Аритмия (СИ) - Джолос Анна

Сама Бобылева, казалось, пребывала в состоянии странного коматоза. На УЗИ ревела, а потом вот глубоко ушла в себя…

Мне было страшно, а уж ей подавно. Пальцы, до хруста стиснувшие шариковую ручку, дрожали. Она все никак не решалась подписать согласие на медицинское вмешательство, и меня вдруг перемкнуло.

Помню, как выдрала листок из ее рук, бросила короткое «вставай-одевайся» и начала суматошно собирать ее вещи.

Плохо осознавали, что делаем, но покинули это место с легким сердцем и больше туда не возвращались…

— Я так переживала, что вся жизнь под откос идет, а оказалось, что Степка — и есть моя жизнь. Остальное на второй план ушло. Наверстается, — повторяет отрывок из эмоционального монолога матери.

Надо сказать, что та тепло встретила дочь на пороге родного дома. Без скандала и осуждения.

«Ничего, поднимем и Степку. Поможем, чем сможем».

И Ритка наконец выдохнула…

В академии до последнего скрывала живот, а потом вернулась к родителям и с головой ушла в предстоящие заботы-хлопоты.

Антон Яковлев, тот который Степкин отец, на новость о существовании ребенка отреагировал как самый настоящий… Нет, не мужчина, трус. Ни на шутку испугался замаячившей на горизонте ответственности и того, что Бобылева начнет с ним судиться.

Ритка сказала, что после рождения Степана родители Яковлева приезжали в деревню. Требовали сделать тест ДНК и поделились предположениями относительно того, что Бобылева — охотница за деньгами и под их сына легла целенаправленно.

Угрожать даже пытались, да так и обомлели, когда Риткин батька ружье со стены снял со словами «вон пошли ироды, не то пристрелю».

— Ну хватит нюни распускать, меланхолики! Давайте, кто там следующий на очереди? — ободряюще забивает повисшую паузу Вершинина.

Слово берет Сашка. Долго и красиво говорит, ласково треплет меня за уши, а потом под гитару исполняет несколько своих песен.

Тикают часы на стене. Нас немного, но в маленькой общажной комнатушке душно и тесновато, хотя это не мешает ребятам веселиться и вспоминать интересные истории из прошлого. Они шутят, активно поедают салаты, по традиции приготовленные Ингой в паре с Левицким, и не скупятся на теплые поздравления.

Вот вроде хорошо все, спокойно, а на душе кошки скребут…

Дурное предчувствие с самого утра терзает, и потому когда раздается деликатный стук в дверь, ничего хорошего я уже не жду.

— Войдите! — великодушно разрешает Инга.

Оборачиваюсь. На пороге стоят мои родители. Люди, которые меня вырастили и воспитали.

Я не общаюсь с ними уже ровно год. На звонки не отвечаю, сообщения удаляю, даже не прочитывая и, что самое интересное, мук совести при этом совершенно не испытываю.

— Здравствуйте, — приветствует их Левицкий.

— Добрый день.

— Мам, пап, вы чего здесь? — озадаченно осведомляется Леша.

Пока они, раздеваясь, топчутся у двери, Ритка принимается тихонько выпроваживать немногочисленных гостей на кухню.

— Да вы садитесь, че уж, раз явились, — довольно резко бросает в их сторону проходящая мимо Харитонова.

Она единственная из присутствующих знает правду. Оттого и злится. А вот я до определенного момента вообще никаких эмоций не испытываю…

— Ой, Дарин, что ж это я стою! С днем рождения! — суетится мама Наташа.

Вкладывает мне в руки хризантемы, коротко целует в щеку и ставит на стол упакованный в пластик торт. Три шоколада. Мой любимый.

— Саш, — толкает мужа в бок, и тот молча достает из кармана маленькую бархатную коробочку.

«Пьет папа Саша», — с грустью думается мне, пока я за ним наблюдаю.

Отмечаю месячную щетину, мешки под глазами и неопрятный вид. Выглядит он не очень…

— Мы с миром пришли, Дариночка. Ну негоже близким людям обиды так долго друг на друга держать, — усаживаясь на кровать Инги, сообщает мама Наташа.

— Я не держу, — выпрямляю спину и невольно дергаюсь, когда Леша инстинктивно берет меня за руку.

— А что же тогда? — она достает из кармана носовой платок. — Бойкот нам на пару объявили. Ни слуху, ни духу. Что один, что второй.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— А то ты не знаешь почему, — цокает языком Алеша. — Выставили девчонку в ночь из дома. По-человечески это, ма?

— Не так все было, — принимается уверять она. — Даша сама вспылила. Убежала, ничего не разъяснив.

— Я ее к тебе отправил в надежде, что ты поддержку окажешь. А ты…

— Ну вот что, — вмешивается папа Саша. — Не смей в таком тоне разговаривать с матерью!

— Ой молчи вообще, бать, — отмахивается Леша. — Тебя где тогда носило? Да ты хоть знаешь, что тут происходило…

— Леш, — перебиваю сразу же. — Не надо. Пожалуйста.

— Ни к чему, ты права, — кивает, перехватывая мой умоляющий взгляд.

— Нет уж, сказал «а», говори «б»! — не унимается отец.

Они с Лешей начинают бурно пререкаться друг с другом и, как всегда, остановить это практически невозможно.

— Ой, ну что же мы как не родные в самом деле! Нельзя так! Саш! Алешенька! Давайте не будем!

На секунду их голоса затихают.

— Доченька, мы вот тебя по телевизору увидели. Папа так тобой возгордился! Позвал меня. Смотри, говорит, наша Даринка за московское «Динамо» играет!

Возгордился.

До подкатывающей тошноты.

— Галка позвонила. Ей Володька все уши про тебя прожужжал. Велел телевизор включить. А она до сих пор не верит, что это ты… Завидует!

— Можно один вопрос? — опускаю голову и пытаюсь сглотнуть, физически ощущая вставший в горле ком.

— Задавай конечно, — с готовностью соглашается она, не подозревая, о чем пойдет речь.

Киваю и делаю глубокий вдох. Потому что легким катастрофически не хватает воздуха.

Вот оно, накатило враз. Сдавило грудь точно тисками…

— Будь я вам родной дочерью, тоже взяли бы деньги от Абрамовых? — поднимаю взгляд.

Мама Наташа разительно меняется в лице. Бледнеет, краснеет поочередно.

Папа Саша замирает с открытым ртом, а Леша… Леша стискивает мои пальцы так сильно, что больно становится. Но разве эта боль сравнится с той, что выжигает меня изнутри?

— Взяли бы? — дрогнувшим голосом озвучиваю свой вопрос еще раз.

— Мы… Мы… — заикается женщина.

— Даша, что это значит? — волнение брата, подобно электрическому заряду, передается и мне.

Поворачиваюсь к нему. В глазах парня — полнейшая растерянность.

— Пусть сами расскажут, — отвечаю тихо.

Стоило, конечно, сказать ему, но, увы, тогда я не нашла в себе сил на это. Элементарно испугалась его реакции.

— Дариночка… Ну что за глупости такие-то? — разнервничавшись, лепечет мама Наташа. — Ты с чего…

— Я документы видела, — перебиваю резко. — Знаю, что родом из Одессы. Отец был священником, а мама учителем. И что погибли они тоже знаю.

Справа от меня шумно выдыхает Лешка, но снова посмотреть на него я не могу.

— Ой, Саш… — мама Наташа ударяется в слезы.

— Почему вы не рассказали мне?

— Дарин, но как же?! Саш… — ищет поддержки в лице мужа.

— Я говорил тебе, что так будет. Говорил, — раскатом грома ревет ей в ответ.

Она закатывается воем. Плечи ходят-ходуном.

— Посмотри, что ты наделала! — это он явно ко мне обращается. — Сидишь, на судьбу жалуешься, жертву из себя корчишь.

— Я не жалуюсь.

— Вырастили с пеленок! Выкормили! Образование дали! — отец багровеет с каждой секундой все больше.

— Я благодарна вам за это, — признаю совершенно искренне.

— Переезд в Москву. Гимназия. Репетиторы. Один из лучших вузов страны. Все, что ты имеешь сейчас, — наша заслуга! — кипит, тыча в меня пальцем.

— Да ни черта, — глухо отзывается Лешка. — Она сама…

— Сама, — кривится тот в ответ. — Говорил я тебе, Наташа? Говорил, что так будет? Вот оно как! Выросла, отблагодарила за то, что в детском доме не оказалась!

— Ой, Сашааа, Сашаааа, — рыдает жена. — Дарин!

Бросается ко мне, но я вообще никак на ее объятия не реагирую. Застыла каменным изваянием. Разве что непрошенные слезы льются по щекам.