Смерть великана Матица - Цирил Космач

Солнце уже заходило. Оно лежало на Марновом перевале и было каким-то раздувшимся, усталым и, пожалуй, даже кровавым. Матицу это показалось очень странным, и он долго моргал, глядя на солнце. Потом его мутный взгляд заскользил по склону. Остановился на доме Лопутника, которого больше не было: над обгоревшими стенами лениво поднимался беловатый дым. Матиц снова удивленно заморгал, но, сколько ни моргал, видел перед собой только четыре голые стены, к тому же невероятно низкие и узкие, сиротские. Матиц не вспомнил ни Лопутника, ни его жену, он вспомнил только кисточку для бритья.

— Кто же меня теперь строгать будет? — забеспокоился он. На этот вопрос он не нашел ответа, потому что ему помешал поросячий визг. Блуждающим взглядом он осмотрел деревню, взгляд задержался на доме Модрияна. Возле дома стояли те три грузовика, которые выползли из-за Хлиловой усадьбы. В одном были солдаты, они кричали и пили прямо из бутылок, во втором — телята и поросята, третий грузовик тоже был с солдатами, среди них Матиц увидел Лопутника, Лазнара, Руди Облазара и Жужельчевку, которая, запустив руки в свою медно-красную гриву, раскачивалась из стороны в сторону. Матиц пошире раскрыл глаза, возможно, собираясь задать себе вопрос, когда же они успели его обогнать, но не успел — автомобили дрогнули и поехали. Удивленным взглядом он следил за ними, пока те не исчезли за Хлиповой усадьбой.

Село снова ожило. Люди вышли на дорогу, ходили от дома к дому. Матиц пошевелился.

«К Хотейцу»… — осенило его. Он должен добраться до Хотейца, показать ему рану — ведь ничего подобного с ним не случалось. И на его лице, покрытом холодным потом страданий, появилось что-то похожее на горделивую улыбку. Он стиснул зубы, крепче обхватил живот руками, словно в люльку уложил, и начал очень медленно спускаться в долину. Первые шаги были очень мучительными, хотя изумление и гордость брали верх над болью.

Никогда еще дорога не была такой длинной; все-таки он пришел в деревню — и с ним пришло молчание. Он шел посередине дороги — как-никак с ним случилось нечто такое, что он должен идти посередине дороги. Шел медленно, выпрямившись. Широкими ступнями неслышно ступая по пыли, словно по муке. Под мышкой он сжимал палку, на груди горел подсолнух, горел, хотя уже и поникший. Пот ручьями стекал со лба, влажные глаза широко раскрыты, под обвислыми усами таилась странная улыбка, неподвижная, словно застывшая.

За Матицем на почтительном расстоянии молча шли ребятишки, потом — женщины, присоединились и мужчины, тоже в молчании. Никто не произносил ни звука, казалось, люди боялись, что первое же громкое слово свалит Матица на землю.

Хотеец стоял на пороге. В вечернем солнце приближающаяся толпа казалась ему скопищем черных теней.

Матиц остановился в двух шагах от него и молча уставился своими огромными мутными глазами. За его спиной полукругом выстроились ребятишки, женщины и мужчины. Все молчали. Именно это молчание и насторожило Хотейца.

— Матиц! — воскликнул он в полной тишине, бросился к нему и обхватил обеими руками, опасаясь, что Матиц вот-вот рухнет. Взглядом приказал мужчинам, чтобы те подошли и помогли ему отвести Матица в горницу.

— Ему на ровном нужно лежать, на ровном, — сказал Хотеец.

Мужчины сдвинули два стола, осторожно подняли Матица и положили навзничь. Хотеец взял с лежанки темно-красную подушку и подложил ему под голову.

— Что случилось, Матиц? — спросил он.

— Подстрелили… — выдохнул Матиц.

— Где?

— На повороте в Лазны…

— Как?

— С воздуха… Роплан… — объяснил Матиц и заморгал.

Мужики переглянулись и закивали головами. Потом подошли поближе и склонились над ним.

— Да ведь еще немного, и его бы напополам разрезало, — прошептал Устинар и покачал головой.

— Разрезало… — повторил Матиц. И, несмотря на боль, на губах у него снова заиграла легкая горделивая улыбка.

Мужчины отступили, мол, здесь ничем не поможешь.

Матиц пристально посмотрел на Хотейца и спокойно произнес:

— Кожа всегда зарастает…

— Всегда, Матиц, всегда, — подтвердил Хотеец и положил костлявую руку на его влажный лоб.

— Всегда, — забормотали мужики и пониже надвинули на глаза шляпы, все еще пятясь.

— Кожа не рубашка, — продолжал Матиц.

— Да, не рубашка, — поддакнул Хотеец.

— И не штаны…

— И не штаны!

— Кожа всегда годится…

— Всегда годится, всегда! — кивал Хотеец, костлявой рукой вытирая ему лоб.

Матиц усмехнулся, мол, мы-то с тобой знаем что к чему. И тут по всему его телу пробежала дрожь, он закрыл глаза и пронзительно застонал.

— Дайте ему водки, — посоветовал Робар.

— Водки? — захрипел Матиц, вдруг приподнялся на локтях и с ужасом посмотрел на Хотейца. Как же так? Ведь тот говорил, что ему ни в коем случае нельзя пить водку.

— Ну-ну, Матиц! — успокоил его Хотеец, снова укладывая голову на подушку. — Теперь тебе можно пить водку. Теперь ты уже старый. Теперь ты умный. А водка хорошо помогает при больших ранах.

— При больших ранах… — повторил Матиц. Ужас пропал из его глаз, но все-таки он с недоверием следил за Хотейцем, наливавшим ему водку.

— Так, — сказал Хотеец. — Опрокинем по стаканчику.

Матиц не смог взять стакан, и Хотеец левой рукой придержал его обвислые усы, а правой влил в рот водку. В горле у Матица заклокотало, он закашлялся и схватился рукой за шею. Потом дернулся и приподнялся на локтях. Посмотрел на свою грудь, шире раскрыл глаза и отчаянно застонал:

— Потерял…

— Что потерял? — спросил Хотеец.

— Подсолнух… Тилчка рассердится… — выдохнул Матиц и испуганно заморгал своими огромными влажными глазами.

Хотеец вопросительно посмотрел на окружающих. Женщины тут же нашли подсолнух, расправили лепестки и положили на подушку рядом с головой Матица. Матиц успокоился и закрыл глаза.

Дом заполнился людьми. Мужики стояли в горнице, женщины толпились в кухне и сенях, отовсюду выглядывали ребятишки. Все молчали. Внезапно из кухни раздался визгливый голос Модрияна:

— Люди божьи, давайте позовем священника, священника позовем!..

Эти слова, будто раскаленные иглы, укололи Хотейца. Он порывисто выпрямил свое восьмидесятилетнее тело и опять шагнул на порог кухни.

— Это ты? — удивился он, пронзая Модрияна своими серыми глазами. — А я думал, ты убрался.

— Убрался? — удивленно переспросил Модриян.

— Вот именно, и если ты не убрался из села, то сию минуту уберешься из моего дома! — прошипел Хотеец и костлявой рукой указал на дверь.

— Е-е-ернеюшка! Не о политике речь, о душе!

— Правильно. А ты даже души покупаешь и продаешь!..

— Е-е-ернеюшка, смерть это тебе не торговля!

— Да! — подтвердил Хотеец. — Поэтому убирайся отсюда! — Поднял костлявый палец и прошипел — Вон!

Модриян исчез, зато запричитала Темникарица:

— Это я виновата!.. Я послала его в село!..

— Перестань, Анца! — приказал ей Хотеец приглушенным голосом. — Разве ты знала, что сегодня заявится эта дьявольская сволочь!

— Нет, не знала…

— Выходит, так ему было на роду написано, — заключил Хотеец и повернулся, собираясь войти в горницу. И тут подала голос Катра, та самая торговка, теперь уже семидесятилетняя старуха.

— Он что, умрет он? — заныла она, вытаращив свои слезящиеся глаза.

Хотеец обернулся, а Катра, заливаясь слезами, упала на колени, сложила руки и плачущим голосом принялась молиться:

— Отче наш, иже еси на небеси…

— Уведите ее, — тихо и строго приказал Хотеец и закрыл за собой двери кухни.

Матиц забеспокоился. Он приподнялся на локтях и с ужасом смотрел на дверь кухни. Крестьяне силой удерживали его. Хотейцу удалось его успокоить. Он положил руку на лоб и осторожно уложил Матица на подушку. Матиц закрыл глаза, затем снова приподнялся и простонал:

— Пить…

— Ox, — приглушенно вздохнула Усадарица и схватилась за голову. — Молоко! — шепнула она и повернулась к двери. Женщины зашушукались. Началась сутолока, беготня, и, хотя мужчины решительно возражали, вскоре почти у каждой женщины был в руках горшок с молоком. И Матиц пил.

— Хватит, Матиц! — уговаривал Хотеец, пытаясь уложить его голову на подушку. — Отдыхай… С такой раной надо отдыхать…

— Отдыхать… — повторил Матиц и посмотрел на Хотейца влажными глазами.

— Отдыхать и спать… Спать, чтобы кожа могла спокойно зарасти.

— Спокойно зарасти… — повторил Матиц и закрыл глаза. Он долго лежал неподвижно, только тяжело дышал. Потом его охватила такая лихорадка, даже стол закачался.

— Дайте ему еще водки! — посоветовал Робар.

И ему дали водки. Мужчины наперебой предлагали бутылки Хотейцу.

С наступлением ночи Матиц немного успокоился, дыхание стало ровным. Хотеец подошел к мужикам, прошептал: