История византийских императоров. От Юстина до Феодосия III - Алексей Величко

Папа Лев II (682–683) был куда более осторожен. С одной стороны, получив определения Шестого Вселенского Собора, он не просто подписывает их, а «утверждает (выделено мной. — А.В.) властью блаженного Петра, как бы на твёрдом камне, который есть Христос, так, будто утверждено самим Господом». Но, с другой стороны, явное уже не может стать тайным, и он вынужден признать осуждение Гонория. Правда, чтобы как-то обелить Римскую кафедру, он пытается смягчить оценку: «Гонория, который не просветил сей Апостольской церкви учением Апостольского предания, но старался гнусным предательством опорочить непорочную веру»[806]. Тем не менее факт оставался фактом, при осужденном Гонории заявлять вновь о непогрешимости Римской кафедры было физически невозможно.

С этим неприятным для Рима прецедентом надо было что-то делать. Поэтому папа Адриан II (867–872) пошёл ещё дальше папы Льва II и в чём-то даже «смелее». Он обыграл эту историю так, будто соборный суд над Гонорием состоялся с согласия самого Римского понтифика (папы Агафона), который и утвердил его своим актом (папа Лев II). В результате получается, что не Вселенский Собор осудил папу Гонория, а его преемники, давшие на то предварительное разрешение и утвердившие соборную формулу как свидетельство согласия Кафолической Церкви со своим актом[807].

«Ибо позволительно восточным произнести анафему на Гонория после смерти его, — писал Адриан. — Однако следует знать, что это произошло потому, что он обвинён в ереси. А только из-за неё одной позволяется меньшим противиться приказаниям своих больших. Хотя бы в таком случае и не было прямого дозволения кому-либо произносить осуждение ни со стороны патриархов, ни прочих их заместителей. Если только этому не предшествовал бы авторитет согласия первосвятителя первого седалища (выделено мной. — А.В.)»[808].

В целом получается та явная ложь, будто Гонорий не ересиарх, а лишь не вполне радетельный в делах веры и, быть может, легкомысленный папа. Выходит, понтифик осужден вроде бы не за сделанное им (поддержка монофелитства), а за «ненадлежащее исполнение своих обязанностей» — очевидная и грубая натяжка, не имеющая ничего общего с принципами вселенского церковного судопроизводства.

Любопытно, но современные авторы склонны оправдывать Гонория ещё и тем, что само признание соборного приговора обуславливалось не еретичеством анафематствованного понтифика, а нежеланием последующих Римских епископов сопротивляться политической воле царей (!). Как говорят, «папы не осмелились противодействовать воле императора, охраняющего политическое и религиозное единство Империи, и в вопросе о догматах веры они также следовали за изменениями, происходящими в концепции политической власти»[809]. Конечно, такие «аргументы» даже трудно назвать натянутыми, не то что объективными.

Нельзя сказать, что те полномочия, которые были зафиксированы правовыми актами после Шестого Вселенского Собора, оставались статичными. Динамичный VII в. с завидной регулярностью менял диспозиции, и когда Константинополь во времена правления императора Филиппика начал реставрацию монофелитства, закончившуюся неудачей, столичным патриархам пришлось вновь вспомнить о высших церковных прерогативах Римских епископов. Для восстановления общения они были вынужденны просить о снисхождении за свою измену Православию, и даже император, не имевший к этой реставрации никакого отношения, должен был отказаться от своего традиционного права предопределять лицо нового архиерея Константинополя.

Император Анастасий II вообще был исключён из числа лиц, участвующих в процедуре выдвижения кандидата — там довлел апокрисиарий Римского епископа, и сама процедура избрания столичного архиерея полностью копировала выборы папы в Вечном городе.

«Голосом и решением благочестивых пресвитеров и диаконов и всего почтенного клира, и святого синклита, и христолюбивого населения этого богохранимого царствующего града, божественная благодать, вся немощная врачующая и недостаточествующая восполняющая, поставляет Германа, святейшего предстоятеля митрополии кизикийцев, епископом этого богохранимого и царствующего города», — гласит грамота об избрании Германа патриархом Константинополя от 11 августа 715 г.[810]

Подытоживая эту краткую историческую справку, заметим, что в целом задача, которую ставили перед собой папа Агафон и папа Лев II, не была решена в желательном для Рима формате. И чем дальше шло время, тем всё напряжённее становились отношения между двумя самыми величественными столпами Православия — Римом и Константинополем. И это противостояние, как мы вскоре увидим, вскоре вылилось в перенесение спора в область церковной каноники и практики, чего никогда не случалось ранее, где обе стороны (в первую очередь, Константинополь) принялись искать аргументы для низвержения авторитета своего конкурента на властном поприще. Вторым негативным явлением, порождённым непримиримостью позиций спорящих кафедр, стало постепенное стремление Рима политически обособиться от Римских императоров.

XXV. ИМПЕРАТОР ЮСТИНИАН II (685–695)

Глава 1. Растраченное наследство

Выражаясь привычными штампами, новый 16-летний император Юстиниан II представлял собой комбинаторное сочетание всех достоинств, присущих представителям династии Ираклидов, и их недостатков. Одарённая личность, человек большого личного мужества, энергичный и последовательный в достижении поставленных целей, глубоко воцерковленный и православный, для которого определения Шестого Вселенского Собора являлись безусловной истиной, молодой царь обладал и многими пороками. Властолюбивый и жестокий, непоследовательный во внешней политике и нередко принимавший убийственные для Римской империи решения, он совершил немало ошибок, трагически сказавшихся и на судьбе государства, и лично на нём.

Внешнее положение Византийской империи в то время, когда её принял Юстиниан II, было на редкость благоприятным. Благодаря военным успехам Константина IV, восточные границы Империи постепенно восстанавливались от арабских набегов. Болгары, хотя и вынудили признать факт их самостоятельного политического существования, всё же добросовестно выполняли свои обязательства по мирному договору. Раскол в Церкви был преодолён, и теперь ничто не мешало мирным трудом усилить мощь Римского государства.

Более того, династическая чехарда, царившая в Арабском халифате, позволила ещё более упрочить внешнее положение Империи.

Халиф Абд-аль-Малик был тесним конкурентами и, опасаясь, что военные действия с Византией могут распылить его силы и обеспечить успех врагов, решил заключить новый мирный договор с греками. Он направил предварительный запрос в Константинополь, и оттуда в Дамаск выехал в качестве посла магистр Павел. Как всегда, византийская дипломатия была на высоте и немедленно воспользовалась выгодами своего положения. Не отказываясь заключить мирный договор, посол тем не менее поднял вопрос о двух спорных, как он заявил, территориях — острове Кипре и Армении. После долгих дебатов стороны пришли к соглашению, согласно которому остров был признан территорией двойного подчинения: византийского и арабского, и доходы от населения должны были поровну делиться в пользу Римского царя и Арабского халифа.

Подавленные аргументами византийцев, арабы вынужденно признали Армению римской территорией. Но этого мало: Абд-аль-Малик согласился уступить Византии не только Армению, но и соседние земли — Гурзан, Арзон и северную часть Мидии (Персии). Мир был заключён сроком на 10 лет, причём сумма дани, выплачиваемой арабами Римской империи, многократно возросла — теперь Абд-аль-Малик обязался платить 1 тыс. золотых монет, одного коня и одного раба ежедневно. Безусловно, это был блестящий дипломатический успех, к которому, объективно говоря, сам Юстиниан II имел опосредованное отношение: всё обеспечили предыдущие победы его покойного отца[811].

Со своей стороны Юстиниан II обещал мусульманам переселить на римские территории тех христиан, которые не признавали власть халифа, в первую очередь, так называемых мардаитов («разбойники»). Так арабы именовали горцев Ливана, которые совершали частые набеги в Палестину и в направлении Евфрата, очень беспокоившие магометан. Постепенно к горцам присоединялись другие туземцы, а также рабы, что ещё более усилило наступательный характер их военных операций. Они отстояли свою независимость от арабов и сумели организовать хорошо обученное и дисциплинированное войско[812].