Книжное дело - Сергей Кравченко

Когда отсчет шагов от кремля до набережного обрыва был окончен, Иван уселся рисовать карту будущего речного порта. Он так увлекся игрой, что стал разрабатывать военный пункт на полном серьезе. Иван чертил, не поднимая головы, и Наездник смог подобраться совсем близко — в кусты на ближайшем пригорке. Теперь он тоже водил глазами туда, куда и Глухов — то в бумагу, то вдаль.

Внизу и справа, там, где Волга огибала город, от основного русла отделялась большая протока. Она возвращалась в реку через версту, охватывая продолговатый каменистый остров. Поселений на острове не было. А хоть бы и были, нам ли это помеха? С нашим-то государем Иоанном Васильевичем что ж мы поселение не перенесем?

Глухов прикинул, что остров — отличное место для базы флота. Город — рядом, мост через протоку можно охранять, и остров сразу превращается в крепость. Место не топкое, скалистое, значит, заливаться не будет. На холмах острова можно построить лабазы и укрепления, в протоку загонять суда, выстроить водяные частоколы, верфи всякие — тут можно немцев каких-нибудь пригласить для расчетов.

Фантазия Глухова разыгралась. Он уже видел, как строятся в протоке огромные, многомачтовые корабли, как грузятся на них полки в красных кафтанах, как тысячи рабов несут в трюмы припасы для плаванья, как блестят на палубах медные пушки, как полощется на главном корабле черное великокняжеское знамя с ликом Спаса. А вот и попы пожаловали. Старый митрополит Макарий к началу водного похода не поднялся, зато молодые прибыли все. Вот они — архиепископы Никандр Ростовский, Пимен Новгородский и Трифон Полоцкий, епископы Афанасий Суздальский, Симеон Смоленский, Филофей Рязанский, Варлаам Коломенский, Матфей Сарский, Иоасаф Пермский — благословляют православное воинство на подвиг, поют многогласно, красиво, но неразборчиво. Приходится отцу Андрею Благовещенскому переводить благую весть на человеческий язык. Он шепчет перевод в ухо какому-то здоровяку в меховой шапке с золотым верхом, и здоровяк довольно посмеивается.

Батюшки! Да это ж наш царь Иван Васильевич! Он лично прибыл проводить флот в бескрайний простор.

Но нет! Смотрите-ка! Царь лезет на борт переднего корабля, и на мачте сразу вспыхивает кроваво-красное полотнище царского знамени с черным орлом Ивана Великого! Царь тоже идет в поход! Ну, тогда другое дело! Тогда мы не зря поплаваем! Курс на Казань, Астрахань, Персию, Царьград!

Флотилия отваливает, уходит вниз по Волге под раскрытыми парусами, исчезает в туманной дали. И скоро из южных стран начинают поступать странные и величественные сообщения. Доносят, что, узнав о царском походе, все басурманские вожди встали на последнюю битву. Решили они запрудить Волгу, чтобы некуда было нашему царю плыть. Погнали своих чумазых внавал, поперек реки. И стала вода в Волге подниматься. И чем больше басурман в нее лезло, тем выше поднималась вода и топила нехристей. Когда наши подплыли, увидели, что дальше Волги нету, а есть большое Хвалынское море. А посреди моря стоит гора из утопленников, а на вершине блестит золотой шатер. В шатре сидит последний, самый главный басурманин. Тогда наш царь приказал навести на шатер все пушки и махнул своей шапкой. Ударил страшный гром, шатер упал, гора рассыпалась, море хлынуло в прорву и смыло агарян с лица Божьего мира… Тут Иван проснулся, собрал пожитки и пошел на постоялый двор пообедать, вернее, поужинать.

Ужинали скопом, под кислое, но очень крепкое пиво.

Иван Глухов, усталый, упаренный дневными трудами, очень быстро впал в исконно русское состояние. Это когда голова работает сложно, красиво, с лирическими отступлениями, язык поворачивается неловко, но слова произносит умные, а ноги не хотят идти вовсе — отдыхают.

Вокруг москвича сама собой образовалась компания местных завсегдатаев. Наездник тоже подсел поближе, внимательно слушал, пригибаясь за глиняный горшок с пареной рыбой.

Глухову сиделось легко. Он хоть и держал привычную настороженную форму, но в душе резвился — не страшно было оказаться разоблаченным, выслеженным, подслушанным. Он, конечно, переходил на шепот, когда выбалтывал собутыльникам казенные тайны, но разве это были не русские люди? Разве побегут они доносить о московском разведчике? Разве поплывут через реку и по реке в татарские улусы? Нет! Вон, какие у них честные русские лица!

Постепенно разговор перешел на красоту родной природы. Глухов поднял палец, будто и здесь, в душной атмосфере кабака хотел определить направление ветра, и сказал, что, природа ваша, дорогие ярославцы, не только приятна снаружи, но и полезна внутри…

Почему чуть не завязалась драка? А потому что грузчик с рыбной пристани подумал, что «ваша природа» означает «вашу породу» или, — что еще хуже, — «вашу родительницу», то есть, мать. Дальше он логично предположил, что внутренняя польза его матери никого не касается, тем более, московского хлыща. Пока грузчика усаживали на лавку, пока объясняли особенности московского диалекта, пока он водворял короткий нож обратно за сапог, Наездник подсунулся ближе. Он был теперь не в рясе, а в обычной рабочей одежонке, так что просто слился с грузчиком в одно холщовое пятно.

Тут Глухов с извинением и дополнительным всеобщим угощением разъяснил, что польза ярославской природы имеет высокое, государственное значение. Он снова поднял палец, и Наездник, а за ним и худая шлюшка — торговка вяленой воблой — перекрестились в потолок.

Конечно, тайну раскрывать не стоило, но народ здесь, мы видим, подобрался проверенный, готовый к битве за родину, так кому ж и рассказывать о грядущих свершениях? Кто ж, как не эти простые русские люди, построит великие корабли, кто понесет в их трюмы свинец, порох и солонину, кто пролезет в закутки к гребцам и будет всем телом остужать их мозоли?

Короче, слушайте!..

Рассказ о грядущей экспансии на юг постепенно перешел в групповое обсуждение плана, тут же последовало коллективное уточнение секретной карты, причем грузчик опять чуть не подрался с рулевым рыбацкой посудины в споре о прибрежных мелях. Наконец, совсем стемнело, и, повинуясь очередному поднятию глуховского пальца, девушка-вобла потащила сыщика наверх — обнажить свои патриотические глубины…

«Ох, и дрянь же это волжское!» — думал Глухов утром.

«Воблы» рядом не было, сохранялся только общий рыбный запах, но он мог проникать и через распахнутое окно.

Отсутствовали также:

— золотой нательный крест ценой в полтора рубля, — кошелек серебряных денег — копеек на сорок, — тайный план Ярославского военного речного порта.

Сохранились в неприкосновенности:

— кинжал дамасской стали с ручкой из моржового клыка и перламутровой инкрустацией, — пистолет двуствольный английской работы, — пятьдесят рублей золотом в голландских ефимках, — кожаный пояс со всеми этими удовольствиями.

Глухов совершенно пришел в себя, прикинул, что два рубля — нормальная плата за продвижение дезинформации (услуги девушки-воблы в счет не шли), и стал лежа думать о главной текущей задаче. Ноги ходить по-прежнему ленились.

Иван встал, походил насильно, выпил воды. Вспомнил мелкую деталь вчерашних посиделок. Она, как гвоздь, торчала в светлой картине пивного беспредела. Серый человечек с помятым лицом весь вечер держал дистанцию в обеденном зале. Он слишком правильно садился и пересаживался, не приближался более необходимого, несколько раз выходил вовсе. Исчез, когда грузчик второй раз потянулся за ножом.

Теперь Иван вспомнил свой вывод, сделанный по ходу событий, продиктованный про себя три раза, впечатанный в память усилием нетрезвой воли: «Он привязан к Наезднику».

Иван вспомнил, что Серый пересаживался, отступал, приближался только тогда, когда Наездник менял позицию.

«Боится Наездника. Интересуется происходящим», — подвел итог Иван.

Глава 9. Серый человечек

Глухов спустился вниз, посидел немного на лавке, вышел во двор и обнаружил Наездника. Монах силился взобраться в седло. Наконец ему удалось, и лошадь резко взяла с места. «Сама дорогу знает», — понял Иван. Монах умчался, болтаясь в седле чучелом. Глухов вернулся в сени, но боковым зрением, почти затылком заметил серое пятно в тени забора. Он остановился в сенях и стал через щель рассматривать Серого человечка.

Мужик этот был обыкновенным русским мучеником, на лице которого отпечатались голодные годы, умеренная выпивка, счастливое нищее детство, военные тяготы и окончательное понимание безвыходности.

В России такой житейский набор обычно успевает случиться лет за 30. Человек растворяется в серых буднях и серых одеждах, и только тайный огонек продолжает искрить в глубине выцветших глаз. Собственно, этот огонек и есть наша русская душа. Только он один пока неподвластен верховным силам, только с ним ничего не могут поделать ни князья, ни цари, ни церковь, ни Бог. Вот почему так беспокойно сидится на российском престоле слабым и лукавым нашим вождям. Страшно гадам, что перестанет Серый Человечек смотреть в землю, потеряет интерес к отвалу почвы по осиновому сошнику или стальному лемеху, возьмется за осиновый кол или стальной нож.