В маленьком мире маленьких людей - Шолом-Алейхем

— Ты права, дай тебе Бог здоровья! — сказала Нехама черная и разломила гоменташ пополам.

— Знаешь, что я тебе скажу? Райский вкус, честное слово. Плохо только, что мало… За твой гоменташ, Нехаменю, тебе причитается кусок коврижки из моего шалахмонеса. Ну что они дадут нам за нашу работу? Им бы за это хворобу хорошую, а не коврижку. Как ты думаешь, сколько я заработала с самого утра? Гривенник и две полушки, да и те дырявые… А ты сколько собрала, душа моя?

— Я и того не заработала, заработать бы им чирей! — ответила Нехама рыжая, глотая коврижку целыми кусками, точно гусь. — Ежели за весь день соберу гривенник, и то слава Богу!

— Хороши богачки, чтоб они все подохли! — сказала Нехама черная, облизываясь. — Прихожу я с шалахмонесом к Хьене-бакалейщице, забирает она у меня шалахмонес, роется-роется в кармане, а потом велит наведаться к ней попозже. Пускай смерть наведается к ней!

— Нет, ты только послушай, — сказала Нехама рыжая. — Прихожу я к Кейле реб Арона с гостинцем, а она берет и дарит мне за работу сахарный пряник, пусть подарит ей Бог новую душу!

— А старую выбросит собакам! — закончила за нее Нехама черная, взяла один из медовых пряников Златы и разделила его пополам. — На, ешь, душа моя, пусть их черви едят. Если твоя хозяйка получит одним пряником меньше, тоже беда невелика!

— Ох, горе мне! — первой спохватилась Нехама рыжая, вскочила с бревна и заломила руки. — Мой шалахмонес! Посмотри, что у меня осталось от гостинца!

— А кто им станет рассказывать, глупая ты девка! — успокоила ее Нехама черная. — Не бойся, сегодня день подарков, головы у них заморочены, не заметят.

Обе Нехамы накрыли шалахмонесы белыми салфетками и как ни в чем не бывало зашлепали по грязи, одна в одну сторону, другая — в другую…

3

Зелда, жена реб Иоси, благообразная круглолицая женщина в красном шелковом переднике с белыми крапинками, делила и расставляла по порядку подарки, присланные ей, и те, что она собиралась послать другим.

Реб Иося-ягненок (так его прозвали в Касриловке) храпел на кушетке, а Менаше, краснощекий парень лет восемнадцати, в длинном люстриновом пиджаке, вертелся около матери и лакомился то куском медового пряника, то горсточкой медовых катышков, то маковкой; он так увлекся этим делом, что зубы и губы у него почернели, а в животе заурчало.

— Менаше, довольно, Менаше! — то и дело упрашивала его мать.

— Довольно, довольно, — отвечал Менаше и глотал один «последний» кусок за другим.

— С праздником вас, хозяйка прислала вам шалахмонес! — говорит Нехама черная и подносит Зелде накрытый салфеткой шалахмонес.

— У кого ты служишь? — спрашивает Зелда с любезной улыбкой и берет у Нехамы поднос.

— У Златы, жены реб Айзика-балбрисника, — отвечает Нехама черная и ждет, когда ей возвратят поднос.

Зелда опускает руку в карман, чтобы дать девушке грош, а другой рукой откидывает салфетку и застывает в изумлении.

— Что такое? Смотри, Менаше!

Взглянув на шалахмонес, Менаше хватается за бока, приседает до самого пола и так хохочет, что реб Иося-ягненок в испуге чуть не падает с кушетки.

— А? Что? Что случилось? Кто там?

— Ты только погляди: ну и шалахмонес нам прислали! — говорит Зелда, складывая руки на животе.

Менаше хохочет, а реб Иося-ягненок сплевывает, поворачивается лицом к стене и засыпает снова.

Зелда швыряет Нехаме поднос и салфетку и говорит:

— Скажи своей хозяйке, пусть она доживет до будущего года и пусть шалахмонес получше этого будет ей не по карману.

— Аминь! Того же и вам желаем! — отвечает Нехама черная и забирает поднос.

— Провались ты в преисподнюю, чертовка! — сердито говорит Зелда. — Вот бесстыдница! Ну, что ты скажешь, Менаше?

4

Злата, жена реб Айзика, женщина, которая рожает каждый год и без конца ходит к врачам, уже устала принимать и посылать подарки. Она присела на табурет, чтобы перевести дух, и, уже сидя, начала командовать своим мужем — реб Айзиком-балбрисником (так звали его за глаза потому, что он каждый год справлял брис):

— Айзик, возьми вон тот кусок торта и положи его сюда, а тот кусок коржа и две маковки переложи отсюда туда и подай мне ту подушечку, Айзик, с катышками. Нет, Айзик, не ту, а эту! Пошевеливайся, Айзик! Вы только посмотрите, его надо азбуке учить, как малое дитя! Вон тот пряник побольше положи туда, вот так, Айзик, а этот кусок торта разрежь пополам, слишком большой кусок, Айзик, жалко… Провалитесь вы, выродки! Вон отсюда!

Последние слова относились к целой ораве сорванцов, которые стояли вокруг Златы с голыми пупками, жадно смотрели на сладости и облизывались.

Озорники — то один, то другой — подкрадывались за спиной матери к столу, чтобы стащить какое-нибудь лакомство, а мать не скупилась и отпускала кому оплеуху, кому пинок, кому подзатыльник.

— С праздником вас! Хозяйка прислала вам шалахмонес, — говорит Нехама рыжая и подает Злате накрытый салфеткой шалахмонес.

— У кого ты служишь? — спрашивает Злата и, любезно улыбаясь, берет у Нехамы поднос.

— У Зелды, жены реб Иоси-ягненка, — отвечает Нехама рыжая и ждет, когда ей возвратят поднос.

Злата опускает руку в карман, чтобы дать девушке грош, а другой рукой откидывает салфетку и чуть не падает в обморок.

— Да обрушатся на головы моих врагов все черные злые недуги, пусть поразят они их руки и ноги, их тело и душу! Посмотри только, какой шалахмонес! Насмехаться она вздумала, что ли? Ну и бездельница! На, можешь вернуть это своей хозяйке, — говорит Злата и швыряет в лицо Нехаме рыжей поднос вместе с салфеткой и подарком.

5

Реб Иося-ягненок и реб Айзик-балбрисник — касриловские торговцы, лавка возле лавки. И хотя они, можно сказать, конкуренты и, когда представляется случай, отбивают друг у друга покупателей, отношения у них вполне добрососедские: они занимают друг у друга деньги, ходят друг к другу в гости, летом целыми днями сидят в лавке и играют в кости, а зимой заходят друг к другу погреться. И жены их ладят между собой: вместе перемывают всем косточки; если одной не хватает товара, другая дает взаймы; поверяют друг дружке самые сокровенные тайны; не ссорятся почти никогда, а если даже и случится поссориться им из-за какого-нибудь пустяка, примирение наступает незамедлительно… В общем, живут душа в душу.

Когда на другой день после Пурима реб Айзик-балбрисник вышел открывать лавку, реб Иося-ягненок уже стоял у дверей своей лавки, надувшись как индюк, и ждал, чтобы реб Айзик подошел к нему и пожелал доброго утра, — тогда он ему не ответит… Так они стояли друг против друга, словно петухи, и каждый ждал, чтобы заговорил другой… Они могли бы простоять таким образом целый день, если бы не вернулись с базара их жены. У обеих пылали лица и гневно сверкали глаза.

— Айзик, что ж ты не скажешь ему «спасибо» за замечательный шалахмонес, который мне прислала его красавица? — обращается Злата к своему мужу.

— Иося, почему ты не напомнишь ему про вчерашний шалахмонес? — спрашивает Зелда своего мужа.

— Ты слышишь, Айзик, она еще насмехается! Что же ты молчишь, Айзик!

— О чем говорить с ягненком? — произносит реб Айзик громко, чтобы реб Иося услышал, что его обозвали «ягненком».

— Стоит ли связываться с балбрисником? — произносит реб Иося громко, чтобы реб Айзик услышал, что его обозвали «балбрисником».

Если подумать: что плохого в слове «балбрисник»? Всякий еврей, у которого жена родила мальчика, на восьмой день становится балбрисником.

Реб Айзик, однако, все мог перенести, но только не прозвище «балбрисник». Это ему — нож острый. Он готов был разорвать обидчика на части.

То же самое и реб Иося. Если дать ему три оплеухи, он не так расстроится, как от прозвища «ягненок».

На шум сбежался весь базар. Всем хотелось узнать, по какой причине два близких соседа и добрых приятеля вцепились друг другу в бороды, да так, что их едва удалось растащить… Но реб Иося, и реб Айзик, и Злата, и Зелда говорили все вместе и так кричали, так визжали, что, кроме «шалахмонес» да «шалахмонес», ничего нельзя было разобрать. Какой «шалахмонес», чей «шалахмонес» — непонятно…

— Если ты не подашь на «ягненка» мировому, можешь попрощаться с жизнью! — кричала Злата мужу.

И реб Иося обратился ко всему базару:

— Люди, будьте свидетелями, что эта бесстыжая женщина назвала меня «ягненком». Сейчас я пойду к мировому и подам бумагу на нее и на ее мужа — «балбрисника».

— Люди! — отозвался реб Айзик. — Знайте, я выставлю вас свидетелями у мирового, что этот… этот… этот… мне не хочется произносить его постыдное имя — только что назвал меня «балбрисником».

Через час оба были у писца Юдла, оба выставили свидетелей и оба подали бумаги.

6

Касриловский мировой — пан Милиневский, тучный господин с длинной бородой и высоким лбом, так долго служил в должности мирового, что отлично был знаком со всем городом, и главным образом с касриловскими евреями, каждого он знал в лицо, знал характер каждого, понимал по-еврейски, как еврей, был умницей. «Совсем еврейская голова!» — говорили о нем в Касриловке.