Смотрящий по России - Евгений Сухов

Голицын был из той самой породы.

— Я! — отозвался худощавый мужчина лет тридцати пяти.

Из политруков-комиссаров. С таким следовало держаться настороже. Продаст с потрохами! Отношения с ним у Тимофея не сложились с первой же встречи. Даже смотрел этот комиссар на Беспалого с прищуром, будто бы через прицел карабина.

Не дождешься, падла!

С товарищами по школе политрук разговаривал высокомерно, резко вскидывая квадратный подбородок. Было в его облике что-то барское, и Беспалый всякий раз невольно поеживался, припоминая лагерное начальство. Попадись такому типу в лапы, так он на ремни порежет, а потом еще заставит подтереть пролитую кровушку.

Но царского генерала Сомов побаивался. Это было заметно. В присутствии Голицына растворялась вся его босяцкая решительность. По существу, они были антиподы, которым суждено стоять по разные стороны баррикад. И ненавидели они друг друга одинаково сильно, что частенько проявлялось в блеске их глаз.

Поговаривали, что в прошлом политрук был цирковым акробатом, а они, как известно, отменные стрелки. Во всяком случае, в последний раз он сумел показать такой уровень стрельбы, что даже Голицын, необычайно скупой на похвальбу, одобрительно хмыкнул. Похвала Голицыну далась трудно, ведь он, несмотря на свой преподавательский статус, отметил классового врага. Вот тогда на лице Сомова промелькнуло нечто вроде удовлетворения и откровенного превосходства. Дескать, в Черное море мы вас сбросили потому, что таких стрелков в Красной армии не счесть. А поднимет голову белогвардейская гидра, так мы ей щупальца мигом покромсаем.

Генерал Голицын не мог не заметить подобного взгляда, хотя бы даже потому, что это был вызов его голубой крови. Петр Михайлович обязан был поставить зарвавшееся быдло на место, и, судя по решительному взгляду генерала, такой момент настал.

— Завяжите ему глаза! — приказал Голицын.

Что же будет на этот раз? Расторопно подскочил ординарец генерала — коренастенький боец лет тридцати, которого все здесь называли Митрошка, — и, вынув из кармана темную тряпицу, завязал ею глаза политрука. Тот не возражал, стоял как вкопанный. Но по его застывшему лицу видно было, насколько он напряжен. Политрук Сомов превратился в сплошной оголенный нерв. Дотронешься до такого, и он шибанет электрическим разрядом.

Проверив, насколько плотно лежит на глазах Сомова повязка, ординарец трижды прокрутил его.

— В укрытие! — скомандовал генерал, и когда все попрятались, он подошел к политруку и продолжил: — Как я уже говорил, на войне пригодится все!.. Нельзя пренебрегать ни одной мелочью. Особенно важны запахи. Как известно, наши враги не цветы, и они пахнут смрадом… При соответствующей практике их можно унюхать даже за четверть километра. Важно только этого захотеть. Но еще важнее отделить нужные запахи от бесполезных. Потому что первые из них могут принести вам смерть!.. А теперь сконцентрируйтесь и сосредоточьтесь, вы должны не просто унюхать нужные запахи, вы должны представить их в цвете, только так вы сумеете поразить врага!

Генерал спрыгнул в окопчик и принялся наблюдать за политруком.

На бочку, метрах в сорока от Сомова, Митрошка положил какой-то сверток, а потом осторожно принялся его разворачивать. Это был «ППШ». С минуту политрук стоял неподвижно, слегка приподняв голову.

— В вашем барабане три патрона. Первые два выстрела, так и быть, будут пристрельными, но третьим вы должны поразить неприятеля.

Политрук был едва ли не единственным бойцом, к которому Голицын обращался на «вы». Но это была вовсе не дань уважения идейному противнику — за вежливой формой обращения пряталась классовая неприязнь.

С минуту Сомов стоял неподвижно, как будто бы прислушивался к своим ощущениям. После чего, подняв голову, шумно втянул ноздрями воздух.

Генерал-лейтенант Голицын не лукавил, когда говорил, что запах боевого оружия можно унюхать на расстоянии полукилометра. Собственно, так оно и было. Проверено! Но так как расстояние до автомата было небольшим, то едкая гарь буквально забивала ноздри.

Теперь удивлялся тем людям, что не способны были уловить чуждые запахи. Важно было настроиться и захотеть этого. Сам он за последние недели научился различать многие запахи. Ему удалось зафиксировать их в памяти, будто бы разложив по полочкам, и он знал, что в нужное время сумеет воспользоваться этими знаниями. В его восприятии запахи не смешивались, во всяком случае, не настолько, чтобы их невозможно было бы отделить друг от друга. В этом можно было убедиться, блуждая по лесу, где каждый цветок благоухал по-своему, принося в общую гамму запахов свой неповторимый аромат.

Голицын не обманывал, когда утверждал, что каждый запах имеет свой цвет. И вместе с тем каждый из них индивидуален. Как невозможно представить двух совершенно одинаковых людей, так невозможно встретить два одинаковых запаха. Все дело в оттенках. В одном случае запах имеет больше зеленого цвета, в другом — преобладает синий или, предположим, оранжевый. Но запах нечищеного оружия невозможно было спутать ни с одним из них — он был темно-коричневый, причем очень насыщенного цвета! Запах казался настолько плотным, что легко забивался в носоглотку и не позволял дышать.

К любому запаху можно со временем адаптироваться. Если постоянно проживаешь в какой-либо атмосфере, даже перестаешь ощущать ее особенность. Но к запаху нечищеного оружия невозможно привыкнуть, а тем более вытравить его из сознания. Наоборот, со временем он становится необычайно агрессивным и в нем начинают преобладать темные оттенки.

Только человек, напрочь лишенный обоняния, мог не заметить этого навязчивого запаха.

Сейчас политрук напоминал настоящего матерого волка, чутко принюхивающегося к потенциальной жертве. А она была недалеко, в каких-то сорока метрах. Лежала на крышке ржавой бочки, поверх белой промасленной тряпицы. И мало кто из курсантов сомневался в том, что он достанет эту «жертву».

Повернувшись градусов на шестьдесят, Сомов оказался точно напротив цели. Стараясь усилить дыхательный эффект, он слегка постучал кончиками пальцев по ноздрям, после чего застыл, принюхиваясь. Можно было только догадываться, какой могучий напор пороховой гари вдохнула его носоглотка. Пошевелив слегка головой, он осознал, что направление выбрано верно. Рука Сомова осторожно, ни разу не дрогнув, принялась медленно опускаться, пока наконец не остановилась точно на уровне крышки бочки. После чего уверенно застыла, будто бы Сомов прицеливался. Раздалось два выстрела подряд, и покореженный «ППШ» слетел с бочки, уткнувшись стволом в землю.

— Неплохо! — скупо признал генерал. — Встать в строй!

Вечер нагрянул быстро, сразу после экзаменов. В числе неудачников оказалось четверо бойцов. Парни старались держаться молодцевато, но глаза, полные тоски, выдавали их с головой. Уложив нехитрое бельишко в затертые сидора, они поухмылялись на свое учебное бытие и отбыли в неизвестность, щеголевато козырнув на прощание.

По собственному опыту Тимофей Беспалый знал, что после двух стаканов водки он засыпал мгновенно, будто бы проваливался в преисподнюю. А в этот раз наоборот — сон не брал его. Изрядная доза спиртного не отняла у него сил, наоборот, добавила ему энергии, Тимофею теперь ничего не оставалось, как бестолково пялиться в потрескавшийся потолок.

Около двух часов ночи он окончательно осознал, что выспаться ему не удастся. А следовательно, весь следующий день он будет усталым и разбитым. Но выглядеть бойцу полагалось свежо. Именно на завтрашний день генерал Голицын назначил поединки, где следовало применить «боевой маятник». Со всем комплексом рывков, кувырков и всевозможных падений, что были изучены в последние недели.

Весь фокус заключался в том, что вместе с холостыми патронами в обоймах у слушателей было несколько боевых, что по замыслу Голицына не только позволяло приблизить занятия к боевой обстановке, но и значительно ускоряло учебный процесс. Всем известна истина, что один месяц, проведенный в боевых условиях, приравнивается к полугоду полевых занятий. А потому завтра требовалась обостренная интуиция, а для этого необходимо было как следует отдохнуть. Тимофею Беспалому было бы крайне досадно покидать школу раньше положенного времени, да еще с такой «неприятностью», как дыра во лбу.

На стуле дремал дневальный. Уж этого лунатиком не назовешь, наверняка сейчас он мечтал о кровати и мягкой подушке. Боец даже не заметил, как Беспалый прошел мимо (еще один кандидат на выбывание, найдутся люди, что сообщат о его ротозействе Петру Михайловичу Голицыну). Тимофей отстегнул у дневального штык-нож и сунул его под тумбочку. Хмыкнув, с некоторым злорадством подумал: «Будет парубку, чем заняться в свободное время!»

На улице было прохладно. Удивляться не стоило, ночь! Задрав голову, Беспалый увидел на небосводе огромное количество звезд.