Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы - Вилис Лацис

— Как думаешь, примут тебя обратно на фабрику, когда начнет работать вторая смена? — спросила Марта.

Екаб ответил утвердительно — ему это обещали еще осенью. Но он не сказал, что вчера в разговоре с мастером Уписом пришлось немного поспорить.

— Куда я тебя такого дену, если ты готов господам глаза выцарапать? — сказал ему мастер. — Думаешь, не знают, кто на фабричном заборе пишет лозунги? Есть такие, кто видит…

Екаб ни словом не обмолвился и о том, что прошлой ночью среди рабочих лесопилки произведены аресты. В этом, конечно, не было ничего особенного, так как приближалось Первое мая. Каждый год в это время предусмотрительная полиция сажала в тюрьму подозрительных, чтобы потом было меньше хлопот. Это действительно довольно тяжелый труд — в первомайское утро соскабливать воззвания, которые были так хорошо приклеены к стенам зданий и заборам, что приходилось работать в поте лица. Но самое неприятное для полиции заключалось в том, что из года в год в ночь на Первое мая воззваниями заклеивалась также одна из стен полицейского участка, а на двух самых высоких фабричных трубах величаво и вызывающе развевались красные полотнища. Многие диву давались: как такое можно совершить? Ведь за несколько дней до Первого мая у всех фабричных труб выставлялись специальные наряды полиции, везде кишмя кишели шпики, к тому же все подозрительные лица заранее были «изъяты из обращения».

Екаб невольно усмехнулся, вспомнив, что произошло в прошлом году. Тогда тоже, несмотря на все меры, принятые полицией, над двумя заводскими трубами взвились красные флаги. Начальник участка неистовствовал, как белены объевшись, грозился разогнать всех своих подчиненных, но это ничуть не помогло делу. Алые стяги гордо развевались над городом, посылая привет угнетенному народу и возвещая его праздник, который пытались запретить какие-то самодуры. Утром рабочие, направляясь на работу, как ни были они загнаны и подавлены, смотрели на флаги с любовью и надеждой, отвечая кивком головы или улыбкой их приветствию.

Начальник участка из кожи вон лез, но один флаг продолжал реять до самого обеда. Это была самая высокая фабричная труба во всем районе, и ее видно было довольно далеко. Ни у кого из полицейских не хватило духу залезть на ее верхушку и снять флаг. Они добирались только до половины и спускались обратно — выше скобы были густо намазаны смолой и варом.

У подножия трубы собрался целый табун ребятишек. Они наблюдали за суматохой и зубоскалили по поводу неудач полицейских «верхолазов». Тогда начальник участка обратился к ребятам с предложением:

— А ну, кто из вас хочет заработать один лат? Тот, кто снимет флаг и спустится с ним вниз, получает деньги наличными.

Но ребят не так-то легко было соблазнить на это дело.

— Полезай сам. Мои штаны стоят больше, чем твой лат.

Начальник проглотил обиду и обещал больше.

— Получите новые штаны и еще лат впридачу.

Но и это предложение оказалось безрезультатным. Было очевидно, что ребята набивают цену. Когда начальник назвал новую ставку — десять латов и штаны, — с этим предложением чуть было не согласился сын лавочника Фрейманиса. Однако ребята ему угрожающе шепнули на ухо:

— Попробуй только лезть наверх — мы тебе покажем, где раки зимуют!

Сын торговца сразу успокоился. Начальнику участка ничего не оставалось, как вызвать пожарных, однако и те сегодня почему-то не торопились. И верно — ведь ничего не горело.

Когда Марта спросила Екаба, почему он улыбается, тот рассказал о происшествии. Она рассмеялась.

— Как ты думаешь, нынче на трубах тоже появятся флаги?

— А как же иначе? — ответил Екаб.

Марта хотела что-то сказать, но вдруг почувствовала предродовые схватки.

— Может быть, пригласить акушерку? — встревожился Екаб. — Я схожу за ней.

— Еще рано, — ответила Марта. — Подождем до утра.

Но боли становились все сильнее и сильнее. Марта судорожно стиснула руку мужа. На лбу у нее выступил пот.

— Утра незачем ждать, — сказал Екаб. — Я схожу за акушеркой, а ты сейчас же ложись в постель.

— Да, да… иди… — Молодая женщина тяжело дышала. — Иди, конечно…

Екаб разыскал свою шапку и, бросив взгляд в сторону кровати, уже собрался идти, как вдруг снаружи раздались чьи-то шаги и стук в дверь.

— Кто там? — спросил Екаб.

— Открывайте! Полиция. Ну, быстрее, быстрее пошевеливайтесь!

Екаб открыл дверь.

— Прошу потише, в комнате больная, — шепнул он, впуская пришедших.

Их было трое — двое полицейских и один в штатском. Он, очевидно, был за главного, — полицейские беспрекословно выполняли его приказания.

— У вас нет лампы побольше? — спросил шпик, когда Екаб засветил маленькую керосиновую коптилочку.

— Нет, только эта.

— Ну хорошо, обойдемся.

Шпик нажал кнопку карманного электрического фонарика и обшарил пучком света все углы. Потом быстро, испытующе взглянул на Марту и подошел к Екабу.

— Как звать?

— Екаб Тирелис.

— Зимой были на общественных работах?

— Да. Две недели на очистке улиц.

— И принимали участие в подстрекательстве безработных, а когда к вам явился министр, вместе с другими учинили скандал?

— Извините, пожалуйста, никакого скандала не было. Мы только заявили свои просьбы.

— Это мы лучше знаем. — Агент охранки переглянулся с полицейскими. — Одевайтесь, вам придется пойти с нами.

Когда в квартиру вошли чужие, Марта примолкла. Широко раскрытыми глазами встревоженно следила она за всем происходящим. Услышав приказание шпика, она вдруг вскрикнула и тихо застонала, закусив зубами угол подушки.

— Послушайте, вы, эти штучки вам не помогут. — Шпик усмехнулся и направил ослепительный луч электрического фонарика прямо Марте в глаза. — Этим вы ничего не добьетесь. Лучше поберегите свой прекрасный голос.

В груди у Екаба что-то заклокотало, и сознание на какой-то миг помутилось. Не помня себя, он подскочил к шпику, вырвал у него из рук фонарик и бросил на пол. Потом Екаба Тирелиса били… кулаками, стеками, рукоятками револьверов. Никто не обращал внимания на лежавшую в постели стонущую, мечущуюся в предродовых муках женщину. Схватив руку Екаба, Марта крепко-крепко прижала ее к своей груди. Она так цепко держала руку мужа, что тот не мог высвободить ее и обороняться.

— Пустите его, звери! — закричала Марта.

Но никто ее не слушал.

Екаба оторвали от кровати и вытолкали в коридор. С порога он еще раз оглянулся назад. На столике около кровати горела маленькая керосиновая лампочка. Он увидел лицо Марты, ее широко раскрытые, полные ужаса глаза. Неподвижным взором смотрела она на него. Потом двери захлопнули, и он очутился на улице, в темноте. Ветер шуршал хвоей сосен. В лицо брызгали редкие дождевые капли.

Из маленького домика послышался дикий, нечеловеческий вопль. Екаб вздрогнул, рванулся обратно: она там была одна, совсем одна.

— Смилуйтесь, ведь жена рожает! — воскликнул Екаб. — Неужели вы дадите ей погибнуть?

— Молчать… — сквозь зубы прошипел шпик.

Екаба сильно толкнули в спину. Как оглушенный, шел он сквозь тьму все дальше и дальше от маленького домика на окраине, откуда все слабее и слабее доносились стоны Марты.

Эти стоны никогда не переставали звучать в его ушах, как бы далеко он ни ушел от этого места, какой бы долгий срок ни прошел с этого дня. В тюрьме и на свободе — везде, где бы он ни был, его преследовал этот терзающий стон.

С тех пор он больше не видел Марту.

Когда прошло Первое мая, этот грозный для всех угнетателей день — день могучей переклички угнетенных всех стран, — Екабу Тирелису за сопротивление полиции пришлось пробыть в тюрьме еще некоторое время.

Однажды вечером он вернулся домой. Марты уже не было. Своего маленького сына, не знавшего материнской груди, он разыскал в приюте. Они начали жить вдвоем.

Екаб Тирелис с той памятной ночи стал мрачнее и серьезнее. Он теперь думал не только о себе, о своей маленькой обыденной жизни. В ту ночь была открыта новая страница его жизни, и она родила новые думы. Потеряв навсегда свою милую Марту, Екаб Тирелис нашел новых друзей: это были его товарищи по классу, которых не могли запугать никакие угрозы и унижения. Это были те, кто высоко и смело держал красное знамя борьбы и свободы — так высоко, что ни один пресмыкающийся не был способен дотянуться и запятнать его, так высоко, что оно развевалось над всеми городами, над всей землей, приветствуя своих друзей и угрожая врагам.

2

Екаб Тирелис сошел с поезда на разъезде за пять километров до своей станции. Оттуда до усадьбы Калнакродзиниеков можно было добраться пешком за час. Но Екаб знал, что на станции будет много людей: местные крестьяне и, конечно, полицейские. Кто-нибудь из них непременно его узнает. А это вовсе не входило в расчеты Екаба — никто не должен знать, что он здесь.