Графиня де Монсоро - Александр Дюма

— Большая потеха, — ответил Шико, — но пусть лучше доживет до прибытия этого человека из Авиньона.

— Почему? Чем скорее он сдохнет, тем раньше мы от него избавимся.

— Да, но я не довожу своей ненависти до такой степени, чтобы желать погибели телу и душе, и раз этот человек из Авиньона приедет его исповедать…

— Э! Уверяю вас, все это просто горячечный бред, пустой призрак больного воображения, и никого он не ждет.

— Ну, кто знает, — сказал Шико.

— Вы добрейшая душа и примерный христианин, — заметил хозяин.

— “Воздай за зло добром”, — гласит Божья заповедь.

Хозяин удалился в полном восхищении.

Что до Горанфло, то он не ведал никаких забот и толстел на глазах; на девятый день такой жизни лестница, ведущая на второй этаж, стонала под его тяжестью. Его разбухшее тело с трудом вмещалось в пространство между стеной и перилами, и однажды вечером Горанфло испуганным голосом объявил Шико, что лестница почему-то похудела. Все остальное — адвокат Никола Давид, Лига, плачевное состояние, в которое впала религия, — нисколько не занимало монаха. У него не было иных забот, кроме как вносить разнообразие в меню и приводить в гармонию местные бургундские вина и различные блюда, которые он заказывал. Всякий раз, завидев Горанфло, мэтр Бернуйе задумчиво повторял:

— Просто не верится, что этот толстопузый отче может быть фонтаном красноречия!

XXXI

О ТОМ, КАК МОНАХ ИСПОВЕДОВАЛ АДВОКАТА И КАК АДВОКАТ ИСПОВЕДОВАЛ МОНАХА

Наконец наступил день, который должен был освободить гостиницу от докучного постояльца. Мэтр Бернуйе ворвался в комнату Шико, хохоча во все горло, и гасконцу не сразу удалось выяснить причину столь неумеренного веселья.

— Он умирает! — кричал хозяин гостиницы, исполненный христианского милосердия. — Он кончается! Наконец-то, он сдохнет!

— И поэтому вы так радуетесь? — спросил Шико.

— Конечно, ведь вы сыграли с ним превосходную шутку.

— Какую шутку?

— А разве нет? Признайтесь, что вы его разыграли.

— Я разыграл больного?

— Да!

— О чем речь? Что с ним случилось?

— Что с ним случилось? Вы знаете, что он все время кричал, требуя какого-то человека из Авиньона!

— Ну и что, неужто этот человек наконец-то прибыл?

— Он прибыл.

— Вы его видели?

— Черт побери, разве сюда может кто-нибудь войти, не попавшись мне на глаза?

— И каков он из себя?

— Человек из Авиньона? Маленький, тощий, розовощекий.

— Это он! — вырвалось у Шико.

— Вот-вот, не спорьте, это вы его подослали, иначе вы не признали бы его.

— Посланец прибыл! — воскликнул Шико, поднимаясь и закручивая свой ус. — Расскажите мне все подробно, кум Бернуйе.

— Нет ничего проще, тем более если не вы над ним подшутили, то вы мне скажете, кто это мог сделать. Час назад подвешивал я тушку кролика к ставню и вдруг вижу: перед дверью стоит большая лошадь, а на ней сидит маленький человечек. “Здесь остановился мэтр Никола?” — спросил человечек. Вы же знаете, наш подлый королевский прихвостень под этим именем записался в книге.

“Да, сударь”,— ответил я.

“Тогда скажите ему, что особа, которую он ждет из Авиньона, прибыла”.

“Охотно, сударь, но я должен вас кое о чем предупредить”.

“О чем именно?”

“Мэтр Никола, как вы его зовете, при смерти”.

“Тем более вы должны немедля выполнить мое поручение”.

“Но вы, наверное, не знаете, что он умирает от злокачественной лихорадки”.

“В самом деле?! — воскликнул человек. — Тогда бегите со всех ног”.

“Значит, вы настаиваете?”

“Настаиваю”.

“Несмотря на опасность?”

“Несмотря ни на что. Я вам сказал: мне необходимо его видеть”.

Маленький человечек рассердился и говорил со мной повелительным тоном, не допускавшим возражений. Поэтому я его провел в комнату умирающего.

— Значит, сейчас он там? — спросил Шико, показывая рукой на стенку.

— Там, не правда ли, как это смешно?

— Необычайно смешно, — сказал Шико.

— Как досадно, что мы не можем слышать!

— Да, действительно, досадно.

— Сцена, должно быть, веселенькая.

— В высшей степени. Но кто мешает вам войти туда?

— Он меня отослал.

— Под каким предлогом?

— Под предлогом, что хочет исповедаться.

— А кто вам мешает подслушивать у дверей?

— Да, вы правы! — согласился хозяин, выбегая из комнаты.

Шико, со своей стороны, устремился к дырке в стене.

Пьер де Гонди сидел в изголовье постели больного, и они разговаривали, но так тихо, что Шико не смог разобрать ни слова.

К тому же беседа явно подходила к концу, и вряд ли он узнал бы из нее что-нибудь важное, так как уже через пять минут господин де Гонди поднялся, распрощался с умирающим и вышел из комнаты.

Шико бросился к окну.

Лакей, сидящий на приземистой лошадке, держал за узду огромного коня, о котором говорил хозяин; минуту спустя посланец Гизов появился из дверей, взобрался на коня и исчез за углом улицы, выходящей на большую парижскую дорогу.

— Тысяча чертей! — воскликнул Шико. — Только бы он не увез с собой генеалогическое древо, ну а если так, я все равно его догоню, хотя бы пришлось загнать для этого лошадей. Но нет, — добавил он, — адвокаты — хитрые бестии, а наш в особенности, и я подозреваю… Да, кстати, — продолжал Шико, нетерпеливо притопывая ногой и, по-видимому, связывая свои мысли в один узел, — кстати, куда девался этот бездельник Горанфло?

В эту минуту вошел хозяин.

— Ну что? — спросил Шико.

— Уехал, — ответил хозяин.

— Исповедник?

— Он такой же исповедник, как я.

— А больной?

— Лежит в обмороке после разговора.

— Вы уверены, что он все еще в своей комнате?

— Черт побери! Да он выйдет оттуда только ногами вперед.

— Добро, идите и пошлите ко мне моего брата, как только он появится.

— Даже если он пьян?

— В любом состоянии.

— Это очень срочно?

— Это для блага нашего дела.

Бернуйе поспешно вышел, он был человеком, преисполненным чувства долга.

Теперь наступил черед Шико метаться в лихорадке. Он не знал, что ему делать: мчаться вслед за Гонди или проникнуть в комнату адвоката. Если последний действительно так болен, как предполагает хозяин, то он должен был передать все бумаги Пьеру де Гонди. Шико метался, как безумный, по комнате, хлопая себя по лбу и пытаясь найти правильное решение среди тысячи мыслей, бурлящих в его мозгу, как пузырьки в котелке.

Из комнаты Никола Давида не доносилось ни единого звука. Шико был виден только угол постели, задернутой занавесками.