Озеро Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

Шелк. — Гагарка? Ты хочешь потребовать свою порцию, сын мой?

Гагарка покачал головой; Шелк быстро разделил тело барана и, раздав все остальное, бросил сердце, легкие и кишки в алтарный огонь.

Майтера Мрамор держала одного голубя, пока Шелк представлял второго Священному Окну:

— Прими, о Восхитительная Киприда, в жертву этих прекрасных белых голубей. Мы просим: расскажи нам о тех временах, которые придут. Что мы будем делать? Твой самый легкий намек стал бы драгоценнейшим откровением. Но если ты выбираешь другой путь…

Он дал рукам упасть.

— Мы согласны. Теперь мы просим: расскажи нам через жертву.

Одно искусное движение отсекло голову первого голубя. Шелк бросил ее в пламя, потом поднял бьющееся тело, темно-красное и белое, и полил кровью пылающий кедр. Сначала он подумал, что расширившиеся глаза и разинутые рты — как участников похорон, так и тех, кто пришел помолиться или в надежде на часть жертвенного мяса — вызваны тем, что происходит на алтаре. Возможно, огонь охватил рукавицы или его сутану, или старая майтера Роза упала на пол.

* * *

Майтера Мрамор увидела, как из Священного Окна брызнул свет, и услышала неразборчивый голос. Бог говорил, как Пас во времена патеры Щука. Она упала на колени и, невольно, освободила голубя, которого держала в руках. Птица метнулась к крыше и затем, словно оседлав языки священного пламени, вылетела через божьи врата и исчезла. Небритый человек во втором ряду, увидев, как майтера встала на колени, сделал то же самое. В следующее мгновение великолепно одетые юные женщины, пришедшие с Орхидеей, тоже встали на колени, подталкивая локтем друг друга и дергая за юбки тех, кто сидел, как пораженный громом. Когда майтера Мрамор наконец подняла голову, она увидела — почти наверняка в последний раз в жизни — крутящиеся цвета божественного присутствия и рядом с собой патеру Шелка, с мольбой протянувшего руки к Окну.

— Вернись! — умоляюще воскликнул Шелк танцующим цветам и нежному грому. — О, вернись!

Майтера Мята отчетливо увидела лицо богини, услышала ее голос, и даже майтера Мята, которая так мало знала о мире и хотела бы знать еще меньше, поняла, что лицо и голос намного красивее, чем у любых смертных женщин. И они оба были удивительно похожи на ее собственные! Чем дольше она смотрела, тем более похожими они казались, и наконец, движимая почтением и запредельной скромностью, она закрыла глаза. Это была самая величайшая жертва, которую она когда-либо приносила, хотя она принесла их тысячи, и пять действительно очень больших.

Майтера Роза опустилась на колени последней из трех сивилл, но не из-за недостатка почтения, а потому, что процесс включал в себя работу некоторых частей тела, с которыми она родилась и которые, в строгом смысле слова, были мертвы, хотя еще действовали и будут действовать во все годы, что ей еще остались. Ехидна ослепила ее, чтобы она не увидела богов, обычное наказание богини, и вот она не видит и не слышит ничего, хотя священные оттенки танцуют и танцуют по Священному Окну. Низкие тона божественного голоса показались ей похожими на звуки виолончели, хотя она изредка улавливала слово или фразу. Юный патера Шелк (который всегда был таким небрежным и становился еще более небрежным, когда имел дело с предметами величайшей важности) уронил нож для жертвоприношений, тот самый нож, который майтера Роза чистила, смазывала маслом и точила почти столетие, нож, сейчас окрашенный кровью голубя. Майтера вытянула руку и подняла его. Костяная рукоятка не треснула; и, похоже, лезвие не испачкалось, пока он лежал на полу. Но она все равно вытерла его рукавом, из предосторожности, и, рассеянно, попробовала кончик лезвия на собственном большом пальце. Слушая и иногда понимая — ну, почти понимая — короткие музыкальные фразы, которые играл оркестр, она подумала, что оркестр слишком хорош для этого бедного витка, который, как и сама майтера Роза, износился и стерся, чье время прошло и никогда не вернется; он слишком стар, хотя и не так стар, как майтера Мрамор, и все-таки намного ближе к смерти, чем она. Виолончели в лесах Главного Компьютера, алмазные флейты. Сама майтера — старая майтера Роза, настолько уставшая, что больше не знала, что устала — когда-то играла на такой флейте. Она не вспоминала о другой флейте со времени своего кровного позора. Боль разъела ее, подумала она, измучила, заставила замолчать, хотя когда-то она звучала сладко, о, так сладко, по вечерам.

Каким-то образом старая майтера Роза почувствовала, что эта богиня не Ехидна. Фелксиопа, может быть, или даже Жгучая Сцилла. Сцилла была одной из ее любимиц, да и сегодня сцилладень, помимо всего прочего.

* * *

Голос замолчал. Цвета медленно растаяли, как тают на камне, смоченном речной водой, красивые и сложные узоры, исчезающие, пока камень высыхает под жарким солнцем. Все еще стоя на коленях, Шелк поклонился, коснувшись лбом пола у алтаря. Приглушенный шум голосов поднялся от присутствующих на похоронах и от верующих и взлетел настолько высоко, что стал похож на раскаты грома. Шелк посмотрел через плечо. Один из грубо выглядевших людей, сидевший рядом с Орхидеей, по-видимому кричал, грозя кулаком Священному Окну; его глаза выпятились, лицо стало багровым, и все от чувств, о причине которых Шелк мог только догадываться. Прекрасная юная женщина, с волосами, черными как жемчужины Орхидеи, танцевала в центральном проходе под музыку, которая играла только для нее одной.

Шелк встал и медленно похромал к амбиону.

— У вас всех есть право услышать…

Похоже, его голос куда-то исчез. Язык и губы двигались, между ними проходил воздух, но ни один трубач не смог бы заглушить нестихающий шум.

Шелк поднял руки и опять поглядел на Священное Окно. Оно опять стало мерцающе-серым, опустело, как будто богиня никогда не говорила через него. Вчера, в желтом доме на Ламповой улице, она сказала ему, что скоро поговорит с ним, повторив: «скоро».

«Она сдержала слово», — подумал он.

Ему пришло в голову, как бы невзначай, что регистры за Священным Окном больше не пустые, не такие, какими он всегда видел их. Один должен показывать единицу; второй должен отобразить длину божественной теофании, в единицах, неведомых ныне живущим. Ему захотелось посмотреть на них, проверить реальность того, что он только что видел и слышал.

— У вас всех есть право услышать… — Голос прозвучал слабо и тонко, но, по меньшей мере, он его услышал.

«У вас всех есть право услышать собственный голос, даже когда вы сами не можете слышать себя, — подумал он. — У вас