Счастье потерянной жизни - 3 том - Николай Храпов

То был режиссер одного государственного театра Ленинграда. Он, глядя на других, хотел наломать дров, чтобы добыть за них кусок хлеба, но, присев отдохнуть — смертельно застыл.

Подобно этому, другая группа волочила сани, в которых лежали двое арестантов, потерявших речь и рассудок.

Братья, увидев несчастных, поблагодарили Господа, что Он еще сохранил их и, открыв свои торбы, решили порадоваться за трапезой любви. Кто-то, из-за пазухи, достал сохранившуюся от утра пайку хлеба, брат (плотник) достал в тряпице целую селедку, брат белорус (столяр) рассказал, как он около пекарни, на дороге заметил рассыпанную муку и смел ее в мешочек вместе со снегом. Собрав все в большой котелок, узники вскипятили на костре и, с благодарностью Господу, скушали, как самую богатую трапезу любви.

На этом воскресное собрание узников было закончено. Завершающая молитва была очень краткой и напоминала вопль к своему Искупителю — чтобы всем им остаться верными до конца.

Это воскресное общение в мученической жизни Павла было яркой вспышкой; и пока он шел по горе, душа его горела надеждой, но как увидел поселок, погруженный в синюю дымку, сердце его затосковало по-прежнему, так как впереди царила смерть. Молитва была очень короткой:

"Господи, как хорошо у Тебя и с Тобою, и как уже не хочется, и нет сил, жить здесь, на земле. Я не знаю, что ожидает меня впереди, ведь у меня все, что составляет жизнь, что в ней ценно — все потеряно. Не знаю, что мне еще можно и придется потерять? Из всей моей жизни, всех надежд — потеряно все, остались только арестантские рубища, которые едва согревают тело, и последний вздох.

Среди этих мучений я просил бы у Тебя одного: сохрани нелицемерную веру во мне до этого последнего вздоха, веру в Тебя, в Твое милосердие и сострадание, в Твою любовь. Аминь".

* * *

Работа на дорожке подходила к концу, реже двигались вагонетки, аварий почти не было. Грунта подавалось в колоду все меньше и меньше, мороз сковывал все так, что люди не в силах были отогревать забои, хотя сюда были брошены все людские и конные резервы, истощилась окончательно сила и у Владыкина. В обеденный перерыв он, покушав, вышел из душного помещения тепляка.

Как никогда, во всем существе ощущалась огромная потребность в отдыхе, так что невольно, наклонившись грудью на перила, у него как-то все опустилось: голова поникла на грудь, руки повисли за перилами, ноги еле держали тело. Уже долгие месяцы он не имел никакой возможности отдыхать. Холод и голод, днем и ночью, не давали покоя. В холодном бараке Павел ни разу не мог раздеться, поэтому ночами лежал в каком-то сонном бреду, страдая, ко всему прочему, от мучительного зуда в немытом теле. Так хотелось: где-то в тепле, хоть раз, раздевшись выспаться, потянув все члены, но увы — это было неосуществимой мечтой.

По дорожке снизу тянулись на прибор полугруженные вагонетки, затем остановились и они, на время съема золота с промывочной колоды. Специальные люди, под охраной вооруженного человека, засуетились над этой самой ответственной операцией. Доступ воды прекратился, и съемщики, звено за звеном, поднимали решетки со дна колоды, под которыми на сукне, по длине всей колоды в 20–25 метров, поблескивали мелкие крупицы золота, а часто — мелкие куски-самородки, всякой причудливой формы.

Все это аккуратно скручивалось и погружалось в большое металлическое корыто-зумф, частью залитое водой. Затем сукно тщательно промывалось и, освобождаясь от металла, складывалось обратно в колоду. Содержимое зумфа мелкими дозами, вручную, промывалось лотками, и отмытое золото ссыпалось в своего рода металлическую жаровню, подогреваемую медленным огнем, где оно освобождалось от влаги.

Затем, уже просохшее, золото ссыпалось в мешочки для доставления его в золотую кассу управления. Павел со скорбью смотрел на всю эту операцию и затем — на аккуратно сложенные мешочки. Глубокий, мучительный вздох вырвался у него из груди:

— Сколько тысяч жизней занято добычей этого металла, а сколько этих жизней уже отдано в жертву за него?! Сколько крови пролито за него, а сколько еще прольется, когда его увезут дальше, если увезут?! Сколько жизней людских будет еще продаваться и покупаться за него! И как счастлив тот человек, то человеческое общество, которое свободно от него.

Каким-то ужасом повеяло на Владыкина от этой жаровни с золотом, и, хотя так не хотелось двигаться с места, но он отвернулся от съемщиков. Когда они уже погружали все на лошадь, он медленно побрел вниз по дорожке. Внизу, почти у самой эстакады, он заметил, как канат дрогнул, и вагонетки со скрипом поползли вверх; работа, после перерыва, началась своим чередом.

Увидев оставленный людьми костер, Павел хотел было уже свернуть к нему и хоть немного, сидя отдохнуть, но вдруг услышал привычный, тревожный, металлический скрежет и, обернувшись, посмотрел вверх по дорожке. Одна из груженых вагонеток сошла с рельс и, забурившись в землю, опрокинулась в сторону, следующая за ней — отцепилась от муфты и с нарастающей быстротой катилась вниз.

Жаром обдало лицо Павла — ухватившись за канат, он пытался поймать вагонетку на следующую муфту, но канат от удара подскочил вверх, а, остановившаяся на мгновение, вагонетка покатилась опять вниз. Павел растерялся, собрал последние силы, бросился навстречу ей, и, совершенно бессмысленно упершись руками, пытался сдержать, хоть сколько-нибудь, груженую махину собой, забыв, что сзади наверх поднималась следующая, такая же груженая вагонетка. Инстинктивно, он оглянулся назад в тот самый момент, когда нижний вагон подошел сзади, вплотную к нему. Павел едва успел несколько наклониться в сторону, как раздался грохот и скрежет металла от столкнувшихся вагонеток. Передняя, сойдя с рельс, поднялась задом на дыбы, и он, от ужасной боли в ноге, потерял сознание…

Когда Владыкин очнулся, первое, что он увидел, это склонившееся озлобленное лицо "сотского" Попова и рядом с ним, такое же лицо, бывшего своего бригадира.

— Ну что, очухался, гад… посмотри, что наделал, я го-во-рил тебе…

Обе вагонетки, опрокинутыми, валялись на боку, между ними, с окровавленной ногой, на земле и в грязи, лежал навзничь Павел. Толпа арестантов сбежалась посмотреть на несчастного. Кто-то из них, сняв шапку, перекрестился и сочувственно проговорил:

— Отмаялся, горемычный…

— Да ты что крестишься, как за упокой, он еще глазами лупает, — возразил другой.

Но тут подошла гробарка и, расталкивая толпу, Попов закричал:

— Что рты поразевали, по-ду-ма-ешь важное происшествие, рас-хо-дись по за-бо-ям! Пускай дорожку!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});