Мерзкий старикашка - Сэй Алек

Он с отсутствующим видом начал разглядывать окружающие горы. Ну, ясно, что разговор для него неприятен.

— Не грусти, — вздохнул я. — Тут жить тоже можно. Иной раз даже и долго, вон на меня только, старого, глянь. А витязей убивают уж больно часто.

— Ну да, — неискренне согласился паренек и тяжело вздохнул.

— Ладно, время позднее, а завтра еще брата Шаптура провожать. Пора по койкам. — Я попытался встать и рухнул обратно на скамейку, схватившись за спину. — Ах ты ж, Трех Святых и всю Великую Дюжину об пень-колоду! Помоги-ка встать, «внучок»…

— Это тебе, брат Прашнартра, за твою злоязыкость боги больную спину послали, — пробормотал Тумил, но подняться помог.

— Да кабы только это… — прокряхтел я, припоминая свою встречу со светоносным существом. — Еще всяких молодых да резвых, которых в детстве пороли мало, чтобы чужую старость уважали. Прислони-ка меня к стеночке.

— Ох и вредный же ты дед, скажу я тебе, — хмыкнул Тумил. — Но умный.

— Это точно, — согласился я, постепенно распрямляясь. — Полная спина ума.

— Тебе, может, помочь дойти до кельи?

— Дохромаю, — отмахнулся я. — Не впервые прихватывает. Иди отдыхай тоже, завтра вставать раньше обычного. И кушак завяжи, а то штаны потеряешь!

В столицу Шаптура провожали до восхода, в полумраке еще, всем личным составом. Брат-кормилец ему в дорогу каких-то вкусностей напек, мы гимн пропели, и на том, в общем-то, все. Жизнь в обители вошла в привычную колею: молитвы и работа.

Мы с Тумилом перед этим, правда, успели столько рыбы в монастырские закрома натягать, что в ближайшие дни рыбалка ну никак не намечалась, так что пришлось работать по-настоящему. Не то чтобы я совсем уж надрывался, но менять черепицу на крыше одной из многочисленных часовен, мне кажется, можно было и кого помоложе загнать. Я б вот лучше в птичнике потрудился, может. Там иной раз и яичко свежеснесенное умыкнуть можно, покуда не видит никто…

Три дня мы с этой черепицей проваландались, потом еще два переделывали. Ну а на шестой день, когда брат Шаптур как раз уже должен был к Аарте подъезжать, в монастырь примчался всадник на взмыленной лошади.

Одет он был не слишком богато, дорогой сбруей или статью скакуна похвастаться тоже не мог, однако настоятель принял его без промедления. Я вот сразу подумал, что это не к добру. И, надо сказать, не ошибся.

Время, когда прибыл наездник, было уже почти обеденное, так что все, кто был свидетелем сего появления, довольно скоро выкинули событие из головы. Каково же было разочарование братии, когда, в урочный час явившись в трапезную, никаких приготовлений к обеду мы не обнаружили. Лишь заманчивые запахи с кухни, обычно более сильные к этому моменту, дразнили наше обоняние.

Зато на специальном возвышении, где обычно питается Совет Благих, все монастырское начальство уже присутствовало в полном составе, что само по себе иногда бывает — ну мало ли какое объявление порой надо сделать до того, как на столы подавать? — с лицами, напоказ выражающими вселенскую скорбь. А вот это уже было плохо. Это уже грозило отсутствием обеда.

— Братья мои! — поднялся с места настоятель, когда все расселись по местам. — Скорбные вести достигли нашей обители! Три дня назад умер царь Каген!

— Ну, точно обед отменяется, — пробормотал я себе под нос. — Да и ужин, пожалуй, тоже.

Привычно расположившийся рядом со мной Тумил от такой непочтительности к скорбной торжественности момента сделал большие глаза.

— Великий владыка покинул нас, дабы в свете Святого Солнца воссоединиться в божественных чертогах со своими предками, — продолжал меж тем Тхритрава. — Путь его ныне темен и полон опасностей, но молитвы и жертвы истинно верующих помогут его душе преодолеть все препоны, а потому вечером и трижды в день в течение седмицы мы будем проводить посмертные службы за почившего государя. Молитвами и постом осветим ему дорогу! Нынче все вы, кроме тех, кого брат Круврашпури отберет для приготовлений к первому богослужению, возвращайтесь к своим делам. Я объявляю в монастыре неделю поста скорби!

Трудно сказать, насколько отец-настоятель своей речью воодушевил остальных монахов, но вот меня, откровенно говоря, не очень. Даже очень не очень, так, что аж совсем не воодушевил.

— Что ж теперь будет-то? — озабоченно спросил Тумил, когда мы вышли из трапезной.

— Пост скорби будет, не слыхал, что ли? — ответил я. — Жрать будем один раз в день, после захода солнца, и только по маленькой мисочке пустой каши, приготовленной на воде.

— Да я про смерть царя. — Слова про грядущую голодную неделю он, со свойственным его возрасту оптимизмом, всерьез не воспринял. — Что скажешь?

— Ну, если бы Каген еще не помер, я бы сказал: «Да чтоб ты, гадина, сдох», — ответил я, и пацан аж поперхнулся. — Погоди, через недельку священной голодовки ты будешь со мной полностью согласен.

— Вот что ты за человек такой, брат Прашнартра? — возмутился послушник. — Царь умер, а ты все о еде!

— Жрать хочу, потому и о еде, — огрызнулся я. — Каждый день кто-то дуба дает, что ж теперь, совсем, что ли, есть прекратить?

— И ты вовсе не думаешь, что теперь будет со страной?

— А что, страна думает о том, что будет со мной? — Я фыркнул. — Ничего с ней не станется. Посадят на престол нового царя, да и пойдет все по-старому.

— Но у царя, да пребудет дух его в Свете, нету сыновей.

— Был один, да погиб уже почти год как, — буркнул я.

— Вот видишь! — никак не мог угомониться парень. — А дочери его живы и здоровы! Не иначе кого-то из них будут на царство звать. Не знаю только которую.

— Никоторую. — Я подавил тяжелый вздох, но решил расщедриться на ликбез. — Кому они в Аарте сдались? Каген их специально в страны подальше от Ашшории замуж сплавлял, чтобы ни они сами, ни их потомство Тыкави конкуренцию не могли составить. Царевич-то, положим, в пустячном приграничном конфликте умудрился стрелу в брюхо поймать, но себе двоих наследников настругать успел. Старшего на трон и усадят. А если вдовствующую царевну смогут от сыновей удалить, так и без серьезного передела власти обойдется. Покуда Каген болел, все полномочия-то поделили уже, чай.

— Но… разве не царевна Валисса должна будет править, покуда новый царь в совершенные лета войдет? — удивился Тумил. — Она же его мать!

— Да хоть дед! — Я плюнул в сердцах. — Ты вообще знаешь, как она за Тыкави замуж выходила?

— К нам как-то забредал странствующий певец, он пел об этом в благодарность за кров, — пробормотал парень.

Судя по лицу, мое поведение настроило его к некогда услышанной истории довольно скептически.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});