических событий, поставленная задача оказывается решенной, и теперь психоаналитик готов заниматься следующей. Вот только в ходе психоанализа мы вынуждены обходиться без помощи, которую эксперимент предоставляет научному исследованию.

В подобной критике науки присутствует и изрядная доля преувеличения. Неправда, что она вслепую бродит от одной попытки к другой, сменяя одно заблуждение другим. Обычно она работает как скульптор с моделью из глины, когда постоянно изменяет что-то в черновом варианте, что-то добавляя или отбирая от него, пока не достигнет удовлетворяющего его сходства с расположенным перед ним или воображаемым объектом. Кроме того, уже сегодня, по крайней мере в более старых и зрелых науках, имеется солидное ядро знаний, которое только модифицируется и расширяется. В функционировании науки все выглядит не так уж плохо.

И наконец, чего хотят добиться