Быт русского народа. Часть 3 - Александр Терещенко

Случалось видеть, что от продолжительных рыданий иные делались бесчувственными ко всему окружающему их, и только силой отводили от могил; а другие впадали в горестное исступление, заболевали и умирали в скором времени.

Плач родных всегда проистекает из глубокой горести. С какою убийственною тоской рыдают дети на могиле матери! «Родительница моя, матушка, жалкое желаньице! На кого ты нас оставила, на кого мы, сироты, понадеемся? Ни с которой стороны не завеют на нас теплые ветерочки, не услышим ласкового словечка. Люди добрые от нас отшатнутся, родные отзовутся (отрекутся): заржавеет наше сиротское сердце. Печет красное солнышко серели лета теплого, а нас не согреет; лишь притеплит нас зеленая дубровная могилушка-матушка. Прибери нас, матушка, промолви слово ласковое! Нет, скрепила ты свое сердечушко крепче камешка и прижала неласковые рученьки к ретиву сердцу. Лебедушка моя белая! В какую путь-дороженьку собралась, снарядилась ты, с которой сторонушки ждать нам тебя? Взбушуйте вы, ветры буйные, со всех четырех сторонушек! Понеситесь вы, ветры, к Божией церкви, размечите вы сыру землю. Ударьтесь вы, буйны ветры, в большой колокол! Не разбудит ли звон его со, мною слова ласкова»[61].

ПОГРЕБЕНИЕ ОСОБ ЦАРСТВЕННОГО ДОМА И ЧЕРНОЕ ПЛАТЬЕ, ИЛИ ТРАУР

С введением христианской веры погребение совершалось у нас почти единообразно, исключая, что богатых, знатных и из царского рода предавали земле с большею пышностью. После смерти каждого звонили в колокол, потом одевали покойника и отправляли по нему печальный обряд. То же самое происходило с особами царственного дома.

О похоронах царских мы имеем известие XVII в., писанное современником Кошихиным. Заимствуем из него. О смерти царя тотчас давалось знать патриарху и боярам. Патриарх приказывал звонить медленно в один колокол, чтобы все знали; потом он отправлялся в церковь и отпевал по нему великий канон. Того же дня омывали тело теплою водой; надевали чистое споднее платье; после облачали в царскую одежду и клали во гроб корону. Гроб был деревянный, обивался вишневым бархатом а сверху красным. Бояре, думные и ближние люди одевались в черное платье, называемое ныне трауром, и съезжались во дворец для прощания. Потом выносили тело в придворную церковь, которая была устроена над царскими покоями, и там стояло шесть недель. Дьяки денно и нощно читали псалтырь с молитвами. В Москве и по всем городам совершали в церквах и монастырях шестинедельное поминовение; ставилит кутью ежедневно, кроме воскресенья и больших праздников. Патриарх рассылал грамоты к высшим духовным от митрополита до игумена с извещением о <его> присутствии при царском погребении. На третий день был поминальный стол у царицы или царевичей для власти духовной. Панихиду отпевали над кутьею, приготовленною из вареного сарацинского пшена с сытою, сахаром и ягодами. В монастырях и церквах приготовлялась одна пшеничная кутья с сытою. После трех недель бывал стол поминальный для духовенства и бояр. По наступлении похорон весь царский дом, духовенство и все светские особы являлись ко двору в черных одеждах и совершали погребальный обряд в следующем порядке: сначала шли дияконы, иереи и певчие с пением канона, за ними несли тело священники, а позади них шли патриарх с духовенством, царевичи и бояре, потом царица, царевны, боярыни, народ обоего пола, все вместе, без чину, но с рыданием. По перенесении тела ночью в Архангельский собор иереи оставались перед церковью, все прочие входили и ставили тело посреди храма, против алтаря. Во время погребального шествия давали всем без разбора восковые свечи, витые и простые. Свечей расходилось больше 80 пудов. Потом, совершив погребальное пение, опускали гроб в землю и накрывали каменною доской. Патриарх читал молитву над кутьею, кадил ладаном; после молитвы он откушивал кутью ложкою три раза; за ним подносили царскому дому и всем присутствующим и, наконец, расходились по домам. Надгробных речей не говорили. Из царской казны отпускались поминальные деньги. Патриарху 100 руб., митрополитам по 80, архиепископам и епископам по 70 и 60, архимандритам, игуменам и старшим иереям от 50 до 30, а младшим священникам и дьяконам от 30 до 5. Заготовляли еще во всех приказах денежное подаяние: завертывали деньги в бумагу, от рубля до полуполтины, и подьячие раздавали на площади людям всякого сословия, убогим и нищим. По монастырям и богадельням раздавали от 5 до 2 р. на особу. В других городах отпускали погребальные деньги и милостыню вполовину и втреть противу московской. Изо всех тюрем освобождали узников. По истечении сорока дней, называемых сорочины, отправляли в том же самом соборе обедню и панихиду; давали для всех поминальный стол и вновь раздавали милостыню, уже вполовину противу первой раздачи. При этих похоронах истрачивалось денег во всем государстве около той суммы, какая израсходовалась в течение года.

Похороны царицы, царевичей и царевен совершались однообразно с описанным обрядом, с той разницею, что при погребении первых съезжались со всех городов духовные особы, и подаяние отпускалось вполовину противу погребения царя; при погребении вторых подаяние было несколько меньше противу царицы, а при погребении третьих отпускалась четвертая доля в стравнении с царем. При погребении царевичей и царевен, не присутствовали царевны и царицы; только один царь. Весь царский дом и придворные носили черную одежду шесть недель. То же самое соблюдалось между сановниками и дворянами по своим умершим; простой народ не следовал этому обыкновению. Каждую субботу отправляли поминовение об усопших из царского рода, и по всем церквам, и монастырям поставлялось в обязанность отправлять ежегодно поминовение до скончания мира[62].

Печальные одежды были у нас в употреблении с незапамятных времен и назывались черным, смирным и печаль ным[63]. Боярин Петр, отправленный послом от в. к. Изъяслава (в 1153 г.) к галицкому князю Владимирку, был встречен перед дворцом сановниками и слугами в черных одеждах. Посол вошел в сени: там юный князь Ярослав сидел в черной одежде и клобуке среди вельмож и бояр, одетых в печальные платья. Ему подали стул. Ярослав заливался слезами. Изумленный боярин хотел знать причину общей горести и сведал, что Владимирке, отслушав вечерню в церкви, упал и, принесенный во дворец, скончался. После смерти Марии, супруги Иоанна IV (сконч. в 1569 г. сент. 1), царь, бояре, дворяне и все приказные были в смирных или смиренных платьях; шубы на них были бархатные камчатные, без золота, потому что государь был в кручине; дела остановились; по городам служили панихиды и давали милостыню нищим[64].

Вот обряд погребения царя Феодора Алексеевича. В 1682 г. апр. 28, в пятом часу дня, вошел патриарх Иоаким со всем духовенством, хоругвями и крестами в траурную комнату, в которой лежало тело государя под золотым балдахином, и отпевал. Потом спальники несли тело под тем же балдахином, а за ним другие спальники надгробную доску, покрытую серебряной объярью. По принесении усопшего на красное крыльцо, его положили на приготовленные сани[65], обитые золотым атласом, и понесли красным крыльцом — среднею лестницею — до Михайловского собора. Перед телом шли со святыми иконами и крестами священники и дияконы; за ними государевы и патриаршие певчие, которые пели надгробное пение; потом игумены, архимандриты, епи скопы, архиепископы, митрополиты и патриарх. За телом шел государь Петр в смирном платье, его мать царица Наталия Кириловна; за ними окольничие, думные, дворяне и ближние люди; после царевичи и бояре: все в черной одежде. За ними дворяне несли царицу Марфу Матвеевну на санях, обитых черным сукном. За царицею шли боярыни, кравчий, казначей, верховые боярыни (статс-дамы) и другие придворные дамы в смиренном платьи. Государь Петр по прибытии в собор простился с усопшим своим братом и возвратился во дворец со своею державной матерью.

По отправлении патриархом обедни и надгробного пения со всем духовенством, присутствовавшие подходили целовать руку умершего царя с неутешными слезами и воплем и, наконец, опустили гроб в могилу[66].

ВОСПОМИНАНИЯ О КОНЧИНЕ ДОБРЫХ ГОСУДАРЕЙ И МЕСТА ИХ ПОГРЕБЕНИЯ

Великих князей и их семейственный род предавали земле без пышности; но народ всегда сетовал и лил по ним слезы непритворно. Он плакал сердечно; а его слезы — лучший памятник для царей. Все сословия провожали любимого монарха до самой могилы. Сказания о них, к услаждению памяти потомства, сохранились в наших летописях. Когда в. к. Владимир I скончался в Берестове (1015 г.), в загородном своем дворце, не избрав по себе наследника, тогда приближенные его выломали ночью пол в сенях, завернули тело в ковер, спустили вниз по веревкам и отвезли в храм Богоматери, скрывая смерть от усыновленного Святополка, дабы дать время любимому его сыну Борису, возвратиться в Киев и занять престол. Но печальная весть скоро разнеслась по городу: вельможи, народ и воины бросились в церковь — и своим стенанием изъявили отчаянную горесть. Все оплакивали его и провожали до могилы. То же нелицемерное чувство печали было изъявлено в. к. Ярославу, которого тело несли из Вышегорода, и все рыдало по нем. В. к. Изъяслав, убитый в сражении (1078 г.) близ Чернигова, был предметом всеобщей печали. Когда тело его привезли в Киев на лодке, тогда на берегу реки встретили его киевские жители со слезами: знатные и бедные, светские и духовные. Вопль народный, как говорит летописец, заглушал священное пение[67]. Александр Невский, истощенный в силах душевных и телесных в ревностном служении отечеству, гаснул, видимо. Окружающие это видели и плакали; они все были готовы лечь с ним во гроб, любив его гораздо более, нежели отца родного. Митроп. Кирилл, узнав о его кончине (1263 г.), воскликнул в собрании духовенства: «Закатилось солнце отечества!» Никто не понимал его слов; он долго безмолвствовал, залился слезами и сказал: «Не стало Александра!» Все задрожали. Гробовая весть быстро разнеслась по столице, и все повторяли с отчаянием: «Погибаем!» Духовенство и жители Владимира, несмотря на жестокий зимний холод, пошли навстречу гробу до Бого любова: не было человека, который бы не плакал и не рыдал; всякому хотелось облобызать мертвого и сказать ему, чего Россия в нем лишилась. Дмитрий Донской был равномерно оплакиваем; его похоронили в церкви Архангела Михаила (1389 г. мая 19). Когда в. к. Василий Иванович находился на смертном одре, тогда никто не спал в Москве. С ужасом ждали вести; народ толпился на улицах; плач и вой раздавался от Кремлевского дворца до Красной площади. Бояре, заливаясь слезами, уже не удерживали окружающих от громкого плача и стенания. Когда государь скончался (1533 г.), тогда все зарыдали. Митрополит омыл тело, вытер хлопчатой бумагою и облек в полное монашеское одеяние. Между тем ударили в большой колокол; тело положили на одр, принесенный из Чудова монастыря, и растворили двери. Народ устремился с воплем и целовал оледеневшие руки. Любимые певчие царя пели хором «Святый Боже». От рыданий и стонов никто их не слыхал. Иноки Иосифова и Троицкого монастыря несли тело в церковь св. Михаила. Скорбь в народе была неописуемая, потому что дети хоронили своею отца, по выражению современников. Сын его Иоанн IV, наводивший ужас при жизни, был страшен и мертвым; царедворцы долго не верили глазам своим, что он умер, и не объявляли о его смерти. На третий день совершилось погребение во храме св. Архангела Михаила, но слезы народные не текли по усопшему. Глас народа — глас Божий; суд тогда же совершился: и в потомстве осталась о нем память Грозного. Напротив, кончина сына его Феодора (1597 г.), которого народ любил, приписывая действию его ревностных молитв благосостояние отечества, рыдал по нему. Когда на рассвете ударили в большой колокол Успенский, тогда раздался в Москве вопль от палат до хижин. Каждый дом, по словам современников, был домом плача. Дворец не мог вместить людей, стремившихся облобызать усопшего. Царица Ирина ужасала всех своими стонами и воплями: она терзалась и никого не слушала. Из уст ее, обагренных кровью, вырывались слова: «Я, вдовица бесчадная, мною гибнет корень царский!» Погре бение совершилось в церкви Михаила Архангела. От слез и рыданий прерывалось священнодействие, и за воплем народным никто не мог слышать пения. По совершении печального обряда раздали богатую казну бедным, церквам и монастырям; отворили темницы, освободили всех узников, чтобы действием милосердия увенчать земную славу Феодоровых добродетелей. Не менее умилительное и трогательное воспоминание — о смерти Петра В. Народ, назвавший его отцом отечества, любил его, как дети своего отца. Когда пронеслась весть по Петербургу о безнадежности его вы здоровления, тогда весь народ обратился во храм и молил Бога со слезами о продолжении дней его, поныне драго ценных для всей России. Но судьбам Всевышнего угодно было воззвать его в обитель вечности, а жители долго не знали, что Петра уже не стало. От них скрывали — единственно из горести. Едва пролетела молва о кончине незабвенного монарха, вдруг нахлынули толпами ко дворцу его, находящемуся на Петербургской стороне, окружили с плачем и воплем, и думали, что отчаянным своим рыданием поднимут его из гроба. Кн. Меншиков явился к народу: он плакал неутешно и от слез своих не мог вымолвить ни слова. Его чувства разделяли, и все плакали с ним. Вопль раздавался повсюду, и вся столица обливалась слезами. Государыня Екатерина была в неописанном отчаянии: она не отходила от гроба, целовала усопшего, орошала его слезами, обнимала, становилась перед ним на колени и умоляла встать; потом с ужасом кричала: «Он умер! Он не встанет более!» От сильных потрясений души падала в обморок, делалась бесчувственною, почти мертвою. Ее при водили в чувства, и она опять устремлялась к умершему и призывала его к жизни. Окружавшие усопшего внутри и вне дворца повторяли безутешное воззвание. Только слышались стоны и болезненные слова: «Нет уже нашего защитника! Нет нашего правдивого царя! Нет нашего отца!» Не было человека, который не спешил бы проститься со своим отцом: целовали правосудную его руку, платье, ноги и сам гроб его. Но и тут кричали: «Закатилось наше солнце, надёжа — Государь! Горе, горе нам, оставленным тобою!» Народ утешали, что Бог за добродетельные подвиги монарха наградил его царствием небесным; что Творец милосердный успокоил его от тяжких трудов, советовали не плакать — и сами плакали. При выносе тела и во время погребального шествия заглушалось пение стонами и воплями. И когда красноречивый голос вытии, Фефана Проковича, прогремел в соборе Петропавловском: «Что видим.? Что делаем.? — Петра Великого погребаем.», — тогда он сам горько залился слезами и не мог говорить более, не могли и присутствовавшие слушать более — не хотели и слышать, что действительно погребают Петра. Весь храм потрясся от новых рыданий. По совершении печального обряда над умершим, опустили его в могилу и задвинули доской. Изумленный народ стоял в церкви, не выходил и все рыдал: он еще думал видеть его в живых, среди себя, и от чрезмерной скорби забыл, что и царь его тот же смертный!