Вирус лжи - Алла Полянская

– А снимать он не хотел…

– Нет, он считает, что это выброшенные деньги. К тому же Олегу важно иметь собственное жизненное пространство. – Генка нахмурился. – Он раньше жил в двушке у пассажирского порта, бабушка ему оставила, отцова мать. Но мы же собственный бизнес делать решили, так что продал он тогда эту квартиру, к матери переехал, и она была рада этому. Ну, а по итогу он снял гараж, перевез вещи из родительской квартиры туда, а сюда забрал вот эту мебель и посуду тоже – окружил себя знакомыми вещами, чтобы хоть как-то уравновесить то, что внутри. Олег никогда не жалуется и вообще не показывает эмоций, такой уж он человек, все переживает внутри, так что ты о нашем вот этом разговоре ему не рассказывай, он же думает, что никто не знает.

– Он, видимо, по матери скучает.

– И по матери скучает, и переживает, что все так вышло – эти двое вели себя с ним отвратительно.

– Как это?

– Да так. – Генка со злостью хлопнул ладонью по столу. – Явились сразу после похорон, ну и давай рассказывать, что наследство, дескать, нужно реализовать, они советовались с адвокатом, рухлядь выбросить, и… в общем, Олег в руинах, а тут эти, невесть откуда взялись. Напыщенные, наглые придурки, из тех, кто по жизни палец о палец не ударил, – папаша им карьеры обеспечил, да только, насколько я знаю, впрок им это не пошло, ни сестре, ни брату. Но раздел имущества сделать – на это их хватило. Может, если бы Олег боролся, нанял адвоката, как я советовал… Но он не стал. Не знаю почему, обычно он не сдается, а тут не стал спорить, вот и оказался здесь.

– Почему не стал спорить?

– Не знаю, Наташа. Я не лез ему в душу, если бы он хотел, то сказал бы мне, но он не сказал. Он был очень привязан к матери – отец у него давно умер, он еще в школу ходил, и они с матерью были очень близки. Не то что маменькин сынок, нет – но у них были по-настоящему дружеские отношения, очень теплые. И когда она умерла, его мир просто рухнул. Как-то вот так жили, вертелись, бизнес делали, а потом все стало неважно – для него. Я это вижу и знаю, что все пройдет, но…

В дверь постучали, Генка понял, что это полиция.

– Сиди, я с ними сам.

В дверях стоял Реутов. Раздраженный, хмурый, смотрел на Генку, но видел все: Олега под капельницей, Наташу на кухне, картину с кораблями на стене, тяжелые портьеры на окне.

– Мы сейчас этих уродов всех пакуем, а за детьми социальная служба приедет, – сказал Реутов, переминаясь с ноги на ногу. – Тут врач у тебя… хочу попросить, пусть осмотрит ребенка, сдается мне, пацану в больницу надо, а не в приют. Да и остальные выглядят не очень, но с мальцом совсем беда, похоже.

– Да, конечно, – Наташа разговор услышала. – Где он?

– А вот сержант проводит.

Из-за спины Реутова выглянул молодой полицейский и заинтересованно зыркнул на Наташу.

– Проведи доктора к ребенку и не отходи ни на шаг, а потом обратно приведешь. – Реутов посторонился, давая Наташе пройти. – Как приятель?

– Плохо. – Генка вздохнул. – Сейчас еще один врач будет, осмотрит его, и будут решать, что дальше. А тут что?

– Четыре трупа. – Реутов злобно посмотрел на свои ботинки, измазанные в крови. – Сели поминать убиенного еще в обед, а ближе к вечеру уже все готовые в грязь, и, как водится, по пьяни кому-то что-то показалось, и понеслась карусель – по новой. В ход пошли ножи, а одну из женщин соседка просто забила. Свалила с ног, села сверху и била головой о пол. Так что соседей у твоего приятеля станет меньше: кого-то зароют, кто-то сядет. Но, по-моему, виной всему водка, которую пила честная компания, забрали остатки на анализ. С водкой что-то нечисто.

– Кто-то подмешал вещество, усиливающее агрессию?!

– Похоже на то. – Реутов вздохнул. – Чаю дашь мне? Только сюда прямо вынеси, если можно. Ботинки в кровище, да и грипп там у вас, а у меня жена беременная, не дай бог, притащу вирус в дом.

– Погоди.

Генка вернулся на кухню и сделал Реутову чай.

– Тебе с сахаром?

– Три ложки, а если чашка большая, то пять. – Реутов заглянул в квартиру и кивнул Олегу, здороваясь. – Съезжать тебе надо, парень, тут покоя никогда не будет.

Олег кивнул, соглашаясь. Вид у него был очень бледный, и Генка обеспокоенно подумал о том, что лучше всего было бы отвезти приятеля в больницу.

– Спасибо. – Реутов взял у Генки из рук чашку и оперся о косяк, пробуя чай. – Ну, что там?

Это Наташа вернулась, сопровождаемая сержантом.

– Грипп, инфекция точно такая же, как у Олега, – обеспокоенно нахмурившись, ответила она. – Остальных детей тоже надо осмотреть, они все сильно кашляют, и очень похоже, что у всех то же самое начинается, развивается стремительно, просто этот самый маленький, вот он и заболел первым. Я вызываю неотложку, их всех нужно обследовать в больнице, а малыша срочно на аппарат, он почти не дышит. Очень странно все это, в городе сейчас совершенно другой штамм активен.

– Ну, охренеть! – Реутов допил чай и отдал чашку Генке. – Ладно, сейчас поставлю в известность социальную службу, чтоб не приезжали, только их тут не хватало. Какой такой «другой штамм», что это и откуда?

Наташа пожала плечами и ушла мыть руки, а Генка, пожав Реутову руку, забрал у него пустую чашку и закрыл дверь – но лишь затем, чтобы снова ее открыть, потому что снова постучали.

– Привет.

Знакомый врач, в той же зеленой пижаме, вошел в квартиру и удивленно посмотрел на Генку:

– Что это у вас тут в коридоре, именины Джека-потрошителя? Кровища по всему коридору, стены – просто смотреть страшно.

– Типа того. – Генка кивнул на Олега, лежащего под капельницей. – По-моему, от лекарств толку нет, ему стало хуже.

– Вижу. – Врач измерил давление больного, сосчитал пульс, взглянул на градусник. – Наташа, его немедленно нужно в стационар, интоксикация слишком сильная, легкие не справляются, я опасаюсь отека – это если раньше сердце не остановится, температура критическая.

– Я уже думала об этом.

– Тогда я вызываю машину. Соберите ему пока вещи.

Наташа кивнула и открыла шкаф. Генка посмотрел на Олега – конечно, он и сам заподозрил, что ему стало значительно хуже! А врач понял сразу.

– Ничего, брат, в больнице тебя живо починят. А дома – ну, что ж дома, тем более что Наташа не может сидеть тут постоянно, а одному тебе нельзя оставаться, один ты умрешь. И соседи твои, опять же…

Олег закрыл глаза и провалился в темноту.

Там, в сером лабиринте, было спокойно и тихо и необязательно было куда-то идти. Можно просто сесть и отдохнуть. Тем более кто-то играл на рояле, и он будет слушать эту музыку, слушать и сидеть у стены, ощущая ее тепло.

* * *

– Ну, слава богу, явилась. – Мать встретила Наташу в передней. – Как там твой пациент?

– Увезли в больницу. – Наташа переступила порог и только тут ощутила, как сильно устала. – Ген, давай пакет, я сама…

– Гена, ты у нас сегодня останешься, – решительно заявила Диана Викторовна и взяла у Генки из рук пакет с вещами дочери. – Поздно уже, и у меня еды полно.

– Но…

– Ступай в ванную, дам тебе Гришины вещи переодеться, а свои запихни в машинку.

Генка кивнул и подчинился. Диану Викторовну он знал столько, сколько знал Гришку Макарова, без малого десять лет. С того самого дня, как его новый приятель по институту притащил его к себе домой – обедать. Геннадий помнит, как его точно так же, как сегодня, оставили ночевать, накормили ужином, а потом и завтраком, и за полчаса Диана Викторовна подробно выяснила, что он за птица. Причем она не применяла для этого никаких иезуитских методов, а задавала прямые вопросы: как зовут, откуда приехал, кто родители, и Генка отвечал, а Диана Викторовна смотрела на него сквозь свои элегантные очки в тонкой оправе и доброжелательно кивала. С тех пор он стал в этом доме своим, и Диана Викторовна всегда принимала его как своего, но и за просчеты ему доставалось так же, как и Гришке. У Дианы Викторовны не было понятия «дети выросли» – если она считала, что дети делают глупости или ведут себя неподобающим образом, то детям это сообщалось тут же, не отходя от кассы, с требованием немедленно прекратить безобразие. И без разницы, что детям по двадцать семь лет. Какое это имеет значение, они же все равно еще дети, и кто им скажет правду, если не мать?

Но делалось это как-то необидно, и Генку такое внимание не тяготило, потому что своей матери он не помнил, как и отца, они погибли в один день – утонули на реке, когда Генке было три года.

Его вырастила сестра матери, тетя Оля, которая не особенно интересовалась племянником, она вообще ничем в жизни не интересовалась, просто не обращала внимания на многое из того, что могло ее огорчить или нагрузить проблемами. Генка вырос сам по себе – тетка кормила и одевала его, следила, чтобы он усвоил хорошие манеры и не связывался с плохими компаниями, но особой доверительности между ними не было, у тетки не имелось такой потребности, а Генка рано научился жить в вирте и доверять свои мысли и чувства виртуальным друзьям. И только иногда во сне он говорил с кем-то, о ком он знал, что это мама и папа, но, проснувшись, уже не помнил их голосов и лиц, просто знал, что они снова приходили к нему. Со временем эти сны случались все реже, и, ложась спать, Генка всякий раз надеялся увидеть их, даже если и не запомнит снова, просто знать, что они не забыли о нем. Но что-то давно родители не приходили к нему во сне.