Удивление перед жизнью - Виктор Розов

Война унесла Театр Революции в эвакуацию, в Ташкент, и я не видел в те годы Бабанову; вновь встретил только в 1944 году, когда труппа вернулась в Москву. Шел спектакль «Давным — давно». Я уже писал в главе «Прикосновение к войне», что именно в самый канун войны, чуть ли не за один — два дня до ее начала, пьеса эта была прочитана в театре и роль Шуры Азаровой, конечно же, предназначалась Бабановой. Меня не покидает мысль, что Александр Константинович Гладков и писал ее в расчете на Марию Ивановну Недаром же отдал он право первой постановки своей пьесы именно в Театр Революции. Может быть, на этот поступок его подвигнул Алексей Николаевич Арбузов, написавший в свое время для Бабановой пьесу «Таня», которая принесла громкую известность автору и приумножила славу актрисы. Конечно, это мой домысел, но возможно, я и прав. Ведь Гладков и Арбузов были друзьями.

Помню, на обсуждении пьесы Бабанова выступала коротко и, как всегда, неудачно. Она убежала в какую‑то тенистую аллейку, укрытую кустами (дело было в Кисловодске), и кляла себя последними словами за это свое выступление. «Нет, нет, Федя правильно говорит, что я дура», — распинала она себя. Федя — это Федор Федорович Кнорре, бывший тогда ее мужем.

Оттого ли, что спектакль «Давным — давно» ставили в эвакуации и, видимо, в неподходящих условиях, или оттого, что он уже в Ташкенте игрался множество раз, спекгакль этот произвел на меня плохое, даже удручающее впечатление. Очаровавшая нас в читке пьеса теперь на сцене выглядела каким‑то легковесным, неискусным водевилем. Было досадно. Я так мечтал увидеть Бабанову в роли Шуры Азаровой. Ее роль!

После спектакля я все же пошел к Марии Ивановне за кулисы. Ох как в таких случаях бывает нелегко! Около гримуборной Бабановой, как и прежде, толпились люди, большинство с букетами, поздравляли, восторгались, целовали руку. Я подождал, пока уйдут все. Ушли. Я постучал в дверь и назвал себя. «А, заходи!» — с искренним дружелюбием позвала Бабанова. Она сидела перед зеркалом в синеньком халатике и вазелином размазывала по лицу грим.

— Ну как? — спросила она меня, на этот раз даже с какой‑то победной интонацией, видимо еще находясь в вихре водевильных чувств.

Я помялся и произнес:

— Ну видите, как вас все хвалят.

Мария Ивановна мгновенно насторожилась. Ох, от нее никак ничего скрыть невозможно, чует все обертоны. И я выдавил из себя:

— Мне не понравилось.

Мгновенно Мария Ивановна бросила вазелин, лигнин, рывком встала со стула, пересела на маленький диванчик, всегда стоявший в этой комнатке, указала мне сесть рядом и с тревогой произнесла:

— Рассказывай.

Я глупо повторил:

— Но вас все хвалят…

Мария Ивановна сердито перебила, крикнув:

— Они все врут, врут, врут. Говори!

И именно в этой тревоге, в том. что она бросила разгримировываться, что уже почти ночь, а она требует разговора, в том, что ко мне, в общем еще молодому человеку, ее ученику, она относится с полнейшей серьезностью, я узнал мою любимую Марию Ивановну. Прав я тогда был или не прав, не в этом дело. Все‑таки до сих пор считаю, что прав. В историю театра вошел спектакль «Давным — давно», поставленный в Театре Советской Армии с Добржанской в главной роли, замечательный спектакль. Прекрасна Добржанская — Шура Азарова. Но я оставляю за собой право считать, что подлинная героиня пьесы Гладкова именно Мария Ивановна Бабанова. Это ее роль, в первую очередь ее и, может быть, только ее. Говаривали: война все спишет. Списала она и Бабанову со специально для нее написанной ролью Шуры Азаровой. Чертовски жаль!

Все последующие долгие годы я видел Марию Ивановну уже только издали, главным образом из зрительного зала. Прошло несколько ролей, малозапоминающихся. Француженка Мари, о которой я поминал, бесспорно была шедевром, но в бурном темпераменте военного и послевоенного времени разговоры велись о явлениях глобальных, актерским работам внимания уделялось меньше, тем более что роль Мари — эпизодическая. В спокойное время. ее, возможно, отметили бы более достойно.

Театру дали новое название — имени Маяковского. Со сменой названия изменился и весь внутренний облик театра. Ушел замечательный актер Дмитрий Николаевич Орлов, ушел во МХАТ, где как‑то затерялся, будто поблек. Актеры, как грибы, существа загадочные и нежные. Одни хорошо растут под елками, другие под березами, третьи под осинами, а грузди даже всего лучше устраиваются под опавшими прошлогодними листьями. Пересади их под самую роскошную сосну, навсегда погибнут. Ушел и Михаил Федорович Астангов в Театр имени Вахтангова. Ему судьба благоприятствовала, но скорее в кино, чем в театре. Многие актеры, что называется не первачи, были уволены, иные сами перебрались в другие места. Это, так сказать, сыроежки, они водятся почти повсюду. Пришел новый художественный руководитель Николай Павлович Охлопков, величина большая. Театр пополнился множеством новых имен. Словом, образовался новый театр, и, говоря откровенно, в этом новом театре Бабанова оказалась инородным телом. Охлопков, бесспорно, ценил талант Бабановой, но, видимо, она была не «его» актриса, и он попросту не знал, куда ее девать; планы свои он строил в расчете на других, близких ему по духу артистов. Ох эта нелегкая актерская судьба, от скольких факторов в жизни она зависит! Даже если талант высокого свойства, даже если голубая звезда. Она мерцает, мерцает, удивит даже, поразит своим голубым цветом как некое чудо, а потом исчезнет. А обычные звезды спокойно себе сияют на своих местах. Мне даже кажется, Охлопкову было как‑то неловко перед Бабановой: вот, мол, есть у меня в руках райская птица, а я не знаю, что с ней делать, как бы люди не сказали, что мне не по силам с ней работать. А после Охлопкова театр возглавил Андрей Александрович Гончаров. Тоже другой режиссерский почерк, тоже свои пристрастия, свое «видение», в которое никак не вписывалась Бабанова.

Как она металась, бедняжка! Как она искала условий, в которых родилась, воспитывалась, развивалась и могла расти! Увы, чужая почва! Мария Ивановна пошла даже на такой отважный шаг — поехала в Ленинград и сыграла в театре имени Комиссаржевской главную роль в пьесе «То, что знает каждая женщина» в постановке Владислава Станиславовича Андрушкевича. Я видел этот спектакль. И все же и там не было необходимого климата.

Последняя ее пьеса — Олби «Все кончено» во МХАТе. Какое символическое оказалось для Марии Ивановны название! Мне решительно не нравится эта вымученная кишкодральная пьеса. Но сквозь мутный текст и туманные психологические ходы я разглядел великую Марию Ивановну. Нет, это не была искрящаяся, бешено сверкающая Бабанова прежних лет. Сквозь роль я увидел измученную, исстрадавшуюся, еще огромных сил и возможностей актрису Марию Ивановну, игравшую с мужественной отрешенностью и абсолютной безнадежностью. Страдания роли она переносила, как бы привыкнув к ним.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});